— Потому что ты идиот! Потому что я вынужден думать за нас обоих! Потому что… бля, а вот сейчас увидел, что ты, оказывается, тоже думаешь за нас обоих! Только в другом месте и другим местом!

— Ну что ты несешь, придурок? Мы просто спали вместе!

— Просто. Спали. Вместе. Ты просто понял, что сейчас сказал, уебок? Просто. Спали. Да бля, если бы ты его просто трахнул, я бы тебе и слова не сказал! Просто. Спали. Охуеть! Два голубка! И да, как это тебе вдруг среди полного здоровья удалось нашу рыбку уломать «просто поспать»? Сомневаюсь, чтобы он с радостным визгом подставил тебе свою жопу. Скорее дело было наоборот, верно, Алик? Так? Что ты головой мотаешь, урод?..

Роби был взбешен. Первым порывом было как следует врезать по этой растерянной виноватой морде, как только она возникла в дверном проеме. Горечь, злость, ревность, опустошение. Целый букет ядовитых цветов в душе. Мгновенно вспыхнувший буйным цветом на сухой и бесплодной почве. На фоне отчаянных мыслей о провальной поездке. Может и правда не стоило ездить? Ничего, кроме боли, унижения и отчаяния она не принесла. Нет, нет, стоило. Не стоять же тупыми баранами, которые даже не догадываются, что их ведут на убой? И кто именно их ведет? Не смотреть же опустив руки, как жесткие шестеренки механизма затягивают, пережевывают край одежды, затягивая, подтягивая их все ближе, ближе…

Сука Берт! Все внутри перевернулось, когда он, узнав номер комнаты, где расположился Свиридов и не на шутку озаботившись второй фамилией проживающего, поднялся на этаж и толкнул дверь, которая оказалась незапертой. Он был готов увидеть все что угодно, но только не ту картину, которая открылась его взору. Так, что он даже как дышать забыл. Даже сердце пропустило удар и потом заколотилось, словно его окатили кипятком. Берт, его Берт, лежал обнявшись с парнем, которого Роби теперь ненавидел, так, что хотел придушить. Лежали, блядь, как два щеночка в рождественской корзинке!

Охуенный тебе, Роби, подарок! До дня рождения правда, еще далековато, а вот подарок изволь сейчас. Получи и распишись. Первым порывом было подойти и перевернуть кровать, скинуть этих щенков на пол и со всей злости испинать ногами. Но — спокойно, Роберт. Ярость — плохой советчик. Усилием воли пришлось сдержаться.

Что там классик говорил про порывы? «Души прекрасные порывы»? Вот он и придушил. Спокойно прошел в кроссовках до окна, стараясь не смотреть на тошнотворную, выносящую мозги картинку. Снял куртку. В утренний час уже было плюс двадцать, и жара заставила его уже взмокнуть под этой ненавистной курткой. Бля, еще и шарф этот дурацкий. Шарф он оставил на шее, хотя под ним и было уже невмоготу. Но он хотя бы прикрывал пластыри, наклеенные ровными полосками. Быстро написал записку. Несколько слов. И вышел, не оглядываясь, напоследок хлопнув как следует дверью.

Сука! А ведь так хорошо день начинался! Весь полет он провел в предвкушении того момента, когда мелкая ведьма, которая самозабвенно дрыхла у него на коленях, срывая раздраженные взгляды бортпроводниц, проснется и устроит истерику. Так ждал этого момента, что даже тяжелый осадок на сердце от этой отвратительной поездки куда-то на время подевался. Растворился, что ли?

Юляша вовсю пускала слюни, поэтому пришлось, извернувшись, залезть в карман за платком. Дурная немецкая привычка, таскать платок даже в джинсах, не бумажный, а настоящий, батистовый. Хорошо хоть без монограммы, а то с отца сталось бы заказать пару тысяч, и как это ему такая идея в голову не пришла?

Он проложил платок под девичью щеку, Юля вздрогнула и звонко чмокнула губами. Толстая тетка фыркнула. Роби ей лучезарно улыбнулся. Тетка запыхтела и стала выбираться в проход.

Когда лайнер приземлился, прокатившись по посадочной полосе и затормозив резко, так что натянулись ремни, он осторожно отстегнулся, расстегнул и девушкин замок и легонько потрогал ее за плечо. Судя по всему, хрупкое исчадие ада устроилось тут надолго, потому что реакции не было.

Ситуация приобрела одновременно и смешной и не смешной оборот, когда выяснилось, что все пассажиры покинули самолет, во главе с Юлиной соседкой, которая пошла на таран, едва лишь лайнер остановился, и самая первая, королевой выступила на трап. Смех смехом, однако не лететь же им обратно в Питер?

— Юуль! — осторожно, потом все крепче и решительнее потряс он худенькое плечо. — Подъем!

— Мнеее? — промычала Юля и отрицательно замотала головой, не открывая глаз.

— Ты меня слышишь?

— Угу, — мычание, снова с закрытыми глазами.

Нужно было принимать меры порешительнее беспомощного блеянья и тряски. И Роби знал, какие.

— Юль. Я Роби. Ты лежишь у меня на коленях уже два с половиной часа. — негромко, но крайне убедительно заговорил он в розовое ухо. С удовлетворением заметив, что плечо еле заметно дернулось. Значит, слушает.

— Если ты забыла, то ты верещала, что меня ненавидишь. И вот видит Бог, я не хочу этого делать, но если ты сейчас же не проснешься, я тебя поцелую.

И он тут же заржал, потому что эффект превзошел все ожидания. Роби был удовлетворен. Представление, которого он ждал пару часов, развернулось во всей красе. Юля встрепенулась, рванулась встать, тут же рухнула, от неожиданности потеряв равновесие, назад, и разразилась руганью. Зрелище было тем забавнее, что сон никуда не делся. Он рубил девушку прямо на ходу, она пыталась ругаться и спать одновременно, и получалось из рук вон плохо.

В конце концов Роби это надоело (а уж как надоело экипажу, можно было себе представить), так что он без церемоний просто взвалил обе сумки ручной клади себе на плечи, зажал под мышкой уже потерявшую запал девушку и потащил ее, вяло упирающуюся, к выходу.

В итоге и багаж ее получать пришлось ему, и в такси затаскивать на заднее сиденье, причем там Юля сразу беспринципно свернулась в клубок и снова заснула. Таксист понимающе усмехнулся.

— Загонял совсем свою девушку.

— Она не моя, — рассеянно ответил Роби. Он был уже погружен в свои мысли полностью и даже не ответил на удивленный кряк водителя.

— Ну ты даешь, красавчик…

Как бы то ни было, утреннее происшествие развеселило его и привело в хорошее расположение духа. Так было до тех пор, пока он не вошел в отель…

…Когда незапертая дверь гостиничного люкса открылась, а произошло это буквально через пятнадцать минут, первая секундная радость при виде родного лица в проеме сменилась тут же отчаянным желанием врезать, разбить, причинить боль, хотя бы сотую часть той боли, которая сейчас грызет грудь изнутри. Однако вид у Алана был настолько убитый и больной, с опухшими глазами, обожженным лицом, покрасневшими белками склер, что злость и жажда крови тут же испарилась. Холодная ярость, впрочем, никуда не делась. Несколько секунд Роберт молча изучал покусанные губы (интересно, кем), потерянный взгляд, пошатывание из стороны в сторону враз осунувшейся, как-то вдруг похудевшей фигуры (пил? Да вроде не похоже… трава, что ли?) и ждал. «Привет…»

-…он тебя трахнул? Даже не сомневаюсь, Ал! На его месте я бы не упустил случая поквитаться! Как там? Глаз за глаз? Жопу за жопу?

— Берт! Я тебе в сотый раз говорю. Я тебе не вру! — сдерживая бешенство.

— Алан, ты не врал тогда, в Свирели! Когда ляпнул, что не против под него лечь! Думаешь, я забыл? Думаешь, ты типа такой в накурке и мог слепить что угодно? Да ты же обдолбанный никогда не врешь, ты брякнул что думал, неужели надеешься, что я не понял? Да на морду твою и его достаточно взглянуть! Вместе на солнышке валялись, обо всем на свете забыли, обгорели как последние сволочи! Чай водка? Потанцуем полежим? Да что я с тобой тут сопли мажу! Иди сюда, сука!

Роби внезапно схватил не успевшего опомниться Алана за руку, и не обращая внимания на болезненное шипение, крепко прижал его к себе.

— Это так легко проверить, шлюшка.

Алан рванулся, сдирая обожженную кожу под футболкой и пытаясь разодрать кольцо крепких рук, которые уже лезли под пояс брюк, стараясь добраться до цели.