Елена умела нравиться мужчинам, завоевать их внимание, расположить к себе и вызвать доверие. Не зря выбрала именно это направление, эту среду, где крутятся не только деньги, но и владеющие ими мужчины. Это был не тот исторический круг знатоков, который обсуждал влияние монархий на мировую политику. Нет, это вполне серьёзно настроенное общество, способное изменить политическую структуру, то есть власть, в государстве. Прямое влияние или косвенное, но оно существовало в этих людях, и именно это заставляло Лену обживаться и находить новые лазейки, чтобы подобраться ближе к тем или иным людям. Её можно смело назвать змеёй, которая ползает, вынюхивает жертву, таится, а потом резким движением впивается ей в кожу и впрыскивает яд парализуя.

Нельзя сказать, что Лену любили в том обществе, куда она так стремилась попасть. Ей, вопреки мнению друзей, было катастрофически трудно зарекомендовать себя так, чтобы претендовать на место. Пришлось пройти все круги ада по Данте, чтобы хоть как-то протиснуться в мир сплошных влияний. Она не жаждала власти над людьми, над народом, как таковым. Ей хотелось быть серым кардиналом, пешкой, которая стала в последний момент партии дамкой. Отчасти она мечтала о тайном руководстве, теневом, которое бы скрывало её лицо и личность. Почему? Разве она не собственница и не любит общественное признание? Вы правы, она любит внимание и ради него делает страшные вещи. Но нельзя исключать и пути отступления, о котором тоже приходится думать, когда ты на виду. Тебе нельзя пройтись с родителями без посторонних глаз. Нельзя выйти в магазин за хлебом без стильного образа. Нельзя придти в бар и выпить вместе со старым другом. Слишком много «нельзя», которые ограничивают свободу и вместе с тем позволяют наслаждаться расправленными крыльями.

Я бы никогда в жизни, думаю, не поняла бы её стремления быть охваченной властью, внедриться в это дерьмо и остаться в нём. Политика – вещь очень грязная, а я невысокого мнения о тех, кто завяз в этом и радуется. Но мне было невдомёк, что именно мне предлагали, кто предлагал, по какой причине и т.д. Вопрос был прост: прозорливость каких слов так подействовала на Лену?

Но я не знаю, что она за человек, какими мотивами движима, чьи взгляды поддерживает и по какой причине стала такой. Знаете, месяц назад я бы и не захотела это узнать. Но месяц прошёл.

Егор всё понимал. Не зря ведь он с самого первого дня учуял во мне что-то не то. По его представлению в этом мире произошёл сбой, сбой в матрице, когда два человека, особо не связанных, оказываются на опасно близком расстоянии друг от друга. Мы притягивались с Леной за счёт нашей схожести характера и сильного различия во взглядах. Может, сыграл именно этот ход, благодаря которому я уже не пешка.

- Не думаю, что человек из целиком исторической семьи знает что-то лучше истории, - эти слова ударили по мне очень остро. Я почему-то даже забыла, что мой отец был преподавателем, а теперь – местный адвокат, в чью юрисдикцию иногда входит командировка в другие города. Фактически слышать его фамилию можно, особо не прилагая к этому усилий. Но тогда меня эта гениальная мысль почему-то не посетила.

- А я не думаю, что человек такого уровня занимался бы обычной лицеисткой без важных на то причин.

Надо признать, что сказать это проще, чем кажется. Даже не задумалась о последствиях. Нет, не проиграла ничего такого. Разве что стратегическое преимущество.

Зато Лена выглядела не очень. Ну, как «не очень». Скорее её что-то удивило, знатно удивило. То ли мои слова, то ли интонация, то ли выражение лица, с которым была произнесена реплика. Я не задумывалась над тем, что могло заставить замолкнуть оппонента на доли секунды, но приняла это как поставленный мною шах. Может, так и было. Правда, назревающей бури не ощутила. Или её затишье – лишь приманка, чтобы ударить в следующую секунду более сильным, скрытым оружием непременного воздействия.

- Мы с Егором…

Она была крайне спокойна, словно и не было этой заминки, которая могла стоить ей успеха переговоров. Но это «мы» за последние полчаса меня знатно достало. Слишком броско выглядело. Слишком привлекало внимание. Оно было слишком. Это третье «мы», после которого я задыхалась от наглости и вопиющего положения Лены. Она смеет говорить «мы», когда Егор стоит, слушает, смотрит и никак не реагирует. Понимаете, никак? Недавно этот человек впускать её к себе домой не хотел, даже если очень скучал, а теперь…. Лжец. Какой же ты лжец, Егор. Ничуть не лучше её. И не смотри на меня так, словно всё в порядке. Всё не в порядке. И ты это знаешь. Я просто не могу на тебя сейчас посмотреть своим красноречивым взглядом. Не могу.

Ты не имеешь права говорить «мы». Ты потеряла это право.

Но он не реагирует никак. Видишь, Кать? Только дышит. Вдыхает этот дурацкий прохладный воздух и выдыхает. Бесит.

Вы все бесите. Опять издеваетесь надо мной, как тогда. Я помню этот звонок и твой тон. Я помню твой голос при вашей встрече. Я помню даже положение твоего тела, не совсем располагающего к гостям. Я помню всё. Ты даже не заметил, как я ушла. Ты прогонял меня, а потом просто не заметил. Какой ты, к чёрту, заботливый, Егор.

И телефон вернул, подвергнув себя опасным слухам.

Так тебе и надо. Я не жалею. Ни капли. Надоело наблюдать это твоё величие, эту твою ослепительность, это ёбаное наслаждение во всеобщем любовании. Ты не предел мечтаний. Есть лучше.

Ты сама хоть в это веришь?

- … подготовим тебя. Если ты согласна, конечно, - я просто прослушала твои слова, кукловод недоделанный. – Мы с Егором…

Четвёртый.

- Довольно, - остановила жестом и опустила голову, выдыхая остатки углекислого газа из лёгких. – Я не хочу ничего знать о вас с Егором и о том, какие решения вы принимаете. Оставьте свои идеи при себе. Надеюсь, мой ответ ясен.

Развернулась на каблуках и на остатках самоуважения вылетела из аудитории. Не дыша. Без особых каких-то мыслей. Только дверь закрылась, и на меня обрушилась лавина нервов, которую едва ли удалось сдерживать там, в 306-й.

Мало воздуха. До онемения ноют пальцы. Впиваюсь ногтями в кожу ладоней, но не чувствую никакой боли. Только ярость, трепещущую в груди. Она разливается с кровью по телу. Нарастает ком презрения. К Егору. К Лене. К этим её «мы».

Как он там говорил? «Жаль меня»? Когда предупреждал о визите Лены, жалел? Тогда что это было сейчас, а? Отвечай, ублюдок, что это было сейчас, а?!

Воздух просвистел в ушах, когда я немного не вписалась в дверь, ведущую на лестничный проём. Проехалась плечом, а затем и ухом, когда обернулась и наклонилась слегка, поглаживая ушибленное место. И стало вдвойне паршиво. Мне ненавистна была сама мысль, что этот кретин позволил проститутке вернуться в свою жизнь, так беспардонно войти. Ах да, самолично открывая дверь в свою квартиру, словно в свою жизнь. Поэтика наших дней.

Ну, это же его Леночка. Точно. Как она могла забыть?

Как ты могла, Катерина? Он же пёсик, который рад выслуживаться перед своей госпожой. Ты забыла, что ли? Нельзя так.

А как можно? Можно говорить, что этот человек не достоин шанса вернуться в твою жизнь, а затем так нагло принимать её, чуть ли не с распростёртыми объятьями? Лжец. Какой ты лжец, Егор.

Повезло, что занятия ещё шли. В самом разгаре. Никаких лицеистов. Никаких преподавателей. Никаких знакомых лиц.

Не опускаюсь до конца пролёта и присаживаюсь прямо на ступени. Да, прямо в своей одежде. И нет, меня не беспокоит, что могу испачкаться.

- Выглядишь паршиво, - намеренная тишина, сгущавшая тучи в этой лестничной клетке, мертвилась насмешливыми интонациями голоса. Знаешь, тебе я сейчас рада больше, чем твоей бывшей. Хотя радость тебе – понятие условное.

Но ты сейчас вовремя, практикантишка. Очень вовремя. Даже сам не представляешь, насколько ты вовремя мне попался.

- Я же не твоя Леночка, - лицо исказила желчная гримаса, но это только доставило удовольствие. Слишком много во мне сейчас ненависти для меня одной. Будет жалко, если не поделюсь ею с кем-то.