Сикофантство, иначе говоря подхалимаж, — одна из древнейших профессий в мире. Старый дедушка Коль был веселый король, хорошее настроение было ему по карману. Жизнь скрутила бы его, если бы не было рядом сикофанта, заботившегося о его душевном благополучии. Сикофанта вообще можно определить как человека, который обеспечивает душевное благополучие вышестоящих лиц. Это своего рода амортизатор ударов — вернее было бы даже сказать: удароотражатель. Бдительно и неусыпно сикофант следит за тем, чтобы его хозяина не беспокоили муки совести или соображения здравого смысла. Гений сикофантства — в умении переживать глубокие чувства, но не свои, а хозяина. Сикофант не может себе позволить собственной окраски. Чтобы выжить, он должен уметь сразу же принимать тот оттенок, который в данную минуту принял его хозяин. Гамлет, указывая на небо, спрашивает Полония:

«— Видите вон то облако в форме верблюда?

ПОЛОНИЙ. Ей-богу, вижу, и действительно, ни дать ни взять — верблюд.

ГАМЛЕТ. По-моему, оно смахивает на хорька.

ПОЛОНИЙ. Правильно, спинка хорьковая.

ГАМЛЕТ. Или как у кита.

ПОЛОНИЙ. Совершенно как у кита».

Я привожу эти строки, потому что считаю их шедевром сикофантства, хотя у Полония, возможно, были другие цели, например умиротворение безумца, когда он так старался быть приятным.

Жизненный успех сикофанта целиком и полностью зависит от умения быть приятным в любой обстановке. Вполне вероятно, например, что он терпеть не может детей, в особенности этого любимчика своего патрона, семилетнего дьяволенка в образе человеческом. Очень может быть, что всякий раз, видя его, он испытывает желание всыпать ему хорошенько, чтобы знал свое место. Но каждый свой день он начинает с одной и той же фразы: «А как себя чувствует прелестное дитя, сэр?» Он должен выказывать живейший интерес к играм, книгам, забавам и товарищам мерзкого мальчишки и должен на разные случаи держать про запас два-три его высказывания, особенно блещущих остроумием и талантом. Право, здесь необходимо настоящее самоотречение. Сикофант многим жертвует и многое выносит, потому что нелегкое это дело — быть приятным в любой обстановке. В конце концов, если подумать, велика ли от всего этого его собственная корысть? Совсем невелика. От жизни ему нужно только одно: чтобы ему дозволено было постоянно греться в лучах хозяйской славы. Отраженным сиянием светится и он сам и приобретает авторитет, и это он ценит в жизни превыше всего. Разные материальные блага и прочие преимущества, отсюда вытекающие, в его глазах лишь побочный продукт. Для него сикофантство — это искусство для искусства, он занимается им ради удовольствия, ради того духа доброжелательства, который оно насаждает. Такой человек по праву должен занимать высшую ступень почета в своей профессии. Тому же, кто сикофантствует ради корысти, должно принадлежать лишь второе место. Разница здесь та же, что и между служителем искусства ради искусства, с одной стороны, и утилитаристом, использующим искусство в целях пропаганды. При виде сикофанта, который употребляет свое искусство для низменных целей, мы испытываем такое же щемящее чувство досады, как и при виде великолепно отснятого кинофильма, рекламирующего преимущества гусеничного хода или пользу химических удобрений.

Я думаю, когда будет создана полная история человечества, в ней немалое место уделят сикофанту и его роли в историческом развитии. Сколько было правителей над людьми, сколько деспотов и владык, обитавших в искусственном мире, где их не могли потревожить мнения и взгляды, противоречащие их собственным. В фильме «Падение Берлина» есть один эпизод, быть может сомнительный с точки зрения достоверности, зато весьма многозначительный по существу. Гитлеру сообщают, что взятие Москвы ожидается с минуты на минуту. Он смотрит на часы, нервничает, кипятится. Один военный советник высказывает предположение, что Москву, может быть, вообще не удастся взять, поскольку на протяжении истории многим захватчикам приходилось поворачивать вспять от ее ворот. Но человека этого немедленно прогоняют, а царедворец, который наудачу заявляет Гитлеру, что германские войска в данную минуту уже маршируют по улицам Москвы, неслыханно возвышен. Можно усомниться в уместности этого эпизода, но он превосходно иллюстрирует роль сикофанта в мировой истории.

В разговорном языке, например, у американцев, такой человек называется проще — подпевала. В этом слове, мне кажется, выражается нечто большее, чем просто сикофантство. Подпевала — слово демократическое. Сикофантом довольствовались при единовластии, когда правитель мог не заботиться об общественном мнении, но в наши дни правителям необходима поддержка целого хора подпевал, что и придает новой власти демократический характер.

Роль подпевалы вовсе не обязательно исчерпывается политикой. В последнее время он проник также и в сферу науки. Ученый, превращаясь в подпевалу, будет утверждать, что земля квадратная, прямая, кривая — смотря по тому, что угодно его господину. Беда Галилея была в том, что он не сумел проявить этот дух удобного сотрудничества, за что и подвергался гонениям до конца жизни. В наши дни многим ученым удается избежать галилеевского порока, и они готовы доказывать, что сроками поспевания пшеницы и прочих злаков управляет человек, а не природа, если природные темпы вызывают недовольство их хозяев.

Я сделал попытку выяснить происхождение слова «сикофант». В словаре указано: «Возм. происх. человек, доносящий на тех, кто экспортирует фиги, от sycon — фига, см. syconium». Я послушался и см. в словаре syconium, где прочел, что это греческое слово, означающее фигу или похожий на фигу плод. Вообще мои словарные изыскания принесли мне кучу ценных сведений. Я узнал, что мы бросаемся словом, совершенно не отдавая себе отчета в том, как оно связано с плодоторговым бизнесом, с законами об ограничениях на экспорт фиг и мерами по надзору за их выполнением, с людьми, которые наживались на попирании законов, и с еще более крупными доходами тех, кто подглядывал и доносил на попиравших законы и наживавшихся на этом, каковые последние и назывались сикофантами. Но все это только попутные открытия. Цель же, с какой я обратился к словарю, состояла в том, чтобы узнать, существует ли женский род для слова «сикофант». Так вот, могу с радостью сообщить заинтересованным лицам, что нет на свете такого явления — «сикофантесса», как нет и женского рода у «подпевалы».

Самые черные мысли мои предназначены тем, кто берет у меня читать книги. Я не в силах простить человека, не вернувшего взятую с моей полки книгу. И не колеблясь сообщил бы ему, что я о нем думаю, если бы только имел такую возможность, но, как правило, книжный пират не склонен поддерживать со мной прежних дружеских отношений, он пригибается и затаивается у себя за садовой изгородью, дожидаясь, пока я пройду мимо; а встречаясь со мной на улице лицом к лицу, сразу ускоряет шаги с видом человека, срочно бегущего разыскивать доктора. Дело идет о чьей-то жизни, и ему просто недосуг вести пустые разговоры о жалкой книжонке, позаимствованной им в минуту слабости. Это — худший вид книжного пирата. Он убежден, что просто свалял дурака, когда надумал проштудировать ту или иную книгу, ведь у такого занятого человека, как он, нет даже времени прочесть утреннюю газету. Позднее из этого развивается отвращение и к книге, и к ее владельцу. Сначала он еще говорит: «Я пока не прочел вашей книги, но хотел бы прочесть, если можно». И тот, кто ему эту книгу дал, человек, естественно, щедрый, отвечает: «О да, пожалуйста, можете подержать ее еще. Вы так давно уже ее держите, было бы бессмысленно отдавать ее теперь, так и не прочитав». При следующей встрече владельцу книги уже как-то неловко спрашивать, когда же она будет возвращена. Так проходит месяц, другой, третий, наступает Новый год, а там, глядишь, и еще один Новый год, и вдруг вы спохватываетесь, что провал на вашей книжной полке все еще существует. И при очередной встрече вы начинаете разговор с вопроса: