- Кать, что случилось? – Паша выцепил меня, проталкивающуюся через очередную давку людей.

Мне хотелось плакать. От того, что я только что сделала. Не жалею, нет. Но эмоции зашкаливают. Не могу поверить, что я действительно это сделала. Я поставила точку в отношениях. В очередных. В самых близких, самых импульсивных, самых… Ещё много «самых».

Вместо всхлипов Пашка втиснул в мои окоченевшие пальцы стакан горячего глинтвейна и заставил выпить. Я кашляла, давилась напитком. Горло обжигало. Язык пекло. Пальцы плохо слушались, но они тоже горели. Стаканчик не сдерживал жар глинтвейна. А мне не становилось лучше. Пашка настаивал: выпить до дна. Всё до последней капли. Даже если не нравится. Не хочется. Не можется. Я послушалась. Выполнила и сейчас обмякшим тельцем прислонялась, почти навалилась, на него.

Он звонил друзьям, извинялся и говорил, что нужно домой. Петька подошёл спустя минут десять, когда моё лицо стало походить на что-то человеческое, а не на приведение. Хотя даже он сказал, что выгляжу я паршиво. Но без лишних слов помог мне стоять, пока приходила в себя. Слабость медленно, но исчезала. Эмоции слишком сильно увлекли меня – даже контроль над собственным телом потеряла. Но корить себя в этом было некогда.

Телефон разрывался от звонков. Не волнует. Не сейчас. Говорить не хочу и не могу – в горле стоит очень плотный комок нервов. Невысказанных слов. Не вырвавшихся наружу эмоций. И они когда-то, но выйдут. Нужно подождать, пока сами спокойно выползут, словно доверчивые детёныши-змейки. Подождать. А не позволить моему и без того обмёрзшему тельцу самостоятельно пытаться разорваться от этой гнетущей боли. Нельзя так поступать. Я ведь не железная и не резиновая. Даже этот маленький срыв не пройдёт просто так. Дело не в кругах под глазами или отёчности лица. Моя нервная система пошатнулась. Благополучие повергнуто. Гармония нарушена. Всё пошло наперекосяк с тех пор, как в моей жизни появился Егор.

Теперь всё придёт в норму: его больше не будет в твоей жизни.

Варя согласилась присмотреть за Олькой: всё равно они вместе сейчас тусуются в одной компании. Вариной, конечно. А та и рада – она ведь, мелкая, с комплексами, может познакомиться со взрослыми парнями. Уж я-то знаю, как это круто. Поначалу. А потом, если влезешь в это дело с головой и пятками, случаются такие вот срывы.

- Маме ни слова, - когда мы подходили к дому, голос всё-таки прорезался. Я понимала, что должна хорошо говорить и выглядеть. Хотя мой внешний вид можно списать на усталость. Уже светает.

Дома почти все спали. Повезло не наткнуться ни на кого любопытного. На диване сидел только отец и, слушая какой-то карнавальный трёп, читал свои документы при свете торшера. Выглядел он уставшим, а оттого – более старым. На лбу залегли уже морщины. Глаза то и дело расслаблялись и напрягались. В последнее время его подводило зрение. Лицо осунувшееся и немного впалое. Ему давно бы пора отдыхать, как это сделали Вишневские и мама. Но он сидел. Он работал. Работа – то, благодаря чему существует вся семья. Это его гордость. Его маленький Эверест, куда он взобрался сам, своими силами. Отец – мой пример. Он не признавал никаких авторитетов и всего добился сам. Своей должности, своих знаний, своей семьи и расположения к себе в обществе. Поэтому во мне он видел себя, поэтому со мной он беседовал с младенчества, как со взрослым, умным ребёнком. Он читал мне не сказки, воспитывающие вместе с добром и инфантильность, с верой в Бога – отсутствие сомнений в чём-либо, с непосредственностью – любопытство, с взаимопомощью… Ощущение того, что тебя можно и нужно бессовестно использовать, словно ресурс. Нет, с этим я не смирилась бы никогда. Моя благодарность отцу никогда не достигнет границ.

Сегодня мне не уснуть так просто. В новогоднюю ночь, волшебную, когда я загадала быть счастливой, а сделала всё наоборот. И без слов понятно, что в Егоре чувствовалось моё счастье, моя участь быть счастливой. А что сделала я? Разрушила это всё, словно ничего не стоило. Словно нет цены этому ощущению близости. Словно нет цены этим поцелуям. Словно нет ничего важного для меня, связанного с этим человеком. Словно этот человек сам мне не важен.

Тело сдавило мощными тисками. Дышать трудно от одной мысли, что я поступила неправильно.

Но ведь тогда ты была уверена, что поступаешь, согласно своим убеждениям.

Что не так, Кать? Твои убеждения неверны? Они ложны?

Нет.

Тогда перестань ныть и живи дальше. Ты утрируешь важность этого человека. Ты ведь действительно жила хорошо до него. Так в чём проблема?

Воспоминания. Они режут. Прорезают мою брюшную полость. Прорезают мою грудную клетку. Вырывают из недр тела лёгкие, сердечный мешок. Обрывают все сосуды к чертям. Ладонь стискивает сердце. Запускает его. Словно ритм. Словно бит. Сжимает циклично. Но не всё так просто.

Никогда не бывает просто, Скавронская.

Просто спи. Сейчас принять какое-то решение, свыкнуться с какой-то мыслью слишком трудно. Тебе нужно отдохнуть, пережить, переспать со случившимся.

Начинай Новый год без сожалений. Разве не это ты постоянно говоришь себе? Так будь верна. Следуй за своими убеждениями. Они не приведут тебя к унижению.

Да, они приведут только к боли. К боли от потерь.

Без боли нет развития. Это цена. Не мне объяснять эти прописные истины. Ты и сама это знаешь.

Точно, истины. Непостоянные концепты. Непостоянные субстанции. Ещё более непостоянные, что и правда. Нет ничего постоянного в этой жизни. Нет никакой опоры, кроме тебя самой. Кроме моих собственных убеждений. Они единственно верное утверждение моего существования, покуда я верю в них. Покуда я верю в себя, я существую. Покуда у меня есть моё тело, я могу быть ресурсом нескончаемой силы. Покуда у меня есть мой рассудок, я могу придумать что-то уникальное. Пока я существую, нет ничего, что сломило бы мою волю. Даже если это сделает какой-то жалкий мужчинка.

Ты его любишь.

Больше нет. Нет никакой любви. Я поставила в ней точку, чтобы развиваться дальше.

Нет никакой любви.

Истина – это страх потери. Страх потерять счастье. Благополучие. Состояние. Гармонию и радость.

Лучшее оружие против страха – взглянуть ему в глаза. Я взглянула ему в глаза и покончила с ним. Нет того, кого боишься потерять, - нет и страха.

Я проспала до полудня. С ощутимой тяжестью в голове проснулась. Будто кто-то приложился утюгом по ней. На диване, свернувшись калачиком, лежал Петька. Спал. Расслабленный. Его, видимо, кошмары не мучили, в отличие от меня. Шум из остальных комнат в квартире ко мне проникал едва ли. Но он-то и разбудил: кто-то звякнул посудой прямо у самой двери. Неудачно.

Мне нужна ванная. Надеюсь, там никого. Отмокнуть. С маслами. И солями. Моё тело нуждается в реставрации.

Стараниями Пашки ко мне не приставали с расспросами. Никто. Только смотрели вопросительно. Пусть смотрят – это напрягает, но не смертельно. Мне даже пофиг, что он там сказал родителям, чтобы они не трогали меня. По крайней мере с утра, пока не поем. А есть хотелось. Аппетит появился после длительных банных процедур. От меня вкусно пахло ароматами масел, а банный халат, казалось, струился теплом и светом. Улыбка озарила моё лицо только к двум часам дня, когда долгожданный завтрак, плавно переходящий в обед, наконец, оказался в желудке. Я даже не радовалась, пока употребляла эти остатки торжества. А вот проглотив последний кусочек, с теплом халата снаружи, и внутри меня появились тепло и свет.

Пашка не требовал у меня объяснений, ведь вчера я ему толком ничего не рассказала. Вообще меня никто не трогал. До самого вечера я сидела на диване, словно школьница, и смотрела телевизор, будто сроду его не видела. Вместе с Пашкой. Родственники мелькали вокруг, то приходили, то уходили, то садились, то вставали. А мы, как единственная постоянная этой вселенной, спокойно расположились на диване. Он с ногами, поджатыми к груди, сидел, опустив локти на колени, я – уложив голову на его плечо. И никого ничего не смущало. Всех всё устраивало.