- В тебе, - слова сорвались с губ. Я даже не контролировала их. Не хотела. Не могла. И не стала бы, даже если понимала, что делать этого не стоит. Разговор состоится неприятный. Ты могла бы избежать, но теперь поздно.

Он должен когда-то состояться. Чем сейчас – не лучший момент?

Идеального времени всё равно никогда не будет.

- Я тебя предупреждал…

- Только давай без этих твоих «предупреждал», - он заходился гневом, и я тоже. – Ты взрослый человек. Сам не должен был допустить, если не хотел ничего такого.

- С каких пор ты наезжаешь? – удивлён? О, не в последний раз. – Когда я тебя целую, ты не особо-то и сопротивляешься.

Подколоть хотел. Сам ведь завёл разговор в это русло своим «я тебя предупреждал». Я тебя тоже предупреждала. И Аня предупреждала. И Лена, думаю. Только вот ты, похоже, совершенно не умеешь слушать и прислушиваться.

- Когда я тебя целую, ты тоже нос не воротишь, - острые слова пронзили даже собственный спокойный нрав. Чёрт, спокойно. Не думай об этом. Не думай о том, что было между вами на лестнице. У ворот лицея. Возле чёрного входа. Во время той битвы снежками. В классе. В лифте.

Чёртов практикант!

- Угомони талант, Скавронская, - он понижает голос до грубого рыка.

Задела его. Молодец, Катя. Возьми с полки пирожок.

- Ты накосячил, Егор, - это правда. Ты позволил мне войти в свою жизнь. И теперь доказываешь это каждым поцелуем, каждым касанием, каждым взглядом. Не испытывай ты ничего, меня бы не рвало так от жара, меня бы не наполняло это твоё безразличие, меня бы не скручивало от невероятно пышущего страстью льда. Ты ведь холоден. Ты ведь всегда таким был, сколько я тебя знаю.

- Это ты накосячила, - мстит теперь. – Не я только что подругу предал.

О чём…

Егор смотрел, казалось, внутрь меня самой. В самую душу. Своим проникновенным хитрым и осуждающим взглядом. Леденит меня. Оковывает. Закручивает в мрак. В воронку безостановочных сомнений. В тянущую боль внизу живота. В это всё – он повергает меня.

Поцелуй. Егор видел его.

- И не я, - не я предавала Кравец. – Это случайность.

- На эту «случайность», - он сверкнул опасно глазами, - ты ответила.

Сердце гулко стукнуло. Во всём теле. Словно оно сосуд, пустой, без органов, души и чувств. Без мышц. Обтянутая кожей структура. Тельце.

- Тебя не должно это задевать.

Хвалёная гордость Екатерины Скавронской взяла верх. Не знаю, почему именно сейчас, но признавать свою ошибку перед Егором не могла. Это была моя ошибка, да. Подпустить к себе Костю так близко даже после того, как он признался. Подпустить его, зная, каков риск. Ты всё знала, Катя, и сделала по-своему. Неправильно, но в этом и есть твоя особенность.

Ты делаешь так, как хочешь, а не как правильно.

Для тебя не существует понятий «правильности». Кто их устанавливает? Ты думаешь, кому нужна эта манера поведения. Кто оценивает? Кому угождать? Перед кем выслуживаться? И не находишь ответа. Потому что нет таких людей, нет ничего такого, перед чем стоит прогибать спину. Для тебя не существует авторитета по жизни. Ты оцениваешь всё своим взглядом, неопытным, немудрёным и абсолютно юношеским. До мозга костей. И тебя устраивает. Потому что ты готова делать ошибки и отвечать за них. У тебя есть ответственность, суровая, непокорная и непоколебимая. Она решает, чему быть, а чего – миновать.

- Не должно, - Егор не смотрел на меня, уставился куда-то вдаль, на очередных веселящихся людей: Новый год наступил всё-таки.

- Но задевает, - я не угадывала, я знала, что это так. И не важно, что бы сейчас ни сказал этот человек, его ревность теперь проступила, словно написанные лимонным соком слова на белой бумаге.

- Меня задевает курс доллара, моя внешность и мой успех, но никак не твои ухажёры, - лжёшь. Ты лжёшь, Егор. И не смей даже это отрицать. Да ты и не сможешь. Ты же лжец, а лжец не станет говорить правду. Лги мне до конца, чтобы я могла, как следует, это обратить в своё оружие.

- Вот и отлично, - я не отступлю теперь, ты ведь это понимаешь? – Вам среди них не место.

И формальность, и унижение, и собственное достоинство – возможно, я бы не поступила так, если бы ты не старался недавно заставить меня ревновать. Ты пытался меня остудить после тех поцелуев. Я не дура, Егор. Я понимаю, к чему это всё.

- Я не претендовал.

Ты продолжаешь играть по правилам игры, которые устанавливаю я. Что ж, ставки принимаются.

И я повышаю их.

- Что ты за человек, Егор? – обращаюсь специально по имени. Нет никакой сраной игры в снежки. Нет никого из тех людей. Нет свидетелей, нет жителей города, нет пьяных и трезвых – нет никого, кто бы нам помешал. Смотри на меня. Да, вот так. С вопросом, с ожиданием, с сомнением. Я вызываю тебя на дуэль. Не вздумай проиграть мне. – Пытаешься сделать мне, как можно больнее.

- Ты просила не говорить, - он спокоен, чрезмерно рассудителен, ведь я вот-вот сорвусь на истерику. Поэтому он и ведёт себя так. Из двоих должен же кто-то быть в своём уме, - но я тебя предупреждал: не приближайся ко мне. Помнишь?

Я помню это. И не только это. Я помню, что опаснее всех дурочек в лицее. Помню, что опаснее любой вертихвостки рядом с тобой. Так же опасна, как Лена. Чертовски похожа на неё, чертовски соблазнительна и чертовски умна. Ты никогда не отрицал, что я не гожусь ей в подмётки. Это отрицала Аня, говоря, что я не такая яркая, как твоя бывшая. А ты говорил, чтобы я не лезла к тебе. Ты отговаривал, запугивал и отвергал. И что? Сам ввязался в это всё. Сорвался. Ты хотел видеть во мне Лену. Ты скучал по ней. А теперь ты будешь скучать по мне. Ты уже скучаешь по моим губам. Недалеко и до всего человека. Не думаешь? Только я не уверена, что хочу тебя подпускать к себе.

От тебя только проблемы. Только боль. И никакие поцелуи, никакие рваные прелюдии не залечат этого.

Ты чуть не изнасиловал меня. И не жалеешь об этом. Думаешь, я прощу тебе это?

Ты знаешь, что не прощу. До сих пор не простила. Я не простила тебе то, что ты хотел тогда не меня. Ты хотел её. Эту лицемерную шлюху, которая хотела мне нагадить, испортить вечер. Она всеми силами старалась подчеркнуть, насколько я поганая партия. Что ж, можешь быть доволен, я признаю это. Твоя партия – лицемерная шлюха. Неверная, похотливая, меркантильная сволочь, а не я.

Вы стоите друг друга.

- Ты больше не мой практикант, - я говорила до ужаса низким и спокойным голосом, будто мне вкололи приличную дозу морфина.

- И? – он откинулся немного назад, с ожиданием глядя за мной.

Довольно этих игр.

Раздался звонкий удар. На покрасневшей от мороза щеке Егора виднелся след моей ладони. Даже не сопротивлялся. Будто ждал моего шага. Будто ждал чего-то такого.

Я уходила. Не глядя. Не замечая ничего и никого. Ни одного снежка не летело в меня. Или летели, но не доставали. Я, лакомая мишень, просто шла прочь отсюда. Я стирала воспоминания. Я изувечила сейчас то, что мне якобы было дорого. Я изувечила своё бремя.

Помнится, мне надоели эти выкрутасы и шпионские игры с кучей тайн от людей. Теперь этому конец. Ни одной тайны не хочу. Я устала от них. Я устала от этих нескончаемых событий, от этих невероятных подлых поступков, от этих невзрачных людей, которых тащу за собой. Они шепчутся за спиной, обсуждают меня, тешат своё самолюбие, обсуждая моё, якобы никчёмное существование.

Я надменная? Я властная? Я гордая? Да, я такая. И мне нравится то, кем я являюсь.

Вы хотите, чтобы вас любили, слушали ваше нытьё, утирали вам сопли и смотрели вам в рот? Я не дантист. И близко не он. Не собираюсь быть жилеткой, не собираюсь терпеть ваши жалобы. Мне не нужны люди, которых надо тянуть вверх. Если наши цели не едины, я не держу. Оставайтесь в своём болоте, оставайтесь такими жалкими, существуйте так. Я против разве? Вы сделали свой выбор. У вас своя жизнь, у меня – своя.

Не собираюсь умолять остаться рядом. Не собираюсь сбавлять обороты. Я нацелена занять своё место в жизни. Я нацелена покорить эту жизнь. Не нужно мной оправдывать собственные неудачи или жалкое существование. Даже общение со мной – ваш выбор. И вы за него в ответе.