Безликие люди с одним на всех голосом, безликое чудовище в белой маске, скрывающей лицо -- эта тень пробралась в каждое воспоминание Винсента, взломала самые дальние уголки его сознания. Фрагменты прошлого сменяли друг друга, как фотографии, -- только в них присутствовало еще и движение. Может быть, именно поэтому происходящее показалось вдруг Винсенту дурным непрекращающимся сном. Но правда состояла в том, что он всего лишь отчаянно хотел, чтобы это было так, зная, что в действительности страшный сон не менее реален, чем его поиск истины в мертвом мире.

Дважды потерявшийся, Винсент был оглушен чужими словами и чувствовал себя бабочкой, наколотой на булавку, -- с той только разницей, что он был жив. Откровения и надежды, намеки и оговорки -- истина пряталась среди них, истина никогда не давалась легко и сразу, истина всегда была упряма: ее следовало добиваться, а это было не так-то просто. Тот, кто стремится к истине, не должен забывать о цене. Но в первую очередь нужно быть готовым понять и принять эту истину -- иначе она будет бессмысленна и бесполезна. Винсент желал и одновременно боялся узнать правду.

Слова, слова... В книжном лабиринте, сотканном из страшных, жестоких и забытых слов, повторялось и повторялось одно и то же прошлое, и все варианты составляли чью-то реальность. Закольцованное время держало Винсента в плену иллюзий и заблуждений, откровений и таинств, сомнений и страхов, вопросов и ответов. Ему казалось, что он сходит с ума, медленно, но неотвратимо, и что люди из его воспоминаний -- Рил, Пино и другие -- это он сам, что он выдумал всех, даже себя, а на самом деле ничего и никого не существует. "Но кто же тогда мыслит, -- спросил Винсент непонятно кого, -- создатель или создание?"

И неожиданно понял, что ходит по кругу в этом то ли существующем, то ли придуманном мире не потому, что не может узнать или понять истину, не потому, что утраченные воспоминания уже не восстановить, -- все куда проще и вместе с тем хуже: он и не хотел ничего вспоминать. В глубине души Винсент догадывался, что сам отказался от своей памяти. Ему стало страшно. Наверное, была причина, по которой он это совершил. "Так стоит ли всматриваться в прошлое и искать ответы, -- подумал Винсент, -- если я уже однажды сделал свой выбор?" И тут же, быстро, необратимо, словно боясь остановиться в последний момент и снова сбежать, решил, что -- да, стоит. Отказался от памяти не он -- другой Винсент, как назвала его как-то Пино.

"Я -- это ты, смотри", -- произнесло чудовище (или Прокси, или он сам), но граница маски по-прежнему была непреодолима. Вспоминать оказалось мучительно трудно. Боль души накладывалась на боль тела, слова впивались в кожу, жгли горло. Ответ, истина -- вот они, всегда были рядом, всегда прятались внутри. "Я -- это ты; ты -- это я". Все действительно было очень-очень просто. В сердце лабиринта не существовало никакого чудовища. Только он один, Винсент Лоу, искал там убежище в бесполезной попытке спрятаться от самого себя.

***

-- Винс-Винс, а почему ты назвал его своим именем?

-- Потому что я пишу о себе, Пино, -- отвечает Винсент.

Наверху высокой башни -- фальшивое голубое небо и белые облака. На фоне несуществующего неба проступают изображения, они накладываются друг на друга, меняются, раскалываются -- все беззвучно, но звуки возникают прямо в сознании Винсента. Он сидит на высоком троне, увенчанным каменным солнцем, а рядом на полу возится Пино, пытаясь нарисовать, как из раскрытой книги появляется мир.

Темный лабиринт кажется безжизненным, лишь в самом его центре сияет яркий свет. Там Винсент Лоу спорит сам с собой. Вот маска ложится ему на лицо. Вот он считает, что понял истину. С грохотом захлопываются разбросанные повсюду книги без единой строчки на пожелтевших страницах.

Пино поднимает голову и говорит:

-- У тебя опять не выходит, Винс.

Он улыбается:

-- У меня много времени. Собственно, ничего, кроме времени, у меня и нет.

Винсент сидит на троне, прикрыв глаза и прижав к груди руку, -- то ли дремлет, то ли просто о чем-то размышляет. Может быть, придумывает новую историю или безжалостно правит старую. Но его отражение снова и снова бежит от книжной реальности. Под раскрытой ладонью медленно бьется сердце.

12. Hideout

Рил что-то кинула ему, и Винсент машинально вскинул руку, поймав амулет. Почему-то это прикосновение всегда его успокаивало. Он вряд ли бы смог выразить свои ощущения словами, просто сразу же почувствовал себя в безопасности, словно этот кулон был якорем, который удерживал его в этом мире, символом реальности, ключом от двери, выводящей из лабиринта мыслей, страхов и сомнений или хотя бы дающей надежду на спасение.

"Эрго Прокси?" -- мрачно размышляла Рил, искоса поглядывая на Винсента. Если бы она произнесла эти слова вслух, непременно бы задохнулась от нехватки воздуха. Злость и неверие боролись в ней с растерянностью и обидой. Винсент был совершенно не похож на чудовище. Однако полностью отказаться от этой версии Рил не могла. Она ведь уже успела понять, что правда не подчиняется чужим ожиданиям.

Рил ужасно хотелось доказать, что Винсент солгал ей, но выстрела так и не последовало. Откуда-то изнутри жгучей волной поднималась злость. Дело было не в кажущейся беззащитности Винсента, Рил прекрасно помнила, как тот стрелял в военного дроида в общине беженцев, и не в том, что она могла уничтожить ценный образец. Просто спокойное лицо спящего Винсента казалось ей некой границей, шагнуть за пределы которой никак не получалось, -- что-то, чему пока еще не было названия, останавливало Рил.

Тишину нарушал только ее голос. Холодные жестокие слова падали в эту тишину, как камни, брошенные неведомой равнодушной рукой. Винсент проснулся, услышав сквозь сон свое имя. То, что произошло дальше, стало полной неожиданностью для них обоих. Рил накрыло смутное чувство дежавю: будто однажды так уже было -- совсем недавно или, наоборот, слишком давно: чужое дыхание на щеке, быстрые, отчаянные слова. Впрочем, Рил только отмахнулась от глупых мыслей. В ее поцелуе не было ничего, кроме равнодушия, но Винсент, ошеломленный, сбитый с толку, не разгадал эту ложь.

Между ними с самого начала было слишком много недомолвок, страшных тайн, непонимания, иллюзий и ложных надежд. Рил и Винсент словно находились каждый в своем маленьком недоступном для других мире. В уютной тьме было легко не заметить чужие лица или тени, легко спрятаться и легко потеряться. Рил самонадеянно переоценивала себя и недооценивала Винсента. Винсент же в общении с ней все время будто натыкался на незримую стену.

Когда Рил столкнулась с Прокси, прятавшимся в пещере, то почувствовала страх не от того, что встретила чудовище, и не от того, что получила наконец доказательства относительно природы Винсента. Страх вызвали чужой низкий голос и пренебрежительная улыбка -- и знакомые нисколько не изменившиеся несчастные глаза. Впрочем, истина казалась ей важнее. Приняв наконец решение, Рил успокоилась, насколько возможно это было в ее ситуации. Она не заметила, как вздрогнул, сжав кулаки, Игги, услышав приказ возвращаться в Ромдо без нее.