— Как хочешь, — снова пожал плечами Леша и едва заметно улыбнулся. — Просто я думаю, что найти хорошо оплачиваемое место секретарши в солидном учреждении не так-то просто. — Он еще раз пожал плечами и уже повернулся, чтоб уйти.

— Леша! — окликнула я его.

— Да? — Он оглянулся так, будто знал, что я не дам ему сесть в машину и уехать. Он был потрясающе красив в своем сером твидовом костюме и рубашке слепящей белизны. Даже глаза его своим холодом гармонировали с цветом одежды. У меня защемило в груди.

— Ничего, — опустила я глаза и чуть на заплакала. «Отчего же он так самоуверен?» — беспомощно билось в моем мозгу.

Если бы я могла знать, как он относится ко мне! Почему проявляет такую заботу и внимание? Неужели только потому, что мы оказались случайными попутчиками в поезде, и он ненароком приподнял краешек плотных гардин, закрывающих его душу от посторонних?

Я, пошла по лестнице к себе домой, и ноги мои были тяжелы и непослушны.

У самой двери я, оторвавшись от своих грустных размышлений, замерла как вкопанная. В ручку был вставлен огромный букет темных, почти черных роз. Они благоухали пьянящим ароматом и были так прекрасны, что я задохнулась.

— Спасибо, Лешечка, — прошептала я и опустилась прямо на пол у противоположной двери. Я безотрывно смотрела на цветы и не могла понять, что же происходит в этом мире.

С запоздалой остротой я почувствовала, что отстраненность и холод в его глазах лишь следствие боли, которую я ненароком причинила ему. Вероятно, он видел, как мы шли с Антоном под руку, как весело обсуждали спектакль, как тот нежно поцеловал меня и задержал мою руку в своей.

Ну конечно же! Я испытывала нечто подобное, когда на перроне пышноволосая, изящная Стася повисла на шее Алексея.

Но почему он считает, что ему это позволено, а я должна сидеть взаперти, ожидая, когда же его преосвященство снизойдет до такого ничтожества, как я?

— Лешечка, — еще раз прошептала я и закрыла глаза. Я представила себе его в этот момент. Интересно, что он думает? Куда он едет? Наверное, к своей Насте. У меня заныло под сердцем, когда я подумала о том, какой он нежный и жаркий.

Мне привиделось, что он вот-вот войдет в дом к этой холеной женщине, будет целовать ее, раздевать, потом поднимет и понесет на огромное шелковое ложе. А вокруг будут зеркала, зеркала… И в каждом зеркале отражаются их любовные ласки! В моей душе заклокотало нечто, чему я не смогла бы дать определения, но что невыносимой болью терзало меня и от чего захотелось поскорее избавиться.

Я вскочила, вынула букет и, больно, до крови проколов ладонь, сжала его.

Слезы подступили к глазам, и я бросилась вниз, перескакивая через три ступеньки. Округленные глаза Марты и ее тонкая шея мелькнули передо мной, как нереальное видение, и тут же исчезли. Я хлопнула дверью и…

— Привет! Давно не виделись! — Насмешливый взгляд, словно невидимая стена, заставил меня остановиться.

— Ты торопишься? — спросил Леша, и я, размазывая по щекам слезы, только всхлипнула в ответ.

— Какие цветы-ы! — протянул он восхищенным голосом, театрально разводя руками. — У твоего приятеля день рождения?

— Что? — Я недоуменно хлопала глазами.

— Ты так спешишь, чуть не убила. И этот букет…

— Этот букет? — удивилась я.

— Вероятно, у кого-нибудь праздник? — Леша вопросительно посмотрел на меня, и я ответила:

— Да. Мог бы быть праздник, если бы его не испортил один самовлюбленный циник.

— Покажи мне этого зверя, и от него не останется мокрого места.

— Ты… — я не знала, что ему сказать, у меня в груди все клокотало, но он был так красив, так мощен в своей сексуальной притягательности, что я швырнула букет и побежала от него.

Он догнал меня в три прыжка, крепко взял за руку и посмотрел в мои заплаканные глаза:

— Тебе не нравятся эти розы?

— Нет! — ответила я и попыталась вырваться из его крепких рук.

— Тебе действительно не нравятся эти розы? — переспросил он тихо, и я так же тихо ответила ему:

— Нет.

— Прости, я не знал. — Он отпустил меня, но, как только он разжал свои пальцы, у меня отпала всякая охота вырываться из его рук.

— Мне не нравятся эти розы, — сказала я, — у них такие острые колючки.

Я протянула ему измазанные кровью ладони, и он улыбнулся.

— Только поэтому?

— Нет, не только. — Я опустила глаза и почувствовала, как он берет мои руки, словно нежные бутоны роз, как он мягко касается ранок губами и легонечко покусывает их.

Мне стало больно, но по телу потекло приятное волнение, и боль превратилась в наслаждение.

— А почему? — шепотом спросил он. И я так же шепотом ответила:

— Я… ненавижу тебя.

— Я знаю. — Он скользнул губами по моим запястьям, и у меня перехватило дыхание.

Неожиданно он отпустил мои руки, прижал меня к груди и крепко поцеловал, запрокинув мое лицо к небу.

Святящиеся гроздья звезд посыпались на землю, закружились, зашелестели, словно листья, сорванные резким порывом ветра.

Он оторвался от моих губ и спросил:

— И сейчас ты ненавидишь меня?

— Ненавижу, — подтвердила я и невольно, не отдавая себе отчета, поймала губами его горячий рот.

Я слышала биение его сердца так, будто оно билось в моей груди. Мне стало жарко, перед глазами у меня все поплыло, и, чтоб не упасть, я отодвинулась от него. Он не стал меня удерживать, а только улыбался своим чувственным ртом и манил темно-синими влажными глазами.

«Хамелеон», — усмехнулась я, и он, заметив мою усмешку, сказал:

— Поедем со мной.

— Здесь столько людей пропадает бесследно, — напомнила я и повернулась, чтобы уйти.

— Иришка! — окликнул он.

Я оглянулась.

— Сколько мне понадобится времени, чтобы ты поверила мне?

— Я тебе верю…

— Чтобы ты поверила, что я не ищу для себя игрушку и для меня ты стала чем-то большим, нежели случайная попутчица.

Из отворенной форточки дома напротив вырвалась нежная мелодия. Я вслушивалась в тихую мелодию и смотрела на Лешу.

— Тебе понадобится… — Я задумалась, но не нашла, что ответить. Я подошла к нему, поцеловала его щеку легким касанием губ и шепнула: — Я тебе верю.

Затем я повернулась и быстрым шагом пошла домой. По дороге к подъезду я подняла сиротливо лежащий на холодной земле букет и прижала его к сердцу. Вдохнув еще раз густой аромат роз, я оглянулась и услышала тихий рокот мотора.

Машина плавно тронулась с места и покатилась.

Бабье лето закончилось. Обложными дождями заволокло холодное осеннее небо. Утренний ветер больно щипал лицо и сбивал дыхание.

У Андрюхи на работе начались неприятности, его сократили, он поехал на заработки, а Татьяна снова ушла на больничный с простывшим Юриком.

Я совершено забыла о ее дне рождения и корила себя за это самыми последними словами.

Я отправила ей открыточку с опозданием на две недели и извинениями в целый тетрадный лист.

Холода подступали, и ранний снежок выбелил округу бумазейной прозрачностью. Я с тоской смотрела за окно и думала о том, что моя легкая курточка больше не спасает меня от пробирающего до самых костей морозца. Встал вопрос о приработках.

Антошка помог мне найти надомную работу, и я печатала чью-то диссертацию не покладая рук. На вырученные за неделю деньги мне удалось приобрести по сносной цене сапоги в комиссионном магазине, и, когда мне принесли роман какого-то неизвестного автора, я с радостью подсчитала, что если к деньгам за перепечатку романа добавить стипендию, то, вероятней всего, мне удастся купить пальто. А там, может, появится еще какая-нибудь работа, и я смогу подсобрать денег на кроличью шубку, которая мне приглянулась в той же комиссионке.

Пишущая машинка, взятая напрокат, стрекотала в моей комнате днями и ночами. Я «простыла» и взяла справку о болезни, которую выписал мне Петя под рьяным напором Марты Петровны.

— Но у нее же нормальная температура, — сопротивлялся неуступчивый медик. — Тридцать шесть и шесть! — Он демонстрировал нам шкалу термометра.