—

Достаточно! Я извиняю твою глупость, но запрещаю тебе рассказывать Пие, как умерла её сестра. Этого будет достаточно, чтобы добить малышку.

—

Не бойся… я придумаю безобидную…насколько это возможно… историю, и чтобы она меня простила, я отведу Пию к месту, куда мы проводили её сестру этим утром. Софи Корню все хорошо организовала. Очень милая служба состоялась в церкви на Монмартре, и концессия на пять лет на кладбище Сент-Уэн дорогого стоит. А я расщедрился на большой букет Пармских фиалок.

Болтая таким образом, Верро без особого успеха играл перед носом Пии флаконом с ароматическими солями. Вдруг Пия судорожно вздрогнула, но по прежнему не пришла в сознание, и у Амьена возникло непреодолимое желание вырвать язык у этого неисправимого болтуна, этот корень зла, причину всех его горестей.

И вдруг, в этот критический момент, в дверь неожиданно постучали.

—

Дай мне флакон и открой дверь, — раздражённо сказал Амьен. — Если я не открою дверь, они продолжат стучать и ещё раз испугают Пию. И когда ты увидишь, кто посмел ко мне явиться в неурочный час, ты доставишь мне удовольствие закрыть дверь перед носом того дурака, который позволяет себе прийти и беспокоить меня без предупреждения.

—

Если бы я знал, что у тебя есть кредиторы, то был бы уверен, что это один из них, — ворчал Верро, направляясь к двери. Стук был властным и настойчивым.

Пия, должно быть, услышала его и испугалась. Она вдруг обвила своими руками шею художника, а Поль привлёк её к себе так, чтобы его губы буквально касались лица девушки.

Сами о том не подозревая, они образовали группу, которую любой художник мечтал бы изобразить на своём холсте.

Это была картина маслом наяву.

Верро, который этого не видел, приоткрыл дверь и высунул голову наружу. Он мысленно приготовил фразу, которая бы обратила в бегство любого чужака, которого он предполагал встретить на лестничной площадке, и слова эти так и вертелись на его языке, так как он обладал обширным репертуаром насмешливых дерзостей, а миссия, которую Амьен ему поручил, была как раз из тех, которые он любил выполнять где он мог применить свои познания.

Но слова застыли в его глотке, когда он заметил молодую женщину ослепительной красоты, сопровождаемую господином с внушительным лицом и респектабельного вида.

Верро исповедовал культ Рубенса, короля цвета, и одно из произведений голландского маэстро наяву явилось на свет перед ним.

Впечатление было столь живым и сильным, что он буквально застыл, открыв дверь нараспашку…

Верро думал: «Амьен может говорить все, что ему заблагорассудится, но я не могу оставить этот шедевр на лестнице.»

В то же самое время он снял свою шляпу и поклонился до земли, отступая на три шага, чтобы уступить дорогу этой триумфальной персоне, которая вошла внутрь непринуждённым шагом, даже не удостоив его взглядом.

Господин, который её сопровождал, последовал, немного поколебавшись, за ней, а Верро поднёс руку к своему лбу, изображая безоружного солдата, капитулирующего перед превосходящими силами противника.

И тут Амьен испустил радостный крик, увидев, что Пия открыла глаза.

Этот возглас со стороны можно было бы трактовать, как возглас удивления, потому что одновременно он узнал в вошедших в студию персонах месье Дюбуа и его дочь.

Диван, на котором лежала Пия, положив голову на грудь Амьена и обвив рукой шею художника… эта злополучная тахта стояла прямо напротив двери, чуть ниже широкого квадратного окна, которое освещало мастерскую, и следовательно, оказывалась прямо перед глазами людей, которые входили в мастерскую.

Месье Дюбуа внезапно остановился, заметив эту грациозную картину, и стал бормотать непонятные, невнятные слова.

Его дочь, намного менее смущённая увиденным, чем её отец, все таки стеснялась продвинуться вглубь ателье, и на её лицо легла недовольная гримаса и кровь прилила к её щёкам.

Верро спокойно закрыл дверь за вошедшими и созерцал с каким-то выражением восторга эту сцену, которая так радовала его сердце художника.

Но положение Поля Амьена, между тем. было убийственно нелепо. Бедный юноша не мог оттолкнуть несчастную девушку, которая прижималась к нему, чтобы подойти к мадемуазель Авроре и поприветствовать её и месье Дюбуа.

Пия вывела его из затруднительной ситуации. Она пришла в себя и вырвалась из объятий художника. Она даже нашла в себе силы привести в порядок свою блузку, собрать волосы в пучок и встать на ноги. И застыла… бледная и дрожащая, пристально смотря на красивую незнакомку, которая, в свою очередь, рассматривала её с пренебрежительным выражением лица.

—

Я вижу, что мы вас побеспокоили, — наконец вымолвил, прерывая ставшее уже неприличным молчание, месье Дюбуа. — Если бы я знал, что у вас происходит, прошу вас, мой дорогой месье Амьен, в это поверить, я не вошёл бы.

—

А я бы глубоко сожалел, если был бы лишён возможности наслаждаться вашим визитом, — ответил Амьен с усилием, — и я вас прошу меня извинить. Этой девушке, которая служит моделью для моей картины, стало только что плохо во время сеанса …

—

И вы ей помогли. Это так естественно. Но мы вас затрудним, оставаясь здесь, и мы собираемся проститься с вами.

—

О! Месье, — воскликнул Верро, — Вы не будете так жестоки… вы ведь не покинете нас столь стремительно… поверьте, что как только мадам закроет дверь, мне покажется, что солнце погаснет и мир канет в бездну.

Пройдоха встал перед красавицей Авророй и стал нагло её рассматривать, прикидываясь Ясоном, прибывшим на остров Лемнос, и ослеплённым красотой царицы Гипсипилы. Но этот его манёвр, казалось, не рассердил мадемуазель Дюбуа, и красавица Аврора как и Гипсипила, тут же организовавшая в честь Ясона состязания по пентатлону, одарила Верро такой улыбкой, что тот тут же воспарил на небесах, несмотря на то, что Амьен задыхался от гнева.

—

Малышка уже на ногах, — продолжил нахальный маляр, — несколько мгновений отдыха на этом зелёном диване, и она уже в порядке. Не так ли, carissima

¹

? — добавил он, обращаясь к бедной девушке, которая в это время плакала.

—

Нет, я ухожу, — ответила Пия, вытирая слезы.

—

Ты права, моя дочь. Свежий воздух тебя полностью излечит. Прогуляйся по пляс Пигаль и возвращайся, когда ты почувствуешь себя в состоянии держать позу.

—

Я не вернусь, — прошептала Пия.

И она направилась, пошатываясь, к двери. Амьен хотел броситься к ней, чтобы задержать девушку, но взгляд мадемуазель Авроры буквально приковал его к месту.

Пию удивил этот требовательный властный взгляд. Её бледные щеки покраснели, а милое личико поразила гримаска мучительной боли. Было откровенно понятно, что она ранена в самое сердце.

Но Пия не остановилась.

Этот раз Амьен не сдержался. Он прошёл перед мадемуазель Дюбуа и присоединился к Пие, когда она пыталась открыть защёлку замка двери.

—

Возвращайся к себе домой, моя дорогая Пия, и будь мужественной, — сказал Поль ей достаточно громко, чтобы месье Дюбуа и его дочь слышали его слова. — Я приду к тебе сегодня, а завтра мы пойдём вместе на кладбище и отнесём цветы на могилу.

—

Прощайте! — ответила итальянка, подавляя рыдание.

Она вышла, оставив Амьена терзаться угрызениями совести, ведь ему частенько и до этого недоставало сил и решимости поступить так, как требовало его сердце.

Боль Пии тронула его сердце, и если бы он был полностью в состоянии контролировать себя, он бы никогда не позволил ей уйти таким образом, но присутствие мадемуазель Дюбуа заставило его потерять голову и частично парализовало волю.

—

Я действительно сожалею, — воскликнул отец Авроры. — Вы хотели бы, без сомнения, сопроводить эту малышку …

—

Это было бы абсолютно бесполезно, — прервал его Верро. — Я её знаю. У неё железная воля, и если она вбила себе в голову уйти одной, никто её в этом не переубедит. Впрочем, она не больна. У неё большое горе, вот все.