— В ней не было ничего особенного. Но она кое-что напомнила и озарила меня догадкой! Я даже запомнил её наизусть. Там было сказано про Нинель: «Накануне, то есть в субботу, она переезжала в новый дом и простудилась…» Значит, Нинель въехала в совсем новый дом?

— Мне дежурная в школе… А потом она сама… По телефону…

— Разве в совсем новых домах бывают телефоны? Их ставят уже потом, позже. Почти всегда так бывает. Откуда же она звонила? И разрешила нам ехать сюда без неё? Или, может быть, она с температурой тридцать восемь и пять пошла в автомат?

— Я вам всё… Я сейчас же…

— Нет времени! Мотивы преступления объяснишь потом. В электричке! А сейчас смотри мне в глаза. Говори правду, одну только правду, ничего, кроме правды: где выход отсюда? Или прикажи Племяннику! Ведь это ты его подучил?

— Я сейчас же… Я вас… Не беспокойтесь…

«Всё проанализировал я, а освободителем будет он?» — полоснула меня неприятная мысль.

Глеб уже хотел броситься в темноту. Но судьбе было угодно, чтобы очередная догадка молнией озарила меня! Стремительным движением руки я остановил его.

— Наташа! — воскликнул я. — Покажи свой рукав!

— Следствию нужны вещественные доказательства? — съехидничал Покойник с видом покойника. Он всё ещё не верил, что мы выберемся из подвала.

Я прикоснулся к Наташиному рукаву. Сердце моё заколотилось так сильно, что это услышали все и повернулись в мою сторону. А может быть, им просто было интересно, что я обнаружил на её рукаве? Эта мысль пришла ко мне позже. А в ту минуту вообще никаких мыслей у меня не было: я держал её руку в своей…

— Алик, нет времени, — сказала она.

Я не хотел торопиться. Но её слова вернули меня на землю.

Решали минуты! До электрички оставалось совсем мало времени. Совсем мало! А Наташу ждала дома больная мама…

Мысль моя вновь заработала: «Раз эта краска испачкала её рукав, значит, слова „Опасно! Не подходить!“ были написаны кем-то незадолго до нашего прихода: краска ещё не успела высохнуть. Так, так… И Глеб, помнится, крикнул тогда: „Не подходите!..“ Значит, надо немедленно подойти!»

Я подбежал к фанерному щиту, отбросил его. Вернее сказать, оттащил… Он заслонял собой дверь. Я толкнул её, и она нехотя заскрипела. Старая, покосившаяся, она, видно, не закрывалась — в этом было наше счастье: Племянник не смог запереть её. Дверь с трудом поддалась, открывая нам путь к свободе!

— Пожалуйста! Выходите! — воскликнул я. И взглянул на Наташу.

Она ответила мне взглядом, полным благодарности и даже… Но, может быть, это мне показалось.

Покойник бросился к выходу… Еле заметным движением руки я задержал его:

— Пусть первыми выйдут женщины!

«И дети», — чуть не добавил я по привычке.

Свет робко проник в подвал. Мне казалось, что это свет нашего полного освобождения!

Но как часто жизнь ставит на пути неожиданные преграды!

Подвал не хотел выпускать нас из своих цепких, сырых объятий. Старая дверь, обитая ржавым железом, не закрывалась, но и не открывалась тоже. Со скрежетом проехав чуть-чуть по каменной ступени, она словно вросла в неё и не двигалась дальше. Просвет между стеной и дверью был очень узким.

— Надо пролезть! — сказал я. — Первыми выйдут женщины…

И указал на Наташу.

Она не стала спорить, уступать место другим, чтоб показать, какая она добрая и благородная. Нет, ничего и никогда она не делала напоказ!

Тонкая и стройная, она не «пролезала» и не «протискивалась» между дверью и кирпичной стеной, а как бы освободилась, вырвалась из их плена — и оказалась на улице. Она сделала это изящно, не напрягаясь и не смущаясь.

— Теперь Миронова! — сказал я.

Даже тут она действовала как отличница: обдуманно, серьёзно, не торопясь. Сначала измерила внимательным взглядом просвет между стеной и дверью. Потом оглядела свою фигуру. Что-то прикинула, высчитала в уме… А потом подняла руку:

— Можно мне снять пальто?

Сняла и полезла… Миронова и здесь выполняла приказ: она аккуратно, старательно преодолевала препятствие и рапортовала мне как начальнику:

— Осталось всего полспины… Осталось плечо! Осталась рука… Всё в порядке: ничего не осталось!

Первым застрял Покойник. Он оказался самым толстым, а по его словам — «самым плотным» из нас.

— Много ешь, — сказал я. — А ещё поэт!

— У меня неправильный обмен. Это болезнь! — сообщил Покойник.

— Тогда скинь пальто.

Он скинул. Но и без пальто снова застрял.

— Я помогу тебе, — предложил Принц Датский. И стал осторожно проталкивать Покойника.

— Что-то хрустнуло! — вскрикнул тот. — Кажется, не пролезаю…

— Тогда я нажму на дверь, — сказал Принц.

Он сильно навалился плечом на ржавое мокрое железо. Дверь сдвинулась с мёртвой точки, но лишь еле-еле. Хотя детская застенчивость сочеталась в Принце с большой физической силой, ему ничего не удалось сделать.

— Снимай пиджак, рубашку, штаны! — приказал я Покойнику.

— Разве это возможно? — промямлил он.

— У нас нет времени рассуждать!

— Разве осенью раздеваются?

От волнения он заговорил в своей любимой манере: вопросами.

— Он простудится, — сказал заботливый Принц.

— Лучше спастись простуженным, чем погибнуть здоровым! — воскликнул я.

Покойник разделся. Девочки отвернулись.

Голый Покойник (то есть почти голый: трусы оставались на нём) пролез сквозь узкое отверстие.

— Разогрейся! — посоветовал из подвала Принц Датский. — Побегай!

Покойник забегал.

— Сначала оденься, а потом уж… — сказал добрый Принц.

От холода Покойник дрожал и плохо соображал. Наташа и Миронова стали натягивать на него рубашку, пиджак и пальто. Брюки он надел сам.

— Теперь Глеб! — сказал я.

— Я потом… Раз из-за меня… — тихо сказал Глеб. — Ведь всё это…

— Расследование закончим потом, — шёпотом перебил я его (хотя мне очень хотелось спросить прямо в упор: «Зачем ты всё это сделал?»). — Сейчас выяснять не время, потому что дорого время!

Глеб тоже скинул пальто и протиснулся.

Принц Датский указал на просвет:

— А теперь уж ты, Алик!

— Я покину подвал последним! — сказал я так, будто был капитаном гибнущего корабля: капитаны всегда покидают судно последними.

Принц Датский смущённо развёл свои огромные руки в стороны:

— Мне ведь тоже придётся… Как Покойнику…

Девочки отвернулись.

— И вы тоже, — сказал Принц мне, Глебу и Покойнику.

Большая физическая сила продолжала сочетаться в нём с детской застенчивостью.

Принц не был толстым, но мышцы вздувались у него на руках, на груди, даже на животе — и он запросто мог застрять в узком проходе.

По-спортивному быстро он перекинул одежду на улицу, преодолел препятствие, оделся и сказал:

— Можете смотреть!

Он стал по-спортивному высоко поднимать ноги, совершать пробежку по пустому, мокрому саду. Вслед за ним затрусил Покойник. Они согревались. А я?..

Я остался один по ту сторону двери, в подвале. С друзьями всегда приятней, спокойней, а в подвале особенно! «Что, если сейчас из другой двери появится племянник Григорий?» Эта мысль подтолкнула меня: я заторопился, сбросил пальто. И тут же подумал о другом: «Как я буду протискиваться сквозь узкую щель на глазах у Наташи Кулагиной?..»

Я всегда очень боялся предстать перед ней в невыгодном свете, в каком-нибудь смешном виде. Парикмахер сказал как-то маме: «У вашего сына сзади красивая форма головы. Благородная!» И я старался почаще поворачиваться к Наташе затылком… «А сейчас она увидит, как я буду краснеть и сопеть, пролезая с трудом между стеной и дверью». Эта мысль заставила меня похолодеть. Думаю даже, что мне было холодней, чем Покойнику, когда он остался в одних трусах, потому что я похолодел внутренне!

К тому же оказалось, что мне нужно снять не только пальто, но и куртку: выяснилось, что я тоже довольно плотный. А под курткой была старая рубашка, которую мама заштопала на самых видных местах. Она была тёплая, и поэтому я надел её в тот день. Мне не хотелось, чтоб Наташа видела эту рубашку. «А всё из-за Глеба! Зачем ему было нужно? Зачем?! — Я, кажется, впервые взглянул на него со злостью. — И из-за Племянника! Как бы этому Племяннику отомстить? Хоть немного! Хоть чем-нибудь…»