- Кормил, - согласился Колька и тоже улыбнулся.

- Слушай, браток, сидай ко мне, - Федот указал на арбу, - прокатимся и заодно побалакаем, а то калеченые стонут - надобно быстрейше в гошпиталь доставить.

Колька хотел было отказаться, но потом молча подтянулся и сел на краю сиденья.

Арба покатилась дальше.

- У кого приютился? - спросил после минутного молчания Федот.

- У Антонины Саввишны.

- А! Это добре. Зайти надобно. Привет ей передавай. Не забудь.

Колька пообещал. Кто-то громко застонал сзади. Федот повернулся и привычно бросил:

- Держись, родимый. Гошпиталь уже близко, зашьют, приладят - плясать будешь!

Колька опустил голову. «Сколько раз на день он повторяет эти слова!» - мелькнуло в голове.

А Федот продолжал:

- Ветрел на днях дружка твого - Василия Доценко. У него… тоже… отца… Остался при батином орудьи. Теперь, говорит, вдвойне мстить нехристям буду…

Они замолчали. Незаметно телега подкатила к госпиталю. Начали выносить раненых.

Колька прошёл за носилками в большой, высокий зал. Ударило запахом пота и лекарств. Он огляделся. Почти у входа над одной из коек склонился врач в белом халате и в чёрной шапочке. Он говорил:

- Я понимаю твою ненависть к сей войне. Только ненависть ненависти рознь. Тех, кто пришёл на нашу землю, чтоб залить её кровью, я, врач, готов убивать вот этими руками, которые каждодневно спасают жизни…

Колька подошёл ближе к доктору. Его жестковатое волевое лицо светилось такой убеждённостью, что мальчишка непроизвольно подумал: «Хоть бы не замолчал, хоть бы говорил ещё!»

И человек в чёрной шапочке продолжал:

- Вот какой ненавистью сильны мы. На всё идём - только чтоб враг земли нашей не топтал! Корабли затопили в бухте - пусть,не войдут паруса чужие!

Колька неожиданно спросил:

- А может так быть, чтоб по всей земле никакой войны никогда не было?

Доктор, словно продолжая говорить с раненым, так же запальчиво ответил: её - Люди дружить обязаны. А они не хотят. Кровь разменной монетой стала. Но когда-нибудь будет земля без войн! - и вдруг остановился: - А ты кто такой? - и неожиданно закричал: - Кто пустил без разрешения?!

Николку словно ветром сдуло.

Во дворе подошёл Федот и, тронув мальчишку за плечо, сказал:

- Поехали, отвезу обратно… - Уже на Екатерининской улице возница проговорил: - А знаешь, кто тебя выдворил? Это что ни на есть самый главный врач - Пирогов Николай Иванович…

В этот день мальчик возвратился в Кривой переулок позднее обычного.

А ночью ему приснился сон.

Низкая длинная землянка. В глубине - несколько огоньков, и голоса то наплывают, то вновь откатываются, словно прибой. А он никак не может уловить, кто это говорит: то ли его командир Забудский, то ли поручик Дельсаль. Да и слова какие-то странно знакомые. «Солдат воюет за Отечество, не за вас, не за меня и не за питерского барина, господа, - за Отечество!». Качаются огоньки над столом, и вот уже стол оказывается палубой корабля, который неумолимо тонет. Медленно исчезают огоньки в дрожащих водах Большого рейда. Парусник ложится на дно, чтоб не пропустить корабли врага в бухту. На дне темно и беззвучно… …Утром Алёнка, как обычно, собралась уходить.

- Ты куда? - остановил её Колька.

- На баксион. Я теперь на пятый хожу - ближе.

- И я с тобой.

Девочка удивлённо посмотрела на Кольку. Что с ним такое случилось? Ведь в последнее время он избегал даже разговоров о бастионах, а теперь сам напрашивается. Мальчишка перехватил её взгляд:

- Погляжу только и до хаты…

От дома Саввишны до пятого бастиона минут пятнадцать ходьбы, не больше. Но попали они туда часа через два - пришлось долго стоять в очереди у колодца. Не идти же с пустым кувшином к батарейным!

Бастион встретил их развалинами. Всё, что могло быть разрушено, было разрушено.

Всё, что могло гореть, - сожжено. По всему было видно: огненный смерч второй бомбардировки крепко зацепил и пятый бастион.

Если пушки уже успели установить на позиции, то за брустверы и землянки ещё не брались - не хватало людей. Даже минные колодцы были вскрыты, а защищающие их блиндажи снесены начисто.

С пятого бастиона хорошо просматривался четвёртый. Как на ладони была видна лощина, соединяющая их. Лощину перерезала траншея. По ней бастионы сообщались между собой. Не одна сотня солдат и матросов сложила в лощине свои головы.

Недаром прозвали её «Долиной смерти».

Алёна и Колька подошли к полуразрушенной землянке. Возле неё, в укрытии, матрос прилаживал к лафету маленькую мортирку. Он так увлёкся своим делом, что не заметил детей.

- Дядя Ковальчук! - позвала Алёнка.

Матрос поднял голову, и глаза его радостно заблестели.

- А, Голубоглазка! - Видно, носить ей это прозвище веки-вечные. - Слезай сюды. А цэ хто с тобой? Кавалер?

Алёнка надулась.

- Скажете такое, дяденька. Он тоже бонбардир, с четвёртого баксиона. Николка Пищенко.

- Ну? - смешно раздул щёки Ковальчук. - Тогда прошу прощенья.

Дети спустились в нишу. Колька сразу же подошёл к мортирке и спросил:

- Аглицкая?

- Аглицкая, - подтвердил матрос, с любопытством разглядывая подростка.

Тот вздохнул и отошёл.

- Може, пальнуть желаешь?

- Желаю, - серьёзно ответил Пищенко.

- А ну давай!

Колька привычно зарядил мортирку и поднёс к запальнику калёный прут. Вздрогнув, орудие откатилось назад.

Ковальчук взял перевязанную бечёвкой трофейную подзорную трубу и направил её в сторону английских позиций.

- Ишь ты! - с уважением сказал он, - в аккурат попал. По-матросски! Батя в солдатах али матрос?

- Погибши они на баксионе, - шепнула Ковальчуку Алёнка.

Бомбардир крякнул с досады за неуместный вопрос и сказал:

- Ты чаще приходь до нас, Николка.

- Я тут останусь! - вдруг заявил Пищенко.

- Командиров бы надо спросить, - задумался матрос, - вон они у тому блиндажу находятся.

Колька решительно направился к офицерской землянке.

- Постой! - догнал «го Ковальчук, - разом пойдём. - И пояснил: - За стрельбу твою скажу. …С бастиона Голубоглазка возвращалась одна. И в Кривой переулок Колька не пришёл ни сегодня, ни завтра…

Музыка, музыка, музыка…

Кажется, сейчас только она владычествует над редутом Шварца, разбомблённым, снесённым почти начисто. Светлые звуки венских вальсов наполняют окопы, врываются в землянки и блиндажи. В темноте они звучат особенно печально, вызывая воспоминания таких далёких мирных дней…

Ковальчук выпрямился, отбросил кирку в сторону и закурил.

- Вот, брат Николка, яки блинци, - задумчиво произнёс он, - музыку и ту до дела приспособили. Хитро!

Колька перестал копать и, облокотившись на лопату, стал ждать, что ему ещё скажет матрос. Но Ковальчук только сосредоточенно попыхивал цигаркой и молчал: мол, и так всё ясно. А полковой оркестр без всякого перехода сменил задумчивый вальс на развесёлую мазурку.

- Почему хитро, Степан Иваныч? - не вытерпел Колька.

- А як же! - тотчас же откликнулся Ковальчук. - От мы с тобою долбаемо землю ридну, долбаемо камень киркою та мотыгою, а союзник ни ухом, ни рылом не ведёт.

Думает, развлекается россиянин, польки та полонезы отплясывает. Музыка, брат Николка, всё собою покрывает.

- А-а! - протянул понимающе мальчуган. Ему до сих пор и в голову не приходило, что полковой оркестр только для этой цели играет. - Действительно, хитро!

- Кинется союзник на штурму, - продолжал Ковальчук, - чого ему опасаться, баксион-то порушен! Та не тут-то было!