- Блеф, - тут же стратил практикант, откидываясь так лихо, будто свалиться в окно хочет. – Вот этому уже не верю.

- А зря, - я достала из кармана телефон, снимая блокировку и показывая вращающиеся диски с плёнкой диктофона.

Цокнув, будто мои слова его не убедили, а доказательства – фальшивка, практикант выбросил окурок со второго этажа. Разочарован? Но почему же меня тогда прямо распирает от ликования? Ещё немного, и я буду улыбаться, как самый счастливый человек не Земле, широко, до боли в скулах и демонстрировать свои зубы.

- Выключай. Разговор будет не для записи, - серьёзно заявил тот, вставая и закрывая окно. – Не хватало, чтобы об этом ещё кто-то узнал или услышал.

Он сел обратно на подоконник, но уже лицом к нам и, словно собирался с мыслями. Может, не знал, как выразиться? Или как бы в своей манере преподать нам урок? Ведь он знает, что нам нет восемнадцати, а в «КС» пускают только совершеннолетних. Или будет просить не выдавать его? Молчать? Да нет, такой урод, как он? Гордый, высокомерный, властный и просить? Скорее уже на шантаж пойдёт, и мы устный договор заключим.

- Вы кому-нибудь о вчерашнем говорили? – из далека, значит, начал. Ну, ок. Ксеня отрицательно замотала головой, а я ждала продолжения, испытывая его нервы тем, что моего ответа он не знал. – Скавронская, тебе особое обращение нужно?

- Вы продолжайте свою мысль, Егор (пауза) Дмитрич. Я не хочу вас перебивать, - плавно заметила я, исключительно вежливо и в рамках учтивости.

- Уже перебила. Говори, - нетерпеливо бросил он. Нервничает, значит. Переживает о своём авторитете в глазах Светланы Евгеньевны? Или о практике?

- Нет, - заверила его, всё так же спокойно.

- Вот и не говорите. Если узнаю, что вы проговорились, найду, чем вас завалить, - вот и пошли угрозы уже. Господь, почему я стыкаюсь с этой банальностью? Разберись с его страхом уже раз и навсегда. А то будет ходить и прислушиваться к нашим с Ксеней разговорам с одноклассниками, не говорим ли мы кому-нибудь о вчерашнем происшествии.

- А если я скажу, что об этом знает мой брат, который уже совершеннолетний? Он вчера также видел вас, потому что мы были вместе, - опасность, практикантишка, опасность. Чуешь её? Она пахнет так же, как твоя сигарета, только сигарета вставлена в твой зад. И скоро будет жарко.

- Скавронская, что ж ты такая несговорчивая и двуличная, - словно гора с плеч упала, говорил шатен. – Я терпеть не могу людей, с которыми нельзя договориться. Как нам быть?

Он смотрел на меня в упор, чуть улыбаясь, без всяких задних мыслей, словно, и правда, желал знать моё решение проблемы.

- А разве нам надо как-то быть? – в этот самый момент, когда кто-то поинтересовался моим мнением, не материнским, не отцовским, не кураторским, а лично моим, я почувствовала благодарность. Она была мимолётной и едва ощутимой, но, наверное, именно в тот момент, у меня появился процент уважения к этому мужчине (?).

- Видишь ли, Скавронская, ты ученица в классе, где я преподаю. Ко всему прочему, отличница. Я буду пользоваться твоей помощью, так что нам надо придумать, как сосуществовать друг с другом, - он всё такой же урод, а ведёт себя по-человечески и пытается со мной договориться? С чего бы это вдруг?

- Я вам не доверяю, - подозрения всё больше скапливались в моей голове, и его паритетное отношение ко мне только способствовало этому.

- Здоровое недоверие — это хорошая основа для совместной работы, - за дверью раздались голоса, которые напомнили, что мы тут всё-таки не одни, - подумай об этом, Скавронская. В четверг с тебя доклад о деятельности Сталина в конце 30-х годов ХХ века. А ты, Кравец, найди себе парня и в подобные места ходи только с ним, а не с дерзкой подругой.

Практикант вышел, а я так и осталась, злая, ещё более злая, чем была. И когда выходил, ещё ухмылялся. Видать, мой злостный взгляд поймал, щука, если не сказать хуже. А вот Ксеня, была очарована советом, и, судя по восхищённому взгляду, распахнутым широко глазам и раскрытому рту, то мне придётся ой, как не сладко с ней.

========== Глава 2. ==========

За прошедшие пару дней моё мнение о в меру сдержанной Ксене поменялось. Она, бойкая, смелая, а самое главное болтливая, уже сговаривалась с Олькой, обсуждая новый прикид Егора Дмитрича, которого утром увидела в дверях лицея. Две помешанные девчонки готовы были свести меня с ума, честно слово.

Наш костяк отличниц, который обычно обсуждал то ужасную лекцию, то домашнее задание, то жалобы на надоедливых своими экзаменами учителей, теперь обсуждал исключительно нового практиканта. Нет, мы всё также делили параграфы по биологии, которые нужно прочитать за десять минут до звонка, чтобы каждый ответил свой кусок на паре и, по возможности, оставил несколько фактов не осветлёнными для остальных, на дополнение. Так прокатывало с любым предметом и обычно выходило, что у всех, кто хотел, имелись оценки. Наша рабочая схема ломалась только на истории: Егор Дмитрич не вызывал тех, кто поднимали руки, не давал слова тем, кто хотел ответить на вопрос вместо товарища или дополнить ответ. Словом, житья с ним нам не было, потому что отличницы оставались без оценок, а троечники и ниже вечно были дёрганными историком. Нет, он, конечно, молодец, что заставлял их шевелиться, но не по мне такое – не быть уверенным в том, что напротив твоей фамилии в журнале есть хотя бы парочка положительных отметок. Кстати, та двойка за поведение до сих пор стояла, и как бы я ни поднимала руку, как бы ни старалась вызваться, на меня было ноль внимания. Однажды я попыталась крикнуть с места ответ, чтобы хоть так продемонстрировать свои знания. А он пригрозил мне тем, что поставит ещё один «двояк» и опять же за поведение. Зато Ксеня была счастлива. На его уроках она не пырхалась, словно была уверена, что он её не спросит. И он не спрашивал! Её, похоже, не волновала тройка, заработанная на первом уроке ещё. Эм, сказать откровенно, её сейчас вообще мало что волновало.

Какое-то время куча людей, мамина сестра с семьёй, всё ещё проживала в нашем доме. Погостить, так сказать, приехали. И каждодневное мамино лицо всё более явно говорило о том, что гости чуток задержались у них. Мы никак не рассчитывали на недельные проблемы с ванной, холодильником и тишиной и, несмотря на то, что мама любит своих сестёр и их детей, но терпению её приходил конец. Она стала более нервной, претенциозной и критичной. Почему-то я уверена, что дело явно не в пмс. Первой в ванную всё так же ходила я, но теперь мама делала завтрак для меня отдельно, чтобы я быстрее всё уплела за обе щеки и побежала на учёбу. Сонные мухи нашего царства просыпались ближе к обеду, когда мама была дома, и за те два часа до её работы, которые она проводила с ними, ежедневно, как налёт, откладывалась ярость. Хотя по-настоящему её никто не доводил никогда до белого каления, так что мне даже нравилось, что этим кем-то будет кто-то другой, а не я.

В следующий четверг, после того страшного понедельника, придя на первую пару истории, мы с Ксеней озадаченно переглянулись. Нет, как бы ничего удивительного в том, чтобы устраивать контрольную работу на третьей неделе учёбы нет. Наверное, нет. Или не должно быть. Но, в общем, мы не посмели воспротивиться желаниям этого садиста, однако перепуганные одноклассники меня развеселили. Порой я начинаю задумываться над тем, что сама немного садист. Иначе как объяснить эту радость, такую схожую на ту, что испытывает этот практикант, мучая нас?

На самом-то деле, контрольная была плёвой. Без труда её написали, пожалуй, мы с Ксеней, поскольку сидели вместе, и Олька с Женей. Лары не было ещё со среды по какой-то уважительной причине (потому что по неуважительной она пропускать просто не могла). Само собой, мы списывали. Да-да, даже отличницы могут списывать, и видимо, именно это позабавило историка больше всего, потому что под конец пары состоялся очень интересный диалог.

- Егор Дмитрич, почему вы без предупреждения дали контрольную? Мы ведь не подготовились, - чуть жалобно извещал Коротков Борька, типичный хорошист, смекалистый, но ленивый. Потому и хорошист.