До конца пары я слонялась по коридору, пока чуть не попалась на глаза завучу по воспитательной части. Это была такая суровая женщина, что связываться с ней в каких-либо иных, кроме миролюбиво-деловых, целях не имела никакого желания. Но больше всего меня озадачил ответ и общее настроение куратора на мою петицию в устной форме: «Катенька, постарайся не ссориться с Егором (сделала паузу) Дмитриевичем. Он один из лучших учеников Светланы Евгеньевны и в университете его имя на слуху. Ни к чему иметь таких врагов, как он».

Хм, что же меня больше всего разозлило в её ответе? То, что она так легко говорила о нём, будто об ученике, без его неудобного отчества? Или то, что она просила закрывать свой рот, когда он позволял себе лишнее? А, может, то, каким тоном она говорила? С такими выводами меня, похоже, всё бесило в её ответе. Я-то ожидала совета держаться подальше, не давать слишком сильного спуска, ведь он всего лишь жалкий практикантишка, а я перспективная ученица, отличница, активистка, с отцом (бывшим преподавателем и ныне престижным юридическим консультантом), которая не должна посрамить её выпуск в следующем году. Пожалуй, я ожидала нотаций о «нашем славном лицее, в стенах которого мне, грешной, волей Бога дозволено учиться», я ожидала спущенных рукавов, даже злости я ожидала из-за своего плохого поведения и угроз матерью и отцом, которые чуть ли не три шкуры с меня сдерут, когда узнают. Чего угодно, только не подхалимства. Я могу лицемерить и скрывать свой буйный нрав в лицее, потому что здесь импульсивность не в моде. Я могу ругаться матом на улице и вступать в споры с бабульками. Я могу в интернете затроллить любого человека, если захочу. Но подхалимство выдавливать из себя, словно из пустого тюбика остатки зубной пасты? Уж простите.

Едва прозвенел звонок, я спрятала телефон в карман вязаного, грубого кардигана, и открыла дверь. Меня не волновало, говорил этот садист сейчас что-то, мурлыкал или пел колыбельную. Меня не волновали два десятка пар глаз, которые с неожиданностью глядели на меня. Собственно, меня сейчас вообще мало, что волновало. Он что сказал? «До звонка» . Звонок был. Всё честно. А вот насчёт справедливости и объективности мы ещё посмотрим, кто кого.

Ксеня смотрела на меня с подозрением – видимо, такое у меня странное выражение лица было. Молча сев за парту вместе с «урок окончен», я сделала вид, что не заметила этих слов, и просто меняла тетради и принадлежности одного предмета на другой. Сейчас должна была быть большая перемена, на которой все идут в столовую или кафетерий. Кравец тоже заменила тетради и, вопреки всеобщему шуму и обсуждению предстоящей биологии, подсела ко мне, ожидая подробностей.

- Ну, что сказала куратор? – практикант, собрав свои вещи (персональный блокнот с ручкой, лёгкую кожаную сумку свободного кроя, где лежали его личные принадлежности), стоял возле моей парты с журналом в руке.

- Всё в порядке. Разве может быть иначе? – не глядя на него, сдерживая гнев, говорила я. Хотя уверена, что моё настроение достигло и его метра восьмидесяти с чем-то.

- Идём-ка со мной, Скавронская. И Кравец с собой захвати, - только и обмолвился, развернулся и остановился у самой двери, заметив, что мы нерушимо сидим на местах: - Дважды повторять не буду.

Мы обе, захватив телефоны и кошельки, чтобы после отправиться в уже опустевший кафетерий за чаем, расторопно двинулись за практикантом. Поднимаясь на второй этаж, он выловил какого-то паренька, попросив отнести наш журнал в учительскую и не перепутать стойки одиннадцатых классов, а сам, тем временем, поднялся и зашёл в мужской туалет. Ксеня нахмурила брови, будто сомневаясь, что это происходит в реальности. И через мгновение раздалось «ну, и долго вы там стоять будете?», а мы опешили, не зная, входить или нет. Эту торжественную участь, войти первой в мужской туалет, мне предложила Ксеня, и как самая смелая из нас двоих, я вошла.

Ничего удивительного там не было. Несколько писсуаров, пара кабинок, умывальники, зеркала, урны – да стандартный набор любого приличного мужского туалета. Практикант сидел на подоконнике, спиной упираясь в открытое настежь пластиковое окно. Без москитной сетки и какого-либо ограждения, в это окно можно было вывалиться без проблем. И знаете, что? У меня появилось желание, не жгучее, а просто желание столкнуть практиканта. В раздумьях над тем «а что же будет дальше и как оправдываться», моё лицо, видимо, приняло очень странное выражение, поэтому Ксюша уже дёргала меня за рукав, чтобы я перестала откровенно пялиться на мужчину (а мужчину ли, всё-таки?).

- Что, думала, как бы выкинуть меня из окна, Скавронская? – он усмехнулся отчасти нам, отчасти себе и достал из сумки, висящей на ручке окна, сигарету и зажигалку. – Сигарету не предлагаю, барышни. Вы и так нервные, а никотин от нервов не избавляет.

Я так хотела спросить, а что же избавляет, но усмирила свой язык, вспомнив всю гадливую ситуацию с Еленой Александровной. То, что практикант, почти учитель, курил в туалете, как ученик, никого не смущало. Особенно его. А вот то, что он пепел струшивал вниз, быть может, на голову какому-то человеку, меня озадачило. Интересно, он всегда такой легкомысленный? Не задумывается о последствиях совсем. Вдруг директор увидит? Или, не приведи господь, зам по воспитательной части? Она же тут такую бучу поднимет, что ни авторитет Светланы Евгеньевны, ни даже самого ректора вуза, который заступится за этого шалопая, не изменят её бульдозерского настроения.

- Кравец, дверь закрой. А то запалит же кто-то, - настоятельно бросил практикант, словно забыл об этой маленькой детали.

- Боитесь, что другие преподаватели вас за курением застукают? – с усмешкой бросаю я.

- Да нет. Они меня, в большинстве своём, вырастили, так что этим их не удивишь. А вот ваше с Кравец пребывание здесь их однозначно заинтересует, - хитрый взгляд исподлобья и кривая усмешка от него вместе с дымом, который я, кстати, терпеть не могу, всё больше раздражали меня. И как это, интересно, я забыла, что у меня презрение к курению и курильщикам тоже? Я уже больше минуты нахожусь в одной комнате с дымящей сигаретой, а реакции – ноль. В чём дело?

- Мы по вашей милости здесь, - Ксеня, которая закрыла дверь на замок, уже стояла возле меня и готова была дерзить. Мы не в классе, так что можно немного освободить путы этики, хотя ею в нашем общении за последнюю пару часов и не пахло вовсе.

- Кравец, ты точно отличница? – жёсткий открытый взгляд, и я печенью чую, как тает уверенность подруги. – Ты уверена, что твоя версия будет выглядеть правдивее моей? Как думаешь, кому поверят мне, за которым девушки вьются шлейфом длиннее, чем ты сможешь позволить себе на свадьбе, или тебе, у которой, наверное, и парня нет? Пардон, ты же с подругой.Хотя это никакое не доказательство.

Практикант затянулся, аккуратно и не спеша, давая нам время придумать вразумительный, а главное – остроумный ответ. Я стояла, стояла и смотрела, как он держит сигарету, как обращается с ней, как меняется его лицо каждый раз, когда он крутит головой. Нет в этом ничего волшебного, светлого и привлекательного. Секунды идут так же быстро, как и всегда. Скорее это заторможенный обмен информацией с мозгом, нежели что-то магическое.

- С тех пор, как вы покинули лицей, здесь кое-что изменилось, - начала аккуратно я, изучая квадратную молочную плитку на полу. – Например, в коридорах установлены камеры видеонаблюдения.

- А вот это уже интересный ход событий. Продолжай, - он, правда, это только что сказал? В глазах огоньки горят? Он будто возбуждён чем-то. Его мозг активизировался, и внимание прилипло ко мне, как пиявка. Вот и та самая неловкость, которая бывает у Лары, когда кто-то долго и пристально смотрит на неё таким заинтересованным взглядом. Но в большей части ей удавалось пользоваться такой популярностью перед химией и биологией, а вот мне сейчас было уже действительно неловко.

- Да и разговор наш, - удивляюсь, до чего ровно звучит мой собственный голос, - будет впредь записываться на диктофон.