Так что за судьбу арбалета теперь Лео был относительно спокоен. Он был надежно похоронен.)

И не в том смысле был тяжелым разговор, что с Юлей общаться нелегко. Напротив, более легкого человека в общении Лео не знал. Разве что Женькина Ветка.

А потому тяжел, что невозможно притворяться, что у тебя внутри все не ошпарено кипятком…

На обед он тоже не пошел. Как и на тренировку. Удивительно, но его никто не доставал. Ни Ковалев, который, видно, решил на день оставить его в покое, ни Юля, озадаченная неожиданным подарком. Ни кто-либо еще. Это было очень удачно, потому что непонятно почему, его вдруг придавила такая тяжесть, что он физически чувствовал, как его вжимает в лежанку. Не было сил не то, чтобы шевельнуть рукой или ногой, не было сил даже пошевелить языком. Ни дотянуться до книги, ни взять в руки пульт от телевизора.

Да что там! Даже мыслями было управлять лень. Даже они застыли в черепной коробке, как куски льда в темном осеннем озере, и вяло покачивались на его поверхности, чуть колыхаясь от порывов ветра за окном или от неясных шорохов в коридоре.

Из оцепенения его вывел звонок телефона. Женька.

— Привет, чемпион! Ну, поздравляю, наслышан уже!

— Да. Привет. — словно вагон разгрузил Лео.

— Обмыли уже приз-то?

— Да.

«Приезжай, Жень! Мне плохо, мне больно, я схожу с ума!»

— А чего такой неласковый? Заболел? — настороженно.

— Нет.

«Я разрываюсь сейчас на части, я не заболел, я умер».

— Лень, что случилось-то? Что-то не так?

— Все нормально.

— Лень, я же слышу! Что, эти уебки что-то опять отчудили?

— Нет.

«Разве это можно назвать так? Нет…»

— Лень, — пауза, долгая пауза. — Мне приехать?

— Не вздумай.

Пауза еще дольше.

— Я еду в Пулково.

— Нет! Нет, не вздумай! Я… Я уеду сразу, как только ты сядешь в самолет!

Пауза.

— Ну ладно, ладно. Только успокойся. Можешь рассказать?

— Нечего рассказывать.

— Вот упертый!

— Жень. Все. Нормально.

— Ну, я всё равно узнаю.

— Хорошо.

«Не узнаешь…»

Странным образом, после этого бестолкового разговора Лео стало чуть легче. Чувство, что кто-то беспокоится о нем, пусть этот кто-то был за пару тысяч километров, немного согрело внутри.

После того, как он нажал на отбой, то трубку еще долго не выпускал из рук, смешно, как будто она связывала его немного с Женькой, находящимся на другом конце страны.

Потом положил, конечно, на столик.

Силы появились лишь ближе к вечеру, и он заставил себя переодеться и выползти в сад. Сознательно заставил, чувствуя, как внутри скулит, свернувшись клубком, паника. Если сейчас не выйти, то завтра будет еще хуже, а послезавтра — невозможно.

— Черт! — он чуть было не споткнулся о поднос, который стоял возле двери на полу. С остывшей уже едой. Ах да, был же обед, он про него совсем забыл… И кто же это додумался приволочь?

Он осторожно переступил поднос и вышел через чёрный ход.

В парке уже спускались осенние ранние сумерки, зажглись фонари теплого желтого цвета и было тихо, только в разных концах его то и дело слышались то смех, то звук шагов.

Ленин укоризненным видом своим напоминал, что мы шли-то вроде туда, куда он нас послал, да вот только пришли почему-то по другому адресу. Птички, веселящиеся от всей души на его кепке, и устроившие там же парадный туалет, были с ним категорически не согласны. Их по большому счету все устраивало в этой жизни.

Хорошо быть, наверное, безмозглой птицей! Впрочем, безмозглой рыбой тоже неплохо. Хотя… Пожалуй, он уже имел полное почетное право так называться после последних событий. А вот еще лучше было бы вообще как в анекдоте.

— Представляешь, люди говорят, что у нас, рыб, память всего трехминутная.

— Да ты что? Вот уебки!

— Вот и я говорю — уебки!

— Кто уебки?

Это было бы просто счастье — раз! И все забыл, что с тобой произошло три минуты назад! Ну ладно, ладно, не три минуты. Три дня, допустим. Сейчас уже все было бы позади. Можно было бы жить дальше. А так — нельзя… Память как рыболовными крючками вцепилась в сердце, в легкие, не дает дышать, не дает говорить, все тянет назад, в тот вечер, заставляет снова и снова перемалывать, переживать кошмар, умирать в сотый раз как в первый. Да закончится это когда-нибудь или нет? Он бы и крикнул это, если б силы были. К сожалению, сил хватало только на то, чтобы еле-еле переставлять ноги…

Когда Лин увидел близнецов, было уже поздно сворачивать на боковую аллею. Да он бы, пожалуй, не свернул, если б даже был уверен, что остался незамеченным. Сам-то про себя он бы знал, что свернул из-за них…

Себя не обманешь…

Он и в самом деле был замечен не сразу, во всяком случае одну фразу ему пришлось услышать.

— Ну и сколько это, блять, будет продолжаться? — непонятно, кто из них двоих это сказал. Одинаковые голоса…

Молчание в ответ. Его все же заметили, и он постарался не ускориться и не замедлиться, чтобы не выглядело нарочито. В полной тишине он прошел в паре метров от Бертов, одетых как обычно одинаково, однако против ожидания, не было ни слова, ни взгляда в его сторону. Близнецы старательно делали вид, что его не существует. Как и он сам в отношении их.

Если не считать этого момента, в целом прогулка прошла неплохо. На обратном пути, через полчаса, аллея была уже пуста.

«И никого не встретил!» — попытался сам с собой пошутить, как суслик из мультика, Лео, однако шутка не удалась. Горький ожог по-прежнему болел так, что хотелось кричать от бессилия и унижения.

«Завтра будет лучше».

«А послезавтра — вообще заебись!» — по законам жанра в этом месте должен был бы вступить Его Величество Внутренний Голос со своими едкими комментариями.

Если бы… Если бы он не покинул хозяина в тот самый вечер, когда того убили.

Не смог пережить тот факт, что молчал, когда надо было орать об опасности?

Или просто сдох вместе с Лео?

В любом случае, его дьявольски не хватало. Лин уже привык к безобидному бубнежу внутри себя, когда все спокойно вокруг, к восторженным визгам в случае удачи. Да даже к безумным воплям, как тогда, ночью, с отчимом, он тоже адаптировался и научился не идти на поводу у сумасшедшего кошачьего оркестра. Он по-любому был всегда сильнее и мог ими управлять, этими голосами. Голосом. Но сейчас внезапное исчезновение внутреннего комментатора не на шутку беспокоило. Мало ли что ему прийдет в голову? И когда?

Подойдя к своей двери, он заметил, что поднос с едой исчез. Толкнув незапертую дверь, зажег свет и в первую секунду решил было, что у обеда выросли ноги и он, как бездомный котенок, забрался из мрачного коридора в тепло. Однако тут же понял, что еда внутри комнаты была уже не обедом, а ужином. Даже компот был еще теплым.

При виде еды его чуть не вывернуло тут же. Он аккуратно, пытаясь сдержать дурноту, вынес поднос в коридор и поставил его на место предыдущего. Через полчаса тупого пяленья в телевизор, когда в голове, к огромному счастью, не было ни одной мысли, Лео услышал осторожный стук — поскребывание в дверь.

— Лень! Лень, открой дверь.

Молчание. Лео вырубил звук у телевизора.

— Лень, я же знаю, что ты там. Задвижка только изнутри закрывается. Открой, не бойся!

«Это дешевый трюк. На „слабо“. Больше не поведусь. И да, ты второй Ландау. Логические выкладки на высоте».

— Открой пожалуйста, я хочу поговорить.

«А я тут при чём? Говори».

— Лень, ну хотя бы поешь тогда, если говорить не хочешь.

«Ага. Я сегодня попозже пришел, поэтому пораньше уйду. Логика железная. Нет. Все-таки ты не второй Ландау. И даже не десятый».

Побарабанив еще пару минут, близнец наконец сдался и ушел. Лео даже пожалел. Беседовать с ним про себя было забавно. Хотя и непонятно, с кем. Лео с удивлением понял, что перестал различать их голоса. Впервые он об этом подумал в парке, час назад, а вот теперь уверился в этом на сто процентов. Хоть убей его, он не смог бы сказать, кто хозяин этого голоса.