Кривицкий многократно выступал не только в «Бюллетене оппозиции», но и в западных некоммунистических печатных органах, вел себя значительно сдержаннее, но его материалы насыщены важной и интересной информацией. В интервью, которое он дал Седову, указывалось, что Кривицкий сохраняет верность идеалам Октябрьской революции, которая «остается исходным пунктом моего политического развития», что он не причисляет себя к какой-либо политической группировке, не считает себя «троцкистом», но Троцкий в его «сознании и убеждении неразрывно связан с Октябрьской революцией». Отвечая на вопросы о борьбе против «троцкизма» в СССР, Кривицкий высказывал мнение, что Сталин больше ни о чем не думает. «Хорошо ли, плохо ли человек ведет работу — неважно. Важно — борется ли с троцкистами. Делаешь доклад по серьезнейшему вопросу, видишь, что тебя почти не слушают. Под конец же спрашивают: а по части троцкистов как у тебя обстоит дело?» На вопрос, знает ли он что-то о работе оппозиции в СССР, Кривицкий смог только сказать, что в 1935 г. в Москве распространялась листовка «троцкистского характера»[681].

Понятно, что при такой «аполитичности» Кривицкого его отношения с троцкистами вскоре ухудшились, тем более что Кривицкий стал публиковаться в более нейтральном с политической точки зрения, а потому люто ненавидимом Троцким меньшевистском «Социалистическом вестнике», одном из самых серьезных эмигрантских изданий. «Поведение Вальтера свидетельствует, что мундир ГПУ носят многие меньшевики, кадеты и пр. Когда они порывают со Сталиным, обнаруживается их подлинная политическая физиономия, без мундира», — негодующе писал Троцкий в Париж[682], безосновательно и несправедливо обвиняя Кривицкого то ли в «меньшевизме», то ли в «кадетстве».

Сам Троцкий активно использовал факт бегства советских дипломатов и разведчиков в своей пропагандистской войне против Сталина. Он опубликовал статью «Трагический урок», посвященную гибели Рейсса. Главное, на что он обращал внимание читателей, — это на бескорыстный интернационализм Рейсса:

«Карьеристы не идут в ряды 4-го Интернационала, который представляет сейчас наиболее гонимое течение в мировой истории. Интернационалистов ждут новые преследования. Рейсс не мог этого не понимать»[683]. В то же время он считал большой ошибкой тот факт, что троцкисты не установили с Рейссом быстрой, своевременной и надежной связи. В результате Рейсс вынужден был действовать тайно и в одиночку. «Единственная серьезная защита от наемных сталинских убийц состоит в полной гласности… Широкие круги рабочих на Западе с содроганием относятся к работе Каина Джугашвили. Симпатии к нам растут. Нужно лишь уметь их использовать. Больше бдительности! Крепче взаимная связь! Больше дисциплины действия! — таковы уроки, вытекающие из гибели Игнатия Рейсса», — писал Троцкий, скатываясь на лозунги. К делу Рейсса он возвращался и позже.

Между тем все туже и туже затягивалась петля на шеях последних двоих детей Троцкого: Сергея и Льва. Сосланный в Красноярск Сергей смог устроиться на Красноярский машиностроительный завод (Красмаш) инженером. В мае 1936 г. Сергей вместе с группой работников завода был арестован и отправлен в Воркуту. В местной печати было объявлено, что на Красмаше действовала группа вредителей-троцкистов, в которой главным был сын Троцкого[684]. Позже похожий клеветнический материал был опубликован еще и в «Правде», причем, согласно этой публикации, Сергей Седов «вредил» фактически один[685].

В феврале 1937 г. Сергей был вновь доставлен в Красноярск, в июле ему были предъявлены обвинения в шпионаже, измене родине и контрреволюционной организованной диверсии. Фамилия Сергея была включена в «красноярский список» лиц, по делам которых было завершено следствие. В список были включены 68 человек, из которых 61 был отнесен к первой категории: к ним предлагалось применить «высшую меру наказания» — расстрел. 3 октября 1937 г. Сталин, Молотов и Каганович без каких-либо исправлений завизировали этот карательный список[686]. 29 октября на закрытом судебном заседании выездной сессии Верховного суда СССР в Красноярске в течение 15 минут было рассмотрено предрешенное дело Сергея Львовича Седова. На вопрос председателя о признании вины он ответил: «Виновным себя не признаю». Вслед за этим был зачитан смертный приговор, который привели в исполнение в полночь на 30 октября[687]. Так закончилась жизнь третьего ребенка Троцкого. Вскоре после его расстрела, 23 декабря 1937 г. была также арестована ранее сосланная вторая жена Сергея — Генриетта Рубинштейн. Следует указать, что о смерти сына и аресте его жены Троцкие информированы не были и могли только предполагать худшее.

На свободе оставался теперь только старший сын Лев, который продолжал в Париже самоотверженную издательскую, публицистическую и организационную работу. К тому времени, когда был провозглашен вердикт международной следственной комиссии, расследовавшей обвинения, выдвинутые против Троцкого, о невиновности Троцкого и Седова, последнему оставалось жить менее полугола.

Лев был надежнейшей политической и организационной опорой отца. В ущерб своему здоровью, изнемогая от усталости, он выполнял огромную работу по изданию «Бюллетеня оппозиции», по поддержанию контактов с оппозиционными коммунистическими группами и отдельными людьми в различных странах. Работа, которую он проводил с первых дней эмиграции, многократно усложнилась после того, как отец оказался интернированным в Норвегии, а затем отправился за океан. По всем вопросам Седов всегда советовался с отцом, регулярно перед ним отчитывался. В архиве Гарвардского университета сохранились 160 его писем Троцкому за период 1930–1938 гг., и это была лишь часть его корреспонденции.

Изредка Троцкий сдержанно хвалил работу сына (например, когда тот выпустил «Красную книгу» о московских процессах). Но чаще предъявлял Льву все новые и новые требования, выполнения которых настоятельно требовал. Он буквально пылал гневом, когда то или иное задание не выполнялось в срок или реализовывалось не в полной мере и не в полном соответствии с инструкциями, выданным сыну. Никакие оправдания, никакие объективные обстоятельства Троцким во внимание не принимались.

Лев Седов жил вместе со своей подругой Жанной и племянником Севой, которого он в конце концов забрал к себе из Австрии и фактически усыновил. Жили они на шестом этаже дешевого многоквартирного дома без лифта, в крохотной квартирке по улице Лакретелль, 26. Квартира была до отказа забита книгами и ящиками с различными документами и материалами, необходимыми прежде всего для «Бюллетеня оппозиции»[688]. О материальном положении Седова свидетельствует одно из писем отцу, в котором говорилось: «Чтобы разослать письма и документы, нужны деньги. А их нет. И когда я говорю «их нет», это не значит, что нет более или менее серьезных сумм, а нет даже и нескольких франков… Нет денег на метро»[689].

Помимо обыденных дел, Седов занимался оказанием помощи коммунистам-невозвращенцам. Кривицкий вспоминал, что его привела к Седову вдова Рейсса в ноябре 1937 г. Хотя Кривицкий сразу же заявил, что он не собирается присоединяться к «троцкистам» и пришел только за советом и возможной товарищеской помощью, он был тепло принят. «Я никогда не забуду его бескорыстную помощь и успокоение, которое получил от него в эти дни… Он был еще очень юным, но исключительно одаренным»[690], — вспоминал Кривицкий о Седове. Об этих почти ежедневных встречах Седова с Кривицким знал Зборовский (которого с Кривицким познакомил Седов). Зборовский добросовестно доносил в Москву обо всем происходившем с Кривицким. В 1941 г. Кривицкий был убит в Вашингтоне. Бармин уцелел. Он выехал в США, служил в Управлении стратегических служб (предшественнике ЦРУ), на радиостанции «Голос Америки», в Информационном агентстве США и даже женился на внучке президента Теодора Рузвельта[691](с которой, правда, через некоторое время развелся)[692].