— Она не выставляется, — сказал я. — Все девчонки смотрят ей в рот. Уважают.
— А ты? — Кира быстро взглянула на меня.
— Как все, — пожал я плечами. — Хорошая девчонка.
— Завтра Римма приезжает, — сказала Кира. — Я, кажется, сто лет в кино не была.
— И я давно не был. Сходим как-нибудь? — спросил я.
— А что ты больше любишь — комедии или серьезные?
— Все люблю. Только чтоб интересные были.
— И я, — покивала Кира. — Обязательно сходим…
Теперь, выходя на балкон, я и на далекую палочку Кириной вертушки смотрел и, опустив голову, смотрел вниз. Плохо, что балконы были не открытые, а встроены в нишах дома. Так что видел я на балконе Тани лишь узкую полоску бетонного пола.
Но в конце концов мне повезло. Взглянул вниз, а там, над красными перилами, — соломенный круг. Это волосы Тани так мне виделись сверху. А все вместе: соломенный круг, полоска бронзовой спины и на перилах — два острых загорелых локотка. В волосах — гребенка с десятком блестевших стеклянных крапинок. «Как солнышко», — подумал я.
Стоял я тихо, не шевелясь, до тех пор, пока «солнышко» не исчезло с балкона.
Увиденное будто само просилось на бумагу. Я взял набор фломастеров и на листке нарисовал желтый круг с коричневой гребенкой и белыми крапинками, а по сторонам круга, на красных перилах, — два кремовых локотка. И подпись как-то сразу пришла в голову: «Солнышко над проспектом Энтузиастов».
Написал сверху. Подчеркнул. Хорошо. Веселый рисунок. А что дальше? Кому он? Себе? А может быть…
Сидел, сидел, покусывал губы, и — решился. Нашел у сестренки ведерко с нарисованными цыплятами, свернул трубочкой рисунок, ниткой перевязал, чтобы не расправлялся, и положил его в ведерко. Моток прозрачной лески у меня был. Отмотал метров пять и оба конца привязал к дужке ведра. Петля получилась.
Ну, была не была! Приладил петлю на палочку с вертушкой и потихоньку спустил ведерко вниз. Чуть-чуть до перил не достало.
Через каждые пять минут я выбегал на балкон и свешивал голову вниз. Художественное творение мое продолжало оставаться в ведерке, не тронутое, не развернутое, не оцененное.
«Чем-нибудь занята, не видит, — с волнением думал я. — А чем занята? Да мало ли. Книжку на своем красном диване читает. Телевизор смотрит. Платье примеряет. Посуду моет… Нет, вряд ли моет посуду. И белье вряд ли стирает. Не похоже как-то. Это не Кира. И мать у нее — молодая совсем, здоровая. И бабушка есть. Это неважно, что глухая, зато не какая-то развалина древняя, без дела, наверное, не сидит. Это у Киры бабушки нет и мать больная…»
При воспоминании о Кире мне становилось немного не по себе. Не напрасно ли все это — рисунок, ведерко? И вдруг ведерко заметит не Таня, а мать или бабушка? Вот, скажут, еще один вздыхатель объявился! Может, поднять ведерко, пока не увидели?..
Я снова вытянул шею, посмотрел с балкона и… сердце тревожно-тревожно застучало. Ведерко висит на месте, а свернутого рисунка нет.
Но кто его взял? Спокойно сидеть на месте я не мог. Принялся ходить по комнате, бессмысленно брал в руки то газету, то журнал, от волненья выпил на кухне кружку яблочного компота. А потом меня неожиданно осенило: в конструкции петли с ведерком — серьезный изъян. Если Таня захочет вернуть мне ведерко, то как сможет это сделать? Оно же не будет держаться наверху. Изобретатель! Надо было на другом конце петли укрепить какой-то груз, равный весу ведерка. Эх, учили, учили дурака шесть лет в школе! Сразу не мог сообразить! Чего же привязать? В буфетном ящике на кухне, среди инструмента и железок, привезенных со старой квартиры, отыскал тяжелый болт с гайкой. Как раз по весу. Теперь почему-то я был уверен, что рисунок увидела и взяла именно Таня. Ведь перед этим она стояла на балконе. Значит, там где-то была, рядом. Я снова улыбнулся и навинтил на болт еще одну гайку.
Я вернулся в комнату и еще на балконном пороге широко разинул рот: в палку с вертушкой, прибитую мной к перилам, уперлась проволочная дужка ведра. Чуть оробев — не смотрит ли снизу Таня — осторожно ступил на балкон и заглянул в ведерко. На донышке, подняв смятые кончики золотистого целлофана, стоит конфета. Шоколадный трюфель!.. Стоп, а как же ведерко держится?.. Посмотрел вниз. Ну и ну! Надо же, ведерко удерживал привязанный внизу коричневый, с прожилками камень! Догадалась!
А ну, как будет действовать наша связь? Еще бы опустить ведерко. Но не пустое же. Что же положить в него? Рисунок, конечно. Новый. Еще нарисую. А ну, пока горит вдохновение! Вон Пушкин в Болдинскую осень сколько стихов написал!
Над новым рисунком трудился не менее получаса. Три эскиза сделал. Зато получилось — хоть, и правда, на конкурс посылать. С кремовой спиной, в зеленом своем платье, стоит Таня, руки величественно приподняты. А перед ней — Гвоздик на столе, кверху ногами. И рядом — Игорь на ходулях. Подписал так: «Подданные ее королевского величества».
Я опустил в ведерке рисунок и с интересом рассмотрел поднявшийся ко мне коричневый камень. Красивый, будто полированный, белые жилки вьются. Наверно, с Черного моря привезли.
Ответа я ждал с большим нетерпением. Точно знал: ответ будет. И Таню представлял: вот удивится!
Рисунок на этот раз исчез из ведерка быстро. Минутки через три заглянул вниз — пустое донышко.
Пока сидел над вторым рисунком и поджидал потом ответа, я всего лишь раз вспомнил о Кире. Но угрызаться сомнениями уже не стал. Подумалось: «А что особенного делаю? Рисовал? Да я, Кира, хоть двадцать рисунков тебе нарисую. Каких только захочешь!»
А вот и ведерко! Уже здесь! Ну-ка, поглядим. Ого, две трюфельные конфеты! Да еще и письмо? Интересно…
На сложенном вчетверо листке мелкими зелеными буковками было написано: «Это на меня не похоже. Я сторонница демократического правления. И все же — большое спасибо! Таня. А какое имя у свободного гражданина с шестого этажа?»
Ответного письма я не стал писать, просто посмотрел вниз — так и есть: локотки на перилах, а посредине желтое солнышко с гребешком!
Я кашлянул, и солнышко обернулось ко мне розовым лицом с огромными синими глазами. Даже зажмуриться хотелось. И я, сам не зная почему, оробел.
— Петр, — сказал я. — Доброхотов.
Показалось: она смотрит на меня уже целую минуту. Словно изучает.
— А меня — Таня, — сказала она и улыбнулась.
И снова хотелось зажмуриться.
— Ты давно здесь живешь? — спросила Таня.
— Полгода. Как и все.
— А мы только приехали… Я, кажется, не видела тебя во дворе.
Я не стал уточнять. Мне это было неприятно.
— В последние дни, — сказал я, — три раза в сад с мамой ездил. Она даже отгул брала на работе. В конструкторском бюро мама работает.
Сам не понимаю, зачем я все это рассказывал? Может быть, просто боялся молча смотреть в ее синие глаза?
— А сад у вас далеко?
— На автобусе — полчаса.
— А своей машины у вас нет?
— Пока нет. Но отец в очереди записан. «Жигули» хочет покупать.
— Сад большой, хороший?
— Шесть яблоней, четыре груши. Вишни есть. Малины много. Клубнику сейчас пропалывали. В прошлом году шесть ведер клубники собрали.
— И домик в саду есть?
Таня расспрашивала обстоятельно, и я обстоятельно отвечал:
— И домик есть. Как и у всех. Комната, веранда. Электричество проведено. Даже старый телевизор туда привезли.
— Старый телевизор? — переспросила Таня и вдруг быстро повернула лицо вниз. — Ой, ручку выронила! Если в траву отскочила, не найдешь.
— Это почему же не найдешь? — спросил я. — Какого цвета ручка?
— В том-то и дело — зеленая.
— Ерунда! Сейчас в одну минуту отыщу!
Не дожидаясь лифта, я поскакал вниз, к выходу.
Права оказалась Таня: сколько ни смотрел, ни шарил в густой траве газона — ручки нигде не было. Подошли две девчонки, поинтересовались, что ищу. Вот любопытные, вечно с вопросами лезут! А Таня, наблюдавшая сверху, таить не стала:
— Ручку обронила. Посмотрите, девочки.
«Ну, теперь раззвонят по всему дому! — с беспокойством подумал я. — Зачем ей было кричать? И почему это ручка у нее вдруг упала?.. А если нарочно обронила? Посмотреть, что я буду делать… И вообще, поглядеть на меня. Может, думает, урод я или вовсе без ноги. Как Сенька с прежней квартиры. Соскочил на ходу с трамвая, да — под колеса машины. Ногу в больнице и отрезали. Ходит с костыльком…»
