- Лишь то, что я сказала, - я не могу быть слабой сейчас, не знаю, чего ожидать от тебя. Я должна быть сильной, гораздо сильнее тебя, но сделать вид, что я слаба. Истинная женщина. Та женщина, которую ты любил и, возможно, всё ещё любишь. – Ты не хотел принимать мою помощь и обмануть Лену. Ты просто впустил её и играл сам, хотя у тебя была поддержка. Один в поле – воин.

- Прекрасно, что ты это понимаешь, - язвительно бросил Егор, обошёл стол и уселся за него. Демонстративный жест «не хочу разговаривать».

- Через две недели мне восемнадцать, - подхожу к столу и кончиками пальцев провожу по краю крышки стола, отвлекая его взгляд от букв, - а тот инцидент в лифте меня испугал, но ничего же не случилось, - снова взгляд в текст направил. – Какая у тебя следующая отговорка?

- Да причём тут это? - маленький срыв, откидывает бумаги, и они со свистом улетают со стола. Опускаются на пол. Пачкаются. Я слежу за ними взглядом, за каждым листиком, не в силах поднять взгляда на него после этого жеста. – Скавронская, то, что между нами, ничего не значит.

Наконец, смотрит в глаза. Я могу читать тебя. Немножко. Только-только начинаю учить предмет «Егороведение. Часть 2. Чувства». Ты не злишься, хотя повысил голос. Я не раздражаю тебя. Вернее не так, раздражает тебя кто-то, но не я. И, похоже, ты срываешься на мне, потому что я связана с твоими чувствами. Только как? Этого пока не могу прочесть.

Он делает импульсивные выпады, бросает бумаги, сжимает крышку стола пальцами добела, морщит лоб и сводит брови к переносице, расширяет ноздри и кривит губы, поджимает их, напрягает шею так, что выступают ключицы… А я стою и смотрю на это. Могу отреагировать бурно, отреагировать спокойно или не отреагировать вообще. Но моя реакция - ничто, она - не важна. Важно совершенно другое.

Ты. Твоя скрытая агрессия направлена не на меня, но почему-то срываешь её на мне.

Что я для тебя значу?

Ты позволяешь себе срываться на мне. Ты, человек с закрытой шкатулкой мыслей и эмоций, срываешь самое первое, самое вязкое чувство – злость. Я должна быть подавлена или взбешена, но ничего, кроме спокойствия, не ощущаю. Так должно быть?

- Я не верю тебе, - говорю спокойно и размеренно, словно о какой-то безделушке рассказываю. – Если бы я для тебя ничего не значила, ты бы не задумывался над тем, что даже имени моего произнести не можешь.

Смотри на меня. Смотри на моё спокойствие. На мою гармонию. Ты слишком много думаешь. Слишком напряжён. Слишком устал. Расслабься. Дай себе почувствовать свои желания. Послушай, чего хочет твоё тело. Дай голове проветриться, очиститься от всякого мусора. Послушай себя, а не кого-то другого.

- А то, что происходило на лестнице и утром, - это пустяк. Хотеть можно, кого угодно, и даже не знать при этом имени, Егор Дмитрич.

Я легко кивнула головой и вышла из кабинета. Внутри всё ещё подрагивало чувство безмерного влечения к нему. Каким образом удалось стать спокойной, не догадываюсь. И даже не представляю, почему всё обернулось так. Но сейчас я чувствую себя старше, опытнее, мудрее. Может, как раз из-за этого ощущения своевременного течения жизни.

На самом деле я была уверена, что зайдя в кабинет, наша прелюдия продолжится, что мы снова окунёмся в это сумасшествие. Вполне предсказуемо, что одежда бы валялась на полу или на столах. И я бы изучила своей спиной и грудью парты, за которыми сидела только в одежде. У меня был бы шанс увидеть, наконец, Егора без одежды, хотя я прекрасно расчувствовала его тело за столько моментов близости, которые были между нами. Но он протрезвел. Протрезвел в тот момент, наверное, пока мы шли от лестницы к классу. Подумать только, каких-то двадцать метров создали защитный барьер и не дали ему продолжить начатое. В который раз кто-то мешает.

Это лицемерно, вот так думать, что же мешало Егору соблазнить меня. Отчасти я приняла его сторону, и это пугало. Мои мысли иногда оправдывали его, хотя должны – меня. Здесь подвох, подводный камень, о который я однажды уже оступилась.

И в чём дело, Кать? Ты боишься Егора?

Нет, я боюсь не Егора. Странные ощущения. Странные мысли. Я даже не особо боюсь, если он вдруг решит вести себя, как раньше. Если будет циничной сволочью, садистом и самодовольным тираном. Я не особо расстроюсь. Но почему?

Что во мне не так?

Я не могла понять очевидных вещей, потому что никогда такого не испытывала. Мои прошлые отношения никогда не были завязаны настолько туго, как эти. Ни одни из них не тянулись так долго и медленно, как эти. Ни одни из них не сцепляли все внутренности в единый ком, как эти. Все они были не такими. И это настораживало.

Будучи ребёнком, ты не боишься пробовать, не боишься упасть, не боишься, что разобьёшь коленку. Ты хочешь попробовать, а значит, нет никаких преград. Становясь взрослым, ты начинаешь бояться. Боишься всего: разочарования, предательства, банкротства, одиночества, боли, смерти… На таком резком контрасте звучит жалко, не правда ли? Мы боимся таких глупых вещей, которыми сами руководим. Это всё в нашей голове. Дело в нас, а не в ком-то другом. Хватит переводить стрелки и искать виновных. Начни с себя, избавься от этой жалости к себе.

Дети лучше нас. Они не бесстрашные, они просто не видят препятствий. Мы разучились воспринимать мир, который нам хочется получить, через свои желания. Воспринимаем всё вокруг только через страхи, предупреждения, условности.

Катерина в свои почти восемнадцать уже проникла на эту глубину страхов, и, к сожалению, назад вернуться уже не может. Казалось бы, всего восемнадцать, жизнь только начинается. Её ждут веселье, вечеринки, знакомства, отношения, любовь, дружба, ненависть, соревнования и много испытаний. И всю свою жажду получить то, что хочет, она растрачивает на страхи не обрести это всё. Парадоксально, не правда ли?

Пятница перед Новым годом, заканчивавшаяся по обычаю чуть раньше, была, чуть ли не самым лёгким днём за эту неделю. Один тест – и всё. Никаких проблем. И хотя нас собирала ещё Елена Александровна со своими напутствиями насчёт правильного расхода времени на каникулах, все мы мыслями были за пределами лицея.

После этой немного нудной речи, собравшись за минуту, весь наш исторический контент вывалился наружу ради битвы не на жизнь, а на смерть. Снежки. Половине из нас уже восемнадцать, а половине – будет совсем скоро, а мы играли, словно детвора.

Днём мороз спал, и снег лепился очень хорошо. Липкие перчатки и варежки, мокрая одежда, шапки и шарфы – никакое другое завершение учебного дня не могло быть лучше.

К нам, историкам, присоединились чуть позже математики, филологи и физики. И десятые, и одиннадцатые. Все параллели, у кого вместе с нами заканчивались пары. Грядёт великая битва, и мы, как историки, продемонстрируем то, в чём мы профи.

Пожалуй, мы собрали тут чуть ли не весь лицей. Дрались и между классами по специальностям, и образовывали союзы друг с другом, чтобы воевать против кого-то, а какие-то завербованные шпионы, которые сеяли раздор среди своих, потом переходили на сторону противника. Предатели. Зато так жизненно. И интереснее, не спорю.

Получить по шапке от Ковтун, потом от Леонова, а потом от Кравец, которая за своим молодым человеком перебралась на сторону математиков.

Ну-ну, воюйте за них. Мы вас всё равно размажем!

Но это «мы» было чуть преувеличено. Историки разбредались всюду – даже параллели. Ассимилировали, хамелеоны, то к филологам, то к математикам, то к химикам. Кто и с кем дружил – туда и брёл. Проблема в том, что из-за слухов я не совсем желательным союзником была. Мне не доверял никто, кроме нашего костяка отличниц и Леонова. И они все, как назло, действовали врассыпную.

От нашего класса в команде осталось семь человек, и я – восьмая. Пятеро парней и двое девчонок. Парням-то всё равно, что за слухи ходят обо мне. А вот девчонки явно собирались предать нас. И эти мысли, пусть и в чисто игровом виде, не давали мне покоя.

Пока я отвлеклась, в макушку попал снежок, точно брошенный Болонкой. Из глаз вырвались тоненькие молнии, и всё вокруг потемнело, а затем в зелёную крапинку стало.