— Думаю, нет, — и уставился на край света, замолчав.

Несколько минут прошло в тягостном молчании.

— Я тебя не ненавижу, — пожал плечами Лео, по-прежнему глядя в горизонт. Эти слова вырвались у него непроизвольно, но он с удивлением понял, что это и в самом деле так. Ненависть, которую он старательно лелеял, таяла, словно лёд, брошенный в убийственную жару в бокал с кока-колой. Не успеешь отвернуться — и его половина. А затем и вовсе крохотный след на поверхности. И начал этот лёд таять с того самого момента, когда он вытолкнул Алана из-под колёс. Наверно, мозг сыграл с ним подлую шутку, рассудив про себя, без участия хозяина, что верх нелогичности — желать смерти человеку, которого сам только что спас, и запустил механизм реверса. И как Лео ни бился с ним, поделать ничего не мог.

— Я тебя не ненавижу, — сказал он, и прибавил: — к сожалению.

— Но и простить не сможешь?

— Как ты себе это представляешь?

На этот раз пауза затянулась. Лео, устав сидеть на песке, откинулся на спину и стал смотреть в небо. Удивительно. На первый взгляд оно пустое, а если присмотреться — то совсем микроскопической точечкой в самой его глубине парит орёл. Такой крошечный, что кажется прямо молекулой какой-то. И что он там делает?

— А когда я умирать буду? — внезапно ляпнул Алан, — тогда простишь?

Вот может же брякнуть невпопад! И даже злиться сил нету!

— Вот будешь — тогда и посмотрим, — не упустил случая отбить Лео. — К тому же, ты, кажется, у нас горец? Внебрачный сын Ленина и Кастро? Долгонько мне ждать придётся.

— Ну, ещё лет восемьдесят, — неожиданно быстро ответил тот, произведя, как видно, в уме несложные подсчёты.

— Что так точно? — Лео уже смирился с тем, что молчание держать не удастся. Да и видимо, изначально идея была провальная. Во всяком случае, не с этим болтуном.

— Потому что я умру в девяносто восемь, ну или в девяносто девять лет, — уверенно заявил Алан. Так уверенно, как будто речь шла о чем-то обычном, вроде того, сколько ложек сахара положить в чай.

— В смысле? — не понял Лео.

— Какой ещё может быть смысл? Так и понимай, — Алан тоже вытянулся рядом с ним на песке. Похоже, он уже к тому времени согрелся, во всяком случае, губы его порозовели и трясти его, точно лихорадочного, уже не трясло. Волосы подсохли и топорщились в разные стороны вороновым крылом.

— Цыганка предсказала? — насмешливо протянул Лео. Он уже и думать забыл о том, что пытался оградить себя стеной молчания. К тому же когда повисала пауза, то казалось, что жара становилась и вовсе невыносимой.

По контрасту с холодным купанием теперь, похоже, их ждала пытка пеклом. Солнце начала октября палило с небес будь здоров. Это тебе не чахлое солнышко средней полосы, стыдливо прячущее свои части тела за пыльными облаками. Яркое огненное пятно жарило так, что парни стали напоминать сами себе карасей на сковородке. Пить хотелось уже совершенно адски. Лео дополз до воды и попробовал прополоскать рот, но после секундного облегчения стало ещё хуже. Потом он повалялся в кромке воды, снова намочив и плавки, но теперь мокрая ткань, в отличие от недавнего раздражения, приятно холодила кожу. Правда, и этого тоже хватило ненадолго. Говорить хоть и не очень хотелось, однако всё же разговор хоть немного, но отвлекал от ощущения, будто бы он находился в парилке. Пришлось намочить голову, чтобы хоть немного облегчить страдания.

— Почему цыганка? Бабушка моя. — Алан наблюдал за попытками Лео бороться с жарой, однако сам ничего не делал для того, чтобы охладиться.

— Что, и брат тоже старпером помрёт? — презрительно оттопырил губу Лео. Ему уже стало интересно. Мракобесие, конечно, но забавное мракобесие.

Алан между тем мрачно промолчал, и Лео понял, что ненароком задел неприятную тему.

— Что, нет? Как же так? У вас же всё пополам? И что же, бабушка тебе одно сказала, а ему — другое?

— Бабушка не сказала, — наконец пробормотал Алан, подавленный и такой непохожий на самого себя, — бабушка сделала.

— То есть, тебе сделала, а ему нет? Как так? — уточнил Лео. Он допытывался, ему это стало в самом деле интересно, и он даже несколько опешил от такого поворота. Он как-то сразу догадался, о чём говорит Алан. Хотя он и не верил в такие сказки, однако пока что, если принять во внимание последние события, пасьянс складывался в пользу Алана.

— Вот так, — тот повернулся на живот. — Мы тогда порознь жили, Роби с отцом, а я с мамой.

Ну и, короче… заболел я, и очень сильно. Чуть не умер. Мать всех врачей поставила на ноги, да только всё без толку. Я только помню, что она каждый день рыдала и помню, что почти всё время спал. Или лекарства пил. Потом снова спал. А потом, когда, видимо, совсем плохо стало, приехала бабушка и увезла меня почти насильно к себе, в деревню, под Саранском. Ну и мама, конечно, тоже поехала.

— Это же Мордовия, кажется, Саранск. Ты же вроде бы немец?

— Ну, немец-то я только наполовину. На четверть мордвин, по бабушке. На четверть казах, по дедушке. Ты чего ржёшь-то? Это ж Советский Союз, там такие чудеса часто происходили. Моя мама очень красивая была. Наполовину казашка, наполовину мордовка. Знаешь, какая красавица? Чёрные волосы, зелёные глаза такие… ведьминские. Отец в неё с полупинка влюбился, как только увидел. Да ты сам-то кто? Русский?

Лео задумался. Так-то русский, конечно. Только мамина девичья фамилия, вообще-то Стаюскайтис. А бабушка со стороны отца вообще осетинка. Так что по всему выходит, что… русский.

— Ты давай, не отвлекайся, Шехерезада. Ври дальше, — он тоже перевернулся на живот и приготовился слушать сказку. Ну, а что ещё было делать?

— В общем, она меня вылечила. — Алан не обиделся на Шехерезаду, и продолжил. — Сам я, конечно, процесс лечения помню довольно смутно. Маму она выгнала и пригрозила, чтобы не вздумала заходить, что бы ни услышала. Меня в баню, помню, носила. Бормотала, приговаривала, потом в ледяную воду окунула, эх я и орал! Потом поила какой-то гадостью, я блевал, а она всё равно поила. Потом вообще, вот. — Он вытянул руку и показал на ней, выше предплечья, с внутренней стороны, небольшой круглый шрам, похожий на ожог.

— Блин, — искренне удивился Лео.

— Прикинь, как мне страшно было, мне ж всего лет шесть в то время.

— А потом? — не вытерпел Лео. Он представил себе, каково ребёнку все эти ужасы. Да ёпт, безумная старуха! Чего уж удивляться, что внук у неё такой ёбнутый! Тут нормальным остаться шансов у него было маловато.

— А потом в землю зарыла, — мрачно продолжил Алан. — а я прямо там описался от страха. Это ж вообще… пиздец! Да ещё ночью же, бля!

— Что совсем зарыла? —оторопел Лин.

— Нет, конечно. Голову оставила снаружи. Да и зарыла-то на пять минут всего. Походила со свечой, прочитала что-то на своём языке, потом откопала, потом снова в баню отнесла, вымыла, натёрла какой-то мазью, поцеловала в макушку, подула и говорит: «Золотою скорлупой тебя укрываю…» и что-то там ещё бла-бла-бла. Не помню, короче.

— И?

— И всё. Не возьмет тебя, говорит, ни меч какой-то там ни ещё какая хуйня. В общем, не бойся ничего. Жить тебе до ста лет. Если не помрёшь.

— Вот ты идиот, — Лео почувствовал себя дураком, — идиот и болтун.

— Поверил?

— Неа.

— Ну и правильно. — Алан зевнул, — что-то спать меня срубает просто…

— Эй, на жаре нельзя! Не вздумай! — обеспокоился Лео, — не спи! А бабушка твоя что? Жива ещё? — он принялся тормошить Алана, задавая уже всякие неважные вопросы, чтобы только не дать ему заснуть. Не хватало ещё тепловой удар заполучить.

— А? — полуоткрыл мутноватый уже глаз Алан, — нет. Она уже старенькая была. Померла через полгода. Переживала, что только мне одному заговор поставила. Потом говорит маме: прости меня, дочка, на одного только сил…

— Эй! — Лео потряс Алана за плечо, но тот, казалось, уже не реагировал ни на что.

Бля! Он пошёл к воде, набрал в ладошки, вернулся, полил тёмные волосы, потом сделал так ещё пару раз. Потом сел так, чтобы тень от него попадала на голову парня. И так дебил, а после удара вообще с катушек съедет. А с буйнопомешанным на малюсеньком пятачке оказаться не хотелось бы.