— Вы знаете немецкий язык?

— Зачем? настоящий снабженец всегда найдет общий язык с любыми грузчиками.

— Ну, в этим понятно… а обед, полдник? Джем, сыр это вонючий, колбаса и прочее?

— Вы знаете, немцы таки очень неплохо кормят своих офицеров. Так что надо было лишь проникнуть в кладовку этой фашистской офицерской столовой… Хотя посуду я взял из Дома Колхозника, без спросу взял и готов за это ответить, понести, так сказать, небольшое наказаньице.

— И вы смогли проникнуть в немецкую столовую, да еще через линию фронта?

Майор пренебрежительно махнул рукой:

— Молодой человек, Моисей Лазаревич дважды проникал в кабинет директора лакокрасочного завода, причем через приемную с секретаршей!

Обед дважды прерывался пролетающими вражескими самолетами. Но первый, летевший довольно низко, Сидоров расстрелял из своей пушки даже не выпуская из левой руки ножа. А второй уже летел так высоко, что разведчики лишь лениво проводили его взглядами.

Не обнаружив противника немцы растерялись и остановили наступление. Красная же армия, безуспешно прождав фашистов полдня на том берегу реки, выслала наконец авиаразведку и по результатам ее быстренько перешла в наступление. И часам к шести вечера в деревню вернулись советские войска, усиленные уже несколькими танками и артиллерией.

В половине седьмого расположение посетил и комдив. Осмотрев позицию, он вызвал к себе командира роты и грозно поинтересовался:

— Вы почему не выполнили приказ об отступлении?

— Нам товарищ капитан Госбезопасности приказал не покидать расположения до шести утра завтрашнего для.

Капитан молча показал Иванову из-за спины комдива кулак, но спорить не посмел.

— Ну ладно, проверю. Если соврали — накажу по всей строгости законов военного времени — и с этими словами комдив было удалился, но вдруг обратил внимание на некоторый беспорядок:

— А почему это рядовой сидит в присутствии командира дивизии?

Петров, к которому относился этот вопрос, поморщился и с видимым трудом ответил:

— Извините, товарищ комдив, в бою получил ранение снарядами противника в ногу, и не то что встать, повернуться — и то не могу.

Лапушкин поморщился, но распорядился:

— Этого — в медсанбат, срочно. А остальные — завтра к шести утра подготовить рапорты о проведенном бое и передать мне через Особый отдел. И не думайте даже что-нибудь приврать, я этого очень не люблю! — при этом комдив особо выделив голосом слово «очень».

С этими уже словами Лапушкин наконец окончательно удалился, а Иванов, представив себе объем предстоящей писанины, тяжело вздохнул и пробормотал:

— Вот ведь попали!

На что граф Вяземский, сплюнув сквозь зубы на пыльную тропинку, ответил:

— Да.

А Сидоров подтвердил:

— Верно!

И лишь Петров ничего не сказал, потому что лежал в этот момент в медсанчасти.

Вечерело — то есть светлое время суток подходило к концу. Впереди, там, куда ушли наступающие советские войска, раздавались редкие выстрелы, перемежающиеся иногда еще более редкими разрывами гранат. Но для роты разведчиков этот шум — после того, что довелось им пережить всего несколько часов назад — казался тишиной.

А в этой тишине, в такт медленно опускающемуся к горизонту солнцу, шагали трое разведчиков в расположение, погруженные в невеселые думы.

Вот ведь всегда так: закончишь какою-нибудь тяжелую, но важную работу — и не успеешь порадоваться собственным достижениям, как какой-нибудь кретин-начальник все настроение испортит.

К счастью, дорога длиной в семь метров не предполагает долгих размышлений, а разносящийся в воздухе аромат чего-то съестного легко поднимает настроение.

— Товарищи командиры и бойцы, просьба в расположение не заходить, у нас там не прибрано — неожиданный, как всегда, голос Моисея Лазаревича окончательно стряхнул уныние с разведчиков. — Пока идет уборочка, покушайте на пленере — и Вайсберг указал на стоящий за зерносушилкой круглый, покрытый белоснежной скатертью, стол на резных дубовых ножках. — Руки мыть перед принятием пищи не забываем — указующий взмах в сторону висящего на столбе жестяного умывальника, — и прошу рассаживаться.

Подняв тяжелую полусферическую крышку с серебряного блюда, Иванов узрел на нем здоровенную жареную курицу, а в серебряной кастрюльке, стоящей рядом с блюдом, обнаружилось ароматное картофельное пюре.

— Лазаревич, ты уже у немцев и курочку снабдил? — порадовался Вяземский.

— Курочка была наша, советская, но фашистские гады ее возжелали уничтожить. Я же считаю, что наша курочка должна принадлежать нашим же бойцам в вашем лице, а за понесенный курочкой моральный ущерб предлагаю на выбор чай, какао, ананасовый компот и газированное ситро «Швеппс». Хотел предложить еще и «Шнаппс», но пока не имею соответствующих указаний от руководства роты…

— Руководство роты не возражает, — сказал Иванов, — Но шнапс все же гадость.

— Полностью разделяя ваше мнение я уже произвел обмен гадости на радость в пропорции три к двум — тут же отреагировал Моисей Лазаревич и жестом фокусника выудил прямо из воздуха бутылку «Московской». — Как раз каждому наркомовские сто грамм и будут, хотя и не всем заслуженно: я-то не очень воевал. Но мне и пятидесяти хватит. Чисто для сугрева — я больше не могу, язва, знаете ли…

— Так может вам вообще молочка найти? — заботливо поинтересовался Вяземский, — я где-то в деревне коров видал.

— Молодой человек, у меня язва не в животе, а в супружеской постели. Стоит только Моисею Лазаревичу ну чисто случайно выпить хоть глотком больше — и та, что в желудке, покажется вам таки избавлением.

— Но супруги-то вашей тут нет.

— Лет пять назад в забайкальских колхозах довелось мне договариваться за баклуши кедровые. От сёл тех до Читы двое-трое суток на лошадях. Так когда я таки вернулся обратно в Смоленск, Сара Яковлевна — дай ей Бог здоровья — мне отметила каждую выпитую сверх нормы рюмку. Так что я — воздержусь… Товарищи красные бойцы и красные командиры, я уже пьян или фашисты, наплевав на вежливость, снова идут к нам в гости?

Расхватав оружие, разведчики бросились к насиженным (точнее, налёженным) прикрытиям. Но фашисты шли не в гости. Видимо, деморализованный дневным побоищем, немецкий батальон, оставленный прикрывать фронт, решил не испытывать судьбу далее и сдался наступающим частям РККА. А теперь они медленно шли в советский тыл сопровождаемые несколькими солдатами-конвоирами. Разведчики молча разглядывали бредущих против солнца фашистов, майор даже руку приложил к глазам козырьком. И вдруг он радостно рванул колонне навстречу.

— Молодой человек, — обратился он к здоровенному солдату, идущему во главе колонны пленных, — а не будете ли вы младшим сыночком портного Якова Фрайрмана из Бобруйска? На скрипочке у Иосифа Рабиновича не вы учились играть?

— Вы, товарищ майор, видимо ошиблись — ответил, разглядев петлицы Вайсберга пожилой казах. — Жанбырбай Муззафарович Зауров моя фамилия.

— А как похож, как похож — просто одно лицо! Но я таки что-то имею вам сказать…

Что именно сказал Лазаревич Жанбырбаю Муззафаровичу, осталось покрытым мраком тайны. Но вот колонна пленных неожиданно для всех слегка развернулась и направилась прямо в сторону разрушенной прямым попаданием авиабомбы зерносушилке. И, не останавливаясь ни на секунду, прошла прямо по ней, после чего вернулась обратно на дорогу и исчезла в глубине деревенской улицы.

— Это что? — поинтересовался Иванов, глядя на бывшую разрушенную прямым попаданием авиабомбы зерносушилку. Теперь развалины обрели бревенчатые стены высотой метра в полтора, обвалованные землей прикрытой дерном так, что снаружи были видны лишь два бревна с узкими амбразурами в нижнем. Внутри обновленной зерносушилки размером десять на двадцать метров земляной под был выровнен и посыпан желтым речным песочком, на котором стояли четыре брезентовых палатки.

— Я попросил немцев починить то, что они сломали. А немцы, когда они больше не фашисты — народ умелый и трудолюбивый. Ну что, теперь можно и в расположение идти?