Далеко заходить не стала. После первой гряды деревьев остановилась. Если меня хватятся, то не стоит давать им повода для мыслей, что я пошла с целью заблудиться. Во-первых, я не мазохистка. Во-вторых, я не настолько глупа, чтобы заставлять других людей переживать обо мне.

Сначала прислонилась к дереву. Затем присела, спиной опираясь на него. А после встала, сделала пару шагов вперёд и упала на спину на нетронутый ни людьми, ни природой снег. Затылок обдало холодком не сразу – только когда шапка сползла. И этот приятный леденящий мозг цокот мог урезонить абсолютно любой неадекватный позыв в голове. Даже мысли о суициде. Мне повезло, что их не было. Я даже не особо и жалела себя. Тогда и мыслей как таковых не существовало. Я просто лежала, смотрела в такое же белое небо, как сегодня, и не думала ни о чём. Не могу думать, когда вокруг снег. Мне слишком хорошо, чтобы думать о чём-то. Я не люблю делить радостные моменты с тем, что им не способствует. Я жадина. И эгоистка.

Тогда за мной пришёл Пётр. Он ступает неслышно обычно, но, увидев меня лежащей, стал подходить с шумом. Чтобы убедиться, жива ли я. Ведь когда ты лежишь в груде одежды на снегу, не так уж и понятно, дышишь ты или нет. Он присел под дерево, где некогда сидела я.

- Выглядишь не так уж и отвратно, - это были его первые слова тогда, и он совершенно не смотрел на меня – только на стволы деревьев в глубине леса.

- На этом снегу я просто не выгляжу такой бледной, - уголки губ приподнялись, и глаза засияли. Я действительно хотела улыбнуться этим ощущениям, этой погоде, этому месту. Здесь и сейчас.

- Не спится? – действительно, сейчас ведь около восьми. А если ты работал, как лошадь, вчера, то спать будешь хотеть очень сильно. Особенно Пётр – он ведь в последнее время хуже ленивца.

- Как и тебе. Слышал, как ты уходила, - он бросил лёгкий взгляд на меня и тут же отвёл глаза. – Прошёл почти час, а ты не возвращалась.

- Со мной ничего не случится, дурак, - я хохотнула и приподняла голову, чтобы уставить на него свой насмешливый взгляд. – Не всё так плохо, чтобы я хотела исчезнуть.

- Я видел твою игру, - я ожидала таких слов, поэтому спокойно опустила голову и продолжила смотреть в небо. – Кто он, тот парень, которого ты ударила?

- Пашка видел? – мой голос, словно подвергшийся трансфигурации в ледяную статую, был слишком груб и слишком безразличен.

- Нет, - он слегка вздрогнул и опустил голову. – Я тогда за глинтвейном ходил и увидел тебя. А затем услышал хлёсткий удар. Держу пари, щека у него горела тогда.

- Как и моя рука, - я пытаюсь не язвить, но не получается.

- Кто он? – Пётр будто не замечает этого всего, моей реакции, игнорирует специально.

- Бывший практикант в лицее, - почему-то говорить сейчас об этом совершенно легко, - он заменял Свету.

- И что он натворил, что заслужил пощёчину? – встал - видимо, решил, что пора заканчивать беседу и эти посиделки на снегу.

- Он предал себя, - я не могла уже прикусить язык: желчь лилась из меня, словно близнец только что не просто уколол, а раздавил мой больной мозоль, - позволив себе увлечься мной.

Он ведь предупреждал, что я самая опасная из всех студенток. Да, думаю, и из многих, очень многих женщин, что его окружали. Предупреждал, чтобы я не смотрела на него как на мужчину. И я не смотрела – ненавидела его за такие слова. Но каждый раз, с каждым словом противоречия, с каждым «нельзя» и «нет», летящим из его уст, я всё больше смотрела на него, всё больше вглядывалась и видела всё то, в чём он так отчаянно пытался «не убедить». И между нами, как между двумя камнями, чиркали искры от соприкосновения. В нашей ярости, в наших спорах рождалась истина. И истина в данном случае только одна – нас безумно тянуло друг к другу. Мы слишком похожи, чтобы пройти мимо, и слишком чужие, чтобы остаться вместе. Я не понимала до конца, почему всё-таки решила тогда бросить эти дурацкие взаимоотношения, эти встречи, это колкости, почему решила положить конец этим распрям, но теперь, в лесу, в этом снегу, в этом непомерно адском холоде, леденящем мою голову и моё сердце, мне стало ясно.

Егор и Катя – то же самое, что Егор и Лена.

Лена высокомерна и умна. Она стремится вверх и ничто её не остановит на своём пути. Егор был для неё обузой и возможным соперником в будущем. И она уничтожила его. Она сбросила его со скалы, надавив на самое больное – на чувство привязанности. Но он смог подняться, смог встать на ноги, смог справиться с этим недугом. И когда он занял позицию наблюдателя, оказалось, Лена тоже не теряла времени – она стала ещё выше летать. Её круг общения вырос вместе с ней, изменился вместе с ней. Она никого не тянет, никого такого, как Егор некогда. Птица действительно – ей не нужны удавки и верёвочки, как змеям, чтобы вернуться домой.

А тут я. Глупая, маленькая и вредная. Ни рожи, ни кожи. Такая же обуза, как и Егор для Лены несколько лет назад. Он принял её облик, и, когда осознал это, его стало тошнить от себя. Ещё и я, так похожая на его Лену… Мы втроём слишком сильно похожи, но в разных хронологических рамках, друг на друга. И я не знаю, когда стала Екатериной Скавронской: когда Егор впервые поцеловал меня в губы, когда он называл меня по имени, когда пригласил на встречу. Я понимаю, что в какой-то момент он перестал видеть во мне Лену. Давно понимала и осознавала. Только вот понятия не имела, что пугал его во мне больше не её образ, а его собственный. И в какой-то момент и этот образ исчез. Или он просто смирился с ним. Но факт остаётся фактом: я прожила участь и Егора, и Лены. И теперь уже мне противно от самой себя.

- … так вот. Так что я могу уехать скоро к тёте в Польшу, - все мои воспоминания Кравец рассказывала что-то о том, как проходят её каникулы, а я даже не заметила. Да и она тоже.

- А как же Костя? – брякнула, лишь бы что, чтобы она не заметила мою отрешённость.

- Да я ненадолго. К учёбе вернусь, - она отряхнула сапожки, выйдя на прочищенный тротуар. Я сделала то же самое. – Да и он сказал, что будет скучать по мне.

- Лгун, - это вырывалось случайно и неосознанно. Чёртов язык!

- Что значит «лгун»? – а она услышала и вцепилась в это своими аккуратными ноготками с французским маникюром.

- А что это может значить, Ксень? – отступать поздно, Кать. Да и перестать врать ты, помнится, обещала. По крайней мере, никакой новой лжи. Ты с прежней справиться не можешь. – Тут только одного значение. Другого не дано.

- О чём мне лжёт Костя? И ты каким тут боком? – подозрения в ней рождались, очевидно, одно пуще другого. И мне становилось страшно, что я уже ввязалась в эту игру. Хотя формально, это исключительно их разборки, и я к ним не имею ни малейшего отношения. Не должна иметь, по крайней мере, пока Костя не раскроет свой рот и не скажет, что им самым целовал мой собственный рот.

- Я бы хотела, чтобы он сам тебе это рассказал, потому что ответственность лежит на нём, - и чем большими загадками я говорю, тем жёстче становится лицо Кравец. Она с открытой яростью вглядывается в меня и, зуб даю, оно бы почернело от такого взгляда, если бы могло.

- Но его здесь нет, - язвительность слетает с её губ, и по моей спине пробегается лёгкий холодок. Она очень «не в себе». Похоже, мои слова её задели гораздо сильнее. Или и без моих слов у неё были поводы сомневаться в Леонове?

- Позвони ему, - говорить непринуждённо стоило немалых усилий, но мне удавалось сглаживать углы.

- Что он натворил, Кать?! – она повышает голос, слегка прикривая моё имя, стараясь хоть как-то воздействовать.

- Пусть он сам скажет, - кричать на меня бесполезно. Я скорее сама разозлюсь, чем что-то выдам в ответ на такую манипуляцию. – Это не моё дело.

- Твоё, если ты знаешь об этом, - она старается давить на меня, смотрит пристально, немного кривит рот и пытается взять меня за руку. Кравец, не твой звёздный час. – Ты не можешь скрывать от меня ничего.

Ох, а вот это ты перегнула палку уже.

- Давай будем откровенными, Кравец, - я отвечаю на её взгляд не менее пристальным, - ты давно потеряла право на мои откровения.