Рут — старая холостячка. Правда, в ее резюме есть запись о краткосрочном браке с мужчиной по фамилии Абир, который исчез из ее жизни так же молниеносно, как появился. Мне было семь лет, когда она вышла замуж. Помню себя в белом платье дружки, взирающую на несчастное лицо жениха. Когда появилась Рут, он в ужасе уставился на покрывавшие невесту слои тафты, а затем поднял глаза на башню из волос, сделавшую ее выше на полметра. Рыцарь[23] сбежал, не оставив ни одного потомка…

Та, что когда-то была моей матерью, любила тетю Рут. Они были неразлучны, как швабра с половой тряпкой. Летом, бывало, сидели в тенистом дворе, хихикая и сплетничая. Зимними вечерами забирались на диван, голова к голове, и перешептывались, будто замышляя новую мировую революцию. После того, как эта женщина сорвалась и уехала в свое «далеко», Рут поддерживала с ней связь. Временами она пыталась рассказать мне, как ей там грустно, и как она по мне скучает. «Нельзя вам разрывать отношения, ты потом будешь жалеть», — но на меня это никогда не действовало.

«Моя мама давно умерла», — отвечала я, а тетя трясла своими белокурыми, всегда свежеокрашенными, кудрями и отвечала, что так говорить нельзя, что я не знаю, как сильно она меня любит. «Она всё еще надеется, что вы с Амноном приедете к ней», — настаивала Рут, но я была упрямее ее. «К мертвым не приезжают, — говорила я. — А мой папа ни за что не согласится покинуть Страну».

Запыхавшись, взобралась я на второй этаж. Рут стояла у двери своей квартиры, вперив в меня серые глаза ящерицы.

— Добрый вечер, тетя, — пискнула я, намереваясь перепрыгнуть через это препятствие и продолжить гонку за покоем.

— Можно тебя на минутку? — Рут выстреливала слова тоном синоптика, сообщающего о приближении ужасного урагана.

Она была одета в униформу старых дев, в одиночестве отправляющихся в оперу: зеленая хлопчатобумажная блузка, застегнутая на золотые пуговицы, и узкая длинная юбка с заложенными по подолу складками. Это обилие ткани делало ее похожей на грушу. На плечо с нарочитой небрежностью наброшен шарф из плотного шелка. Желтые кудри тщательно уложены. Моя почтенная тетушка имела вид молодящейся пенсионерки.

— Куда ты так торопишься? — это прозвучало как укор. Тетя воображала себя отпрыском австрийской королевской семьи, а во мне видела бескультурную и невоспитанную левантийскую помесь.

— Домой, — ответила я.

— Я услышала, как ты поднимаешься по лестнице, и вышла тебя перехватить, — заявила она без всякого стеснения. — Я хочу, чтобы ты зашла ко мне и кое с кем познакомилась.

— Может быть, завтра, — я постаралась ответить как можно вежливее. — Сегодня я совершенно разбита…

Но Рут не собиралась отступать. Она положила холеную руку на перила, преграждая мне путь.

— Всего пять минут, Габриэла. Тебе не повредит познакомиться с человеком иной культуры… — и она подтолкнула меня в сторону открытой двери. Я чуть не задохнулась от злости! Настанет день, и я выскажу всё, что я думаю о ее паразитическом образе жизни, о том, что она до сих пор липнет к дедушкиному кошельку, и положила глаз на имущество семьи. Единственное, чего у тети было не отнять, это ее разностороннее культурное образование. Рут постоянно где-нибудь училась, копя академические степени подобно муравью, собирающему хлебные крошки, и в мельчайших деталях помнила всякие курьезы из жизни людей искусства. О половой жизни Равеля или Пикассо она знала больше, чем их любовницы, помнила, какой дирижер выступает в каком зале и что выставляют в каждой приличной галерее мира. Она была осведомлена о последнем тренде в области фотографии и скульптуры и гордилась своим умением распознавать молодые таланты в начале их пути. Она неоднократно притаскивала в свою квартиру бледнолицых молодых скрипачей или художников в клетчатых пальто, обещая им личное знакомство с руководством музыкальных фестивалей, дирижерами, музейщиками, владельцами галерей и коллекционерами. И она действительно была знакома со многими из них! Она состояла членом нескольких культурных учреждений в городе и считала себя покровительницей искусства.

— Веди себя прилично, — прошептала она, ведя меня в квартиру, освещенную мягким желтоватым светом. — Он по-тря-са-ю-щий…

У окна стоял мужчина. В объявлении полиции о розыске он был бы описан так: бледное лицо, короткие волосы, средний рост, одет тщательно. Я могла бы прибавить пару деталей. Например, на носу у мужчины сидели очки в роговой оправе, выглядевшие очень дорого, — из тех, что продаются в роскошном футляре с сертификатом фирмы, и которые ловкие оптометристы с убедительным взглядом всучивают клиенту.

— Вот! — радостно провозгласила она. — Это Габи! Племянница, о которой я вам рассказывала.

Мужчина взглянул на меня и изобразил счастливую улыбку. Он покровительственно положил руку на тетино плечо, и она сделалась заметно мягче. Что-то наклевывается, тетя? Поклонник? Любовник? А, Рут?..

Рука скользила по ее твердой спине по направлению к ягодицам. Тетя затрепетала от наслаждения, а он, не прекращая, вдруг с улыбкой притянул ее к себе.

— Очень приятно, — сухо сказал он мне. — Михаэль Топаз. Мики. — Он протянул мне вялую руку, увертливую и холодную, как рыба, и сразу же отдернул ее. Михаэлю Топазу, Мики, лет было под сорок, его чрезмерная худоба вызывала беспокойство, а волосы были слишком коротко подстрижены. Прическа совсем не свойственная молодым талантам. Одет он был в белую рубашку и синий пиджак. Несмотря на строгость костюма в европейском стиле, которому он явно педантично старался следовать, вышеупомянутый Топаз без малейшего стеснения открыто меня разглядывал. Его стильные очки не скрывали любопытного взгляда, которым он изучал мою фигуру.

— Откуда ты так поздно? — спросила тетя с липкой фамильярностью.

Я сказала что-то про успех моего кружка в Яффо, и как приятно видеть этих детей счастливыми, когда у них хорошо получается, и еще какую-то педагогическую чепуху… Тетя со своим Топазом молча смотрели на меня.

— Но теперь действительно поздно… — сделала я попытку отступления. — Ты что-то хотела, тетя?

— Михаэль — музеевед, — сообщила Рут так, будто я только что попросила описать достоинства ее гостя. — Он хранитель музея с мировым именем, ведущий реставратор, он учился в «Эрмитаже» у профессора Шимлевицкого — слышала о таком? — насмешливо спросила Рут.

— А как же! — ответила я ей в тон. — Что за вопрос? Сам великий Шимлевицкий! — воскликнула я так, будто мы со Шимлевицким вместе играли в камушки в Рамат-а-Шароне.

— Мики работает в музее искусства в Берлине, — продолжала Рут, а ее нога тем временем не переставая терлась о ногу великого музееведа. — Его пригласили организовать международную выставку в… Угадай, где?

Я молча смотрела на нее. Мне-то что?!

— В Иерусалиме! — воскликнула Рут. — У нас в Иерусалиме! Это будет большая выставка, которая потом отправится в долгий путь по всему миру! Берлин, Париж, Рим, Нью-Йорк…

— Прекрасно, — устало пробормотала я. — Желаю успеха.

— Я хочу ему немного помочь, — кокетливо хихикнула тетя, — ну, ты знаешь — познакомить с нужными людьми, организовать посещение забытых коллекций, открыть нужные двери, и может быть, я смогу еще кое-что ему предложить… Связи, влиятельных людей…

— Мне тоже есть, что предложить, — Топаз ласково похлопал тетю по руке. Я услышала ее вздох. Так держать, тетя!

Мне хотелось сообщить им, что всё это они могут рассказать блохам старушки Бой, но я соблюдала приличия, как и подобает отпрыску семьи Райхенштейн.

— Это очень мило с твоей стороны, тетя Рут, но сейчас я прошу меня извинить, мне необходимо подняться к себе. Игрун уже наверняка сожрал старинные бабушкины подсвечники и принялся за обои.

Топаз засмеялся.

— Игрун — это ее кот, — подхихикнула Рут и жеманно добавила: — Коты очень вероломные существа, не так ли?