Были и беды, и горе не обошло окольной тропой. Во время перевозки сена из-за реки утонул взводный Гареев. Бурлива Селенга, холодна и летом от родниковых струй, свела ногу судорогой, потянула на дно… Ребята целую неделю ходили сами не свои.

А тех, что живы, пораскидало в разные стороны… Калмыков командует Второй бригадой, вместо Грязнова, тот принял дивизию. Жаль было расставаться с Михаилом Васильевичем, а что поделаешь? Невесть где Кольша, Евстигней, чуть ли не последней каппелевской пулей ранен Макарка, «ясное солнышко», совсем недавно подала весть о себе Натка… Игнат быстро встал, ударился о низкий потолок, снова сел. Нервы, комиссар! Как-то незаметно Игнат задремал, и сон легко, играючи перенес его на Сим, на Каму. Шел с гармоникой пулеметчик Федька Колодин, шел искрометный Гареев, что-то говорил Иван Степанович Павлищев, поглаживая седенькую бородку, ему вторил басом, как всегда неожиданным при столь малом росте, Петр Петрович… Игнат вскрикнул, открыл глаза, весь в холодном поту. И удивился тишине. Почему-то не стонут больше переборки, не мотает, не бьет затылком о брус.

Он вышел наверх. Буря словно пригрезилась. Нежно пламенели под солнцем горы-гольцы, опрокинутые в зеркальную гладь Байкала, таял туман… Впереди все отчетливее вырисовывалась пристань, старые замшелые сваи, а выше, на железнодорожных путях, попыхивал круглым белым облачком паровоз. И сердце запрыгало у Игната, едва он представил себе, что через час-другой он сойдет в Глазково, и там его будет встречать Натка, жена…

«Сколько ж не виделись, если точно? Десять месяцев, считая с декабря!» И он ужаснулся, подумав, как трудно ей было, хворой, одной-одинешенькой. Ссадили с поезда на полдороге, отправили в лазарет, в какие-то бараки на окраине Канска. Что она сейчас, как она?

Игнат покрутил головой, сетуя на свою глупость. Ясно, какие заботы одолевают старшую сестру дивизионного госпиталя. Поди, не спит ночами, бегает по инстанциям, воюет за каждую лишнюю рубаху, за каждые исподники для нашего брата.

За окном вагона пробегали скалистые кряжи в соснах, проносились кусты, кое-где помеченные пестриной осени, с насыпи ненадолго открывался горный поток, и поезд снова влетал в глубокую выемку. «А вдруг выползет белый недобиток, пальнет, и прощай встреча, прощай все!»

Дымы появились впереди, вереницы домов и домишек по оврагам, заборы вкось и вкривь. Почему так тихо идет поезд?

Вот наконец и Глазково. Перрон подплывал медленно, медленно… Игнат не дождался остановки, выпрыгнул на ходу, оглянулся. Где же Наташа? Нет как нет. Поди, не смогла вырваться из госпиталя, что-то стряслось… Но она уже летела к нему, словно гонимая ветром, худенькая, в туго повязанном платке, еще более красивая, чем всегда. Подбежала, прильнула, никого не стыдясь, обожгла долгим поцелуем.

Потом крепко взяла под локоть, повела мимо серого, в пулевых выбоинах, вокзала. Пассажиры, почти сплошь военные и молодые, в нарядных буденовках, оглядывались вслед. Что-то укололо Игната, какая-то острая, чужая мысль, но он тут же забыл обо всем, встретив чистый, озерной синевы, до боли правдивый взгляд Наташи.

Уселись в пролетку, поехали к понтонной переправе через Ангару. Многое вертелось у него на уме, выстраданное долгими одинокими ночами, упрятанное где-то на дне души, но все слова в самое последнее мгновенье испарились прочь. Совсем о другом заговорила и она, когда миновали мост. О госпитале, об упорной драке с банно-прачечным дезотрядом. Больных в нем всего ничего, при команде с полсотни лоботрясов, занимает он две школы. А у госпиталя четыреста коек, но его какой-то умник определил в тесную гостиницу «Метрополь». Была она вчера с главным врачом в медсандиве, подняла всех на ноги, завтра будет беседа с чрезвычайной квартирной комиссией губернского Совета. Посмотрим, кто — кого!

Натка неожиданно привалилась к Игнатову плечу, погрустнела.

— Что с тобой, девочка моя?

— Буду проситься на Селенгу, в летучий санотряд. Нет сил… без тебя, — сказала она чуточку расслабленным голосом. И вскинулась. — А знаешь, Макар с Александром Волковым у нас, почти поправились. Мы их устроили на квартиру.

— Непременно проведаю!

— Ты… надолго?

— Послезавтра должен быть в бригаде.

— Но сегодня ты мой, мой! Товарищ комиссар, Игнат Сергеевич, побудь часок просто человеком!

Вечером они допоздна бродили над откосами Петрушиной горы. Далеко окрест пролегла россыпь огней, окаймленная с юга серебристой лентой реки. Небо над головой было синее-синее, воздух свеж и чист, легкий ветер доносил с открытой площадки Интендантского сада звуки музыки, там играл без устали сводный военный оркестр.

— Хорошо! — вырвалось у Игната.

— Мне с тобой всегда хорошо, и в холоде, и в голоде!

— А может…

— Без может! — отрезала Натка, и он рассмеялся, вспомнив, как теми же словами она ответила ему в Перми, полтора года назад, перед отправкой санитарного поезда.

Побывав с утра в политотделе армия, Игнат зашел к ребятам. Отыскал в центре города особняк, удивленно, с легкой оторопью прочел на медной планке имя генеральши Глазовой, позвонил. Дверь открыла молоденькая горничная, вслед за ней на голос выскочили Санька с Макаркой, повисли на шее. Потом торжественно повели в столовую, познакомили с хозяйкой, величественной старухой в кружевах, восседавшей у самовара. Узнав, кто он такой, она поместила его слева от себя, по правую руку горбился старичок в генеральском мундире без погон, давний постоялец Глазовой.

«Попал в переплет! — с досадой поморщился Нестеров. — Столько времени хлопцев не видел, а тут изволь выслушивать барские речи!»

Но разговор, затеянный генеральшей, вдруг задел за живое.

— Мне скоро умирать, комиссар, лгать не к чему, незачем… Буду откровенна: отзывались о вас, о красных, бог знает как. И грабители, и разбойники с большой дороги… И вот явились Александр Иванович и Макар Гаврилович. И что же? Ни пьянства, ни азартных игр, ни брани… Умный разговор, добрый смех. А самое удивительное — солдаты читают запоем. С книгой ложатся, с книгой встают! — генеральша всплеснула руками. — Кто такие? Оказывается, простые рабочие. Сталевар, если не ошибаюсь, и стеклодув?.. Хотите верьте, хотите нет, но я впервые за два года встретила нормальных людей.

— Ничего особенного, мамаша, — пробормотал Грибов.

Губы Игната дрогнули в улыбке. А ведь иногда полезно и господ послушать, как бы посмотреть сбоку, на что мы годны… Чудо из чудес, Макарка — читарь записной.

Санька Волков осторожно подставил под кран тонкую фарфоровую чашку, подмигнул старенькому генералу.

— Вы, папаша, рассказали б, как Семенову кукиш показали!

Игнат удивленно повел бровью.

— Видите ли, я забайкальский казак. Чуть не с пеленок в строю, гм-да. С годами приобрел небольшое именье, после русско-японской вышел в отставку. — Генерал вытер усы туго накрахмаленной салфеткой, а Санька машинально сделал то же самое, — Гм-да. Летом восемнадцатого года попал под семеновскую мобилизацию, а какой я вояка? Попал в отдел снабжения. Как-то зимой был послан в Иркутск, за оружием, назад не вернулся.

— Словом, дезертировали, — шутя поддел Макарка.

— Гм, весь вопрос — от кого, молодой человек! — спокойно ответил генерал. — Счел святым долгом отойти в сторону. Конечно, война есть война, льется кровь, идеи сталкиваются лбами… но когда по приказу пьяного главаря выжигают начисто села, вешают невинных, это варварство… Я ему так и заявил при всех!

— Семенову? — спросил Игнат. — А он?

— Посадил под арест, грозился предать военно-полевому суду. Меня, старого генерала, какой-то самозванец и палач! Спасибо Анне Сергеевне, приняла в дом, обогрела участием… — он привстал, тряся белой головой, галантно поцеловал хозяйке руку. — Да и новая власть не обижает. Командарм выделил паек, не знаю, за какие заслуги…

— Штаб-то не обходите за версту? То-то и оно, — заметил Санька. — А вот именье придется вернуть народу.