Сторож успел перехватить ее, оттащил назад, она вырывалась с бешеной силой, закатив глаза под лоб, кричала:

— А-а-а-а-а-а-а-а!

Потрясенный Егорка вылетел за поворот и сослепу наскочил на Мамаева, прогуливающегося в одиночестве.

— Стой, чертушка, не так скоро. Что с тобой?

И впрямь, получилось глупее глупого! Егорка остановился, не глядя на товарища, пробормотал:

— Беженке… сейчас… невесть кем показался.

Лукич схватился за бока, зарокотал густым смехом.

— Вот это я понимаю… Бравого шагиста, унтера, бабка в трепет привела… Молодец, бабка!

Ну, как объяснить ему, что не старая беженка напугала, вовсе нет. Ведь такое не с одним ее Ганькой, но и с любым из нас могло стрястись… Егор помедлил, заговорил взахлеб, глотая слова:

— Махнуть бы к Братским порогам, забыть про все на свете. Было б душе вольготно, а кто прав, кто виноват, один бог знает, да сатана разве маленько, с краешку… — он убежденно рубанул пятерней воздух. — По мне так: живет человек, и пусть живет — никто не трогай его, не вяжись к нему с поборами, с солдатчиной, и запрета не клади ни в чем. Он сам себе судья, сам против правды не пойдет!

— Своими силами допер до мыслей подобных?

— Нет, медведь по дороге изобразил…

— Дурак ты, Гошенька, между прочим.

— Вам, ученым, видней с еропланов-то! — ершисто, с легкой обидой сказал Егор и вздрогнул.

— Что с тобой сегодня, парень? Дергаешься, бегаешь туда-сюда.

— Понимаешь, беженка нейдет из ума… Глянул сейчас на ель, и она в ответ, как бы с укором… Скорей бы кончить эту мясорубку!

— Интересно, как?

— Да победить, и все.

— Кого? — не отставал настырный Мамаев. Снова, поди, хочет поднять на зубки, развеселый человечище! А что сказать, когда в голове непролазная мешанина? Он с усилием выдавил:

— Ну, чтоб свои победили, конечно.

— А именно?

Егорка настороженно скосил глаза. К чему его упорные расспросы? Вроде бы всегда относился по-людски, помог отмотаться от посылки в полевые войска, но угадай, куда он гнет? Чужая душа — потемки, а прямое дело фельдфебеля — знать, чем дышит и солдат и унтер, и не только знать, а и… докладывать! Егорка даже вспотел от натуги.

— А именно? — с нажимом повторил Мамаев.

— Ну, которые за крестьянство. А там кто б ни правил. О том пускай решают без нас, — прогудел Егорка и чуть ли не радостно: — Тю-у-у, смотри, пан Зарековский!

По аллее, действительно, вышагивал Мишка Зарековский в черной форме отрядов особого назначения, ковырял в зубах. Увидев Егора с Мамаевым, он слегка приподнял фуражку, с самодовольно-веселым видом приблизился к ним, сел.

— Наше вам с кисточкой! Каково живете-можете? Нет ли охоты к нам перебраться, это я Гохе, не тебе, старший унтер. Тебя не сдвинешь, окопался, дай бог. А ему не мешало б раскинуть мозгами. В батальоне кисни, и никаких перемен. А у нас — ого! — Мишка померцал желтыми зрачками. — Был старшим стражником, теперь помкомвзвода. Месячишко-другой, и в прапорах, во!

Пристально глядя поверх деревьев, Мамаев кинул вполголоса:

— Конечно, кое-кто подождет, пока у тебя золото засияет на плечах!

— То есть?

— Я что-то сказал? Убей, не помню.

Зарековский сухо посвистал.

— Т-а-а-ак. Весь в свою племянницу.

— Кто? — спросил задумчивый Егор.

— Ейный дядя.

— О ком ты, чудило-мученик? — снова не понял Егор, оглядываясь на Мамаева, и его улыбка подсказала ему, что он-то прекрасно знает, о ком и о чем речь. Повисло крутое, натянутое тетивой молчание.

— Ты… все с капитаном Белоголовым? — обронил Егор немного погодя.

— С ним, брат Гоха! — бодро отозвался Мишка и хлопнул приятеля по острому колену. — Под лежачий камень и вода не подтечет, а там… — Он ухмыльнулся. — Это… милиционер, мой знакомец, обыскивал богатого китаёзу. Копнул в укромном углу — куча денег, тыщ на пять золотом. Цоп, и в карман, а когда китаёза пожалобился — вернул сибирскими знаками. Уметь надо, Гоха!

— И ты хошь так же?

Зарековский рассерженно засопел.

— Теленок ты, пестерь болотный! Чего робеть? Нынче — наше время, дождались-таки. Конечно, думай не только о себе. Верховный правитель, сказывают, поставил ясно: ни к царским, ни к советским порядкам, даешь золотую середину! Как же не помочь, а особенно здесь, на внутреннем фронте? Не управимся — пропадем все: и адмирал, и ты, и я! — Он мельком посмотрел на Мамаева, губы его пошли вкривь. — Степке-то, братцу, передавать поклон?

Словно пружина подбросила Егора с садовой скамейки.

— Да он же… незнамо где!

— А вот и знамо. По всему, с лучихинцами, что при домне, спелся. — Мишка выдернул из кармана газетный столбец. — Читай вслух.

Егорка быстро отодвинулся.

— Убери, нам такое не дозволено.

— Это можно. «Губернские ведомости», понимай.

Твердая рука Мамаева протянулась, переняла столбец.

— Дайте-ка мне, грамотеи. — Он разгладил столбец, кашлянув, начал: — «В районе Братского острога…»

— Боже мой, у нас! — вырвалось у Брагина. Зарековский сузил глаза, посовал его под ребро. Дескать, погоди радоваться. Главное веселье дальше!

— «В районе Братского острога появилась большая банда, возглавляемая безответственными лицами и уголовными преступниками, — читал Мамаев. — Из числа рабочих Старо-Николаевского завода к повстанцам примкнуло не более ста человек. Посланная из Иркутска часть для уничтожения бродячих банд благополучно и успешно выполняет поставленную задачу, и одного ее приближения достаточно для того, чтобы наступило успокоение в городах и деревнях, и местные жители вернулись к повседневным трудам».

— Уголовные… — пробормотал Егор. — Степка с Васькой в уголовные попали… Что же с ними теперьча будет?

— Что будет, о том вскорости узнаешь. Две роты бросают под Братск, не шутка. Пароход «Сибиряк» на плаву, пулеметы и пушки готовы к бою! — он до хруста сжал кулак. — Ну, держись, внутренний фронт, с-собака!

Ладонь Мамаева плотно легла на плечо взволнованного Брагина. Однако вопрос его был обращен к Зарековскому.

— А зачем бы вам плыть, если там полный порядок?

— Ага, ага! — встрепенулся Егор. — И я хотел про то же самое.

Мишка усмотрел что-то на дальней дорожке, встал торопливо, позвал Егорку в тир и, когда тот отказался, ушел один. К скамейке подходила Таня Мамаева.

Брагин стесненно поклонился, она с силой встряхнула его руку.

— Поздравляю!

— С чем?

— С жизнью, — прямо сказала она.

Гибкая, темноволосая, бойкая на язычок, девушка иронически оглядела Брагина.

— Ну-с, кавалер, я вас давненько не видела. Отвечайте, скольким дамам вскружили голову?

— Перестань, егоза, — вступился Мамаев.

— Помилуй, дядечка! Любовь — самое светлое чувство, ее стыдиться не надо. Ведь я права, господин младший унтер-офицер? — повернулась она к Брагину. — Вас что, не кормят в хваленой школе Нокса?

— С чего вы… взяли? — вконец потерялся Егорка.

— Глаза у вас голодные!

— Ой, Танька!

— Пустое! — девушка вынула из сумки длинную, с золотым ободком папиросу, закурила. И снова: — Скажите честно, я вам нравлюсь?

Он беззвучно пошевелил губами, косясь на товарища.

— Громче! — она топнула каблучком.

— Вы очень милая и очень…

— Договаривайте же!

— Нет, помолчу, — с глубоким вздохом сказал Егор.

— Ну?!

— Какая-то вы беззащитная, ей-ей!

Брови девушки надменно вскинулись вверх. Она выпрямилась, кинула свысока:

— Что вы сказали, повторите!

— Что думал. Храбритесь, шутки строите, прыгаете на одной ноге, но ведь я вижу! — Егорка пошарил в карманах, курева нет как нет, направился к табачному лотку. Мамаев проводил его изумленным взглядом, подмигнул племяннице.

— Нарвалась, колючка? — и посуровел, разом перекинулся на другое. — Ну, как выглядел генерал Гайда? Была вчера на вокзале-то?

— Вместе со своим патроном. Собрался «весь город»: и офицерство, и земство, и кооператоры. Тишком передавали, что адмирал задним числом лишил Гайду всех званий и орденов, а он вышел из салон-вагона в русской генеральской форме… Что тут было, если б ты знал! Толкотня, слезы, крики «ура» и — злой шепоток в адрес Колчака: не оправдал надежд, не смог создать крепкой преграды на пути красных, ко всему вдобавок рассорился с лучшим другом. Пока щелкали аппараты, пока «весь Иркутск» засыпал его цветами, наши земцы сидели в купе капитана Калашникова.