По сравнению с этими тысячными, миллионными цифрами число авиационных катастроф было столь ничтожным, что небо представлялось надежным убежищем от земных страданий… И я решил лететь. Следовало как можно лучше себя обезопасить. Гарри Гент, сам не же» лая того, подсказал мне, как это сделать.
Гарри рассказывал, как он однажды летел через океан на самолете одной чрезвычайно предусмотрительной авиационной компании.
- Перед полетом всем пассажирам, и в том числе, конечно, мне, дали пробковый пояс, свисток, фонарь и порошок, который почему-то не переносят акулы, - рассказывал Гарри.- Представляете, Гиль, эту захватывающую картину - я падаю в океан. Пояс не дает мне утонуть, и я с комфортом располагаюсь - зажигаю фонарь, беру в рот свисток и, посвистывая, посыпаю океан порошком, что выводит из себя встречных акул. Наконец, на мой свист откликается ближайший корабль и, провожаемый сардоническим хохотом обманутых в своих ожиданиях акул, я перебираюсь на его борт. Клянусь, я немного жалел, что этого не произошло. Я благополучно приземлился, так ничего и не испытав. На небе, Гиль, стало теперь так же скучно, как и на земле. Там ровно ничего не происходит.
Гарри мог шутить такими вещами! - не впервые удивлялся я беспечности моего друга. Я же во всем этом не видел ничего смешного. В тот же день я велел Перси купить для меня пробковый пояс, фонарь, свисток и порошок от акул. Однако во всем Вэлтауне не оказалось этого спасительного порошка. Выручил Гарри. Он принес мне пакет с едко пахнувшим белым порошком, этикетки на пакете не было. Гарри не пользовался у меня доверием, но не было иного выхода, и я принял его подарок.
Наступил день отлета. На аэродром меня провожал Перси. Впервые я так близко видел эти умеющие парить в воздухе, в небе, машины - самолеты! Они стояли группами, повернув друг к другу свои огромные клювы, распластав крылья, как чудовищные птицы в ожидании корма.
Если бы меня спросили, что больше всего поражало в этом веке, я не колеблясь ответил бы - невозмутимость его людей. Люди этого удивительного века ничему не удивлялись! Вот те, что собирались забраться на несколько километров в небо, они стояли у самолетов и разговаривали, шутили, смеялись совершенно так же, как это было в мои времена в Эллсе, когда с почтовой станции, которую содержал старый Ивенс, отправлялся в дальний путь дилижанс.
Я тоже попытался принять безразличный вид, хотя испытывал острое волнение. Тут я заметил, что привлекаю внимание; кажется, надо мной даже смеялись. Наверное, смеялись над висевшим у меня на шее фонарем и свистком и над пробковым поясом, который нес Перси. Порошок от акул лежал в кармане моего пиджака.
Перси, заметив, как я взволнован, проводил меня до самого кресла. Здесь мы распрощались. Я прикрепил себя ремнем к креслу и огляделся. В самолете было светло и уютно, я выглянул в иллюминатор, он находился над самым крылом, и вдруг увидел написанные на нем краской обычные слова. «Управление заслонкой» - было написано на крыле. И мне вспомнился Элле и печь в спальне, в которой один я умел задвигать капризную заслонку, но и мне редко удавалось это сделать без того, чтобы не испачкать руку. Я почувствовал, как меня оставляет сковывавшее мое сердце, все мои члены напряжение. Я уже спокойно смотрел, как за иллюминатором поворачивалась и дыбом вставала земля, и думал о том, что все в этом веке, показавшееся мне столь необыкновенным и сложным, на самом деле не что иное, как новое сочетание самых обыкновенных, простых вещей, вот как эта заслонка, составляющая часть этого чуда - самолета. Окончательно успокоившись, я задремал.
* * *
Напоминаю моим читателям - я не выбирал для себя этот век. Если бы я попал в любой другой, со мной не случилось бы того, о чем я сейчас расскажу. Веком раньше люди еще не летали подобно птицам по небу, веком позже на небе будет, наверное, столь же безопасно, как дома у своего камина. Но в этом веке… Лучше уж я расскажу по порядку.
…Кто-то силой схватил меня за шиворот, и я проснулся. Надо мной стоял бледный, с перекошенным лицом второй пилот.
- Быстрее, быстрее, - говорил он, что-то на меня напяливая.
Рывком он поднял меня с кресла и поволок к двери. Я увидел ставшую передо мной стеной землю и вдруг полетел вниз. И сразу же что-то с силой рвануло меня вверх, и надо мной раскрылся купол парашюта. Я видел, как из самолета вываливались члены экипажа, кто-то из них прижимал к себе моего бедного дога. Порыв ветра отнес меня в сторону - теперь вокруг меня никого не было, а подо мной был океан…
В смертельном ужасе я закрыл глаза, я их открыл только тогда, когда, с головой окунувшись в холодную воду, перекувырнулся и был выброшен на поверхность - это сработал мой пробковый пояс. Какое счастье, что я оказался предусмотрительным и запасся всем необходимым для столь опасного путешествия!
Мешал парашют, его стропы стесняли движения. Мне понадобилось немало времени, чтобы с помощью перочинного ножа отрезать стропы. Неосторожным движением я задел и разрезал пояс. Теперь надо было его поддерживать, чтобы он не свалился. Я зажег свой фонарь, хотя было еще светло, и, не переставая все время свистеть в свисток, медленно продвигался к далекой кромке берега. Не был забыт и порошок от акул, я бросил его в воду, но он тут же камнем ушел на дно - Гарри меня, конечно, обманул.
Стало смеркаться, потом надвинулась тьма, а я все плыл и плыл. Силы мои были на исходе. Наверное, я потерял сознание. Очнулся, когда пробковый пояс свалился с меня, и я стал тонуть. Холодные воды Изумрудного океана сомкнулись над моей головой.
Вокруг сновали невиданные пучеглазые рыбы. Одна из них взглянула на меня стеклянными глазами и вдруг заговорила:
- Посмотрите, что нам привалило! - сказала рыба.
Ей ответила гладкая, плоская рыба:
- Если из-под нашего носа не утащит эту добычу старый Джон. Его сети где-то рядом. Но от этого утопленника пахнет тухлятиной, хоть он еще жив.
- Да, - ответила пучеглазая. - Он протух, уйдем отсюда поскорее!
И, вильнув хвостами, рыбы стремглав уплыли.
Все было кончено. В моем мозгу мелькнули обрывки молитвы, и тогда меня подхватил мой ангел-хранитель.
- Ты вовремя надумал помолиться, - сказал он. - Но куда же ты забрался! Из-за тебя я промочил крылья, не знаю, как взлечу.
Но он взлетел, и, сидя на его спине, я полетел в бесконечность. Вокруг стояла кромешная тьма, я едва различал белевшие у самого моего носа нежные перья крыльев ангела.
Не знаю, сколько мы летели, - за пределами земного бытия нет времени. Я успел вздремнуть и проснуться. Стал размышлять - куда песет меня мой ангел?
Я был добропорядочным виспутинцем, посещал церковь, в меру помогал бедным и мог рассчитывать, что попаду в рай. Но я был богат, а в писании сказано: легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому в рай.
Я слегка дернул перо ангела.
- Сиди смирно! - прикрикнул он.
- Прошу прощения, но я хотел напомнить, что я был добрым христианином…
- Не имеет значения, - буркнул ангел.
- Посещал церковь…
- Не имеет значения…
- Помогал бедным…
- Это тебе не поможет.
- По неужели только потому, что я богат, я обречен гореть па вечном огне? Где же справедливость?
- Сколько было па вашем счету?*
Я ответил.
- В рай, - сказал ангел - Начиная с десяти тысяч попадают в рай.
Я успокоился.
Но вместо райских врат передо мной возникло большое серое здание. По его фасаду тянулась вывеска, на ней стояло одно слово - Байк.
- Приехали, слезайте, - сказал мой ангел.
Банк был точно такой же, как па земле. Такие же большие, со стеклянными перегородками светлые залы, та же особая напряженная тишина, прерываемая сухим треском арифмометров, над которыми склонились сосредоточенные клерки, за спиной у них нежно белели небольшие крылья.
