Ожесточенные бои на Западном фронте не прекращались. Двадцатого октября в Москве и прилегающих к городу районах было введено осадное положение. Столица жила в эти дни, напряженной жизнью прифронтового города. На улицах и в переулках Москвы молодежь, рабочие и служащие проходили военное обучение. Каждый день на фронт, на защиту Москвы, отправлялись все новые и новые части, сформированные из добровольцев.

Госпиталь, помещение которого мы заняли, за три месяца войны обслужил всего две с половиной тысячи раненых. В первый же день нашего приезда в Москву за восемь часов мы, приняли две тысячи триста человек. Потребовалась вся наша полевая выучка и опыт, накопленный в Новоторжской, чтобы не растеряться на новом месте. Как ни странно это прозвучит, складские помещения, пакгаузы и цеха маслозавода Новоторжской нас устраивали больше: для массового приема раненых здесь, в московском госпитале, годился только физкультурный зал. Что касается благоустроенных операционных и перевязочных, то они хороши для приема трех-четырех, но никак не тридцати-сорока человек одновременно.

Не прошло и пяти дней, как нам пришлось переезжать на новое место: наше здание прямым попаданием бомбы было выведено из строя. На развертывание в Лефортово нам дали сутки — срок чрезвычайно короткий, если принять во внимание нелегкую задачу приспособить помещение старинного большого стационара под сортировочно-эвакуационный госпиталь.

В ноябре гитлеровское командование начало новое наступление на Москву. В то время как передовые отряды северной группировки достигли предместий Москвы, механизированные полчища тремя колоннами устремились вглубь страны. Наш госпиталь оказался как бы в центре тетивы лука, на огромной — в несколько сот километров — дуге которого расположился фронт.

Кровопролитные бои на подступах к Москве превратили госпиталь в центр, где сосредоточивались, сортировались, оседали, эвакуировались в глубокий тыл и распределялись по госпиталям огромные массы раненых различных фронтов. На шести московских вокзалах мы создали специальные погрузочно-разгрузочные станции.

Начсанфронта, обойдя отделения, осмотрев коридоры, сплошь забитые ранеными, глянув на врачей с помятыми от ночной работы лицами, распорядился:

— Ставьте добавочные койки, кладите раненых «валетом», но принимайте и принимайте всех безотказно, сколько бы к вам ни прибыло. Своих сил у вас, конечно, не хватит. — Он повернулся к начальнику управления госпиталями: — Прикомандируй к ним два полевых госпиталя, прибывших вчера из Свердловска.

Пчелка уже имел опыт создания прирельсового эвакоприемника в Новоторжской. Несколько дней он подыскивал здание, в котором можно было заблаговременно сосредоточить три-четыре тысячи раненых, предназначенных к эвакуации, и наконец нашел какой-то военный склад, вполне для этого пригодный. Широкая колея железной дороги примыкала к складу с обеих сторон. Асфальтированный перрон-площадка во всю длин здания позволял одновременно производить разгрузку и погрузку. В подвальных помещениях мы оборудовали отличную столовую и кухню. Внутри, вдоль всего здания, тянулись ряды двухэтажных нар вагонного типа, железные печи выдыхали приятное тепло, трубы под потолками пели под напором воздушной тяги. Из подвального помещения аппетитно тянуло запахом жареной картошки.

Самого строгого клинициста мог порадовать перевязочная, окрашенная масляной краской в белый цвет. В ней находилось все необходимое для сложнейших операций.

В канун Великого Октября госпиталь заполнили делегации со множеством подарков для раненых бойцов и командиров. Каждое отделение теперь было закреплено за шефствующим предприятием, учреждением или школой. Подготовку к празднику омрачило сообщение, что на здание Большого театра сброшена бомба.

Сражение под Москвой принимало все более ожесточенный характер, особенно на северных и южных секторах фронта. Разительные перемены произошли во внешнем облике наших людей за несколько месяцев войны. Теперь уже нельзя бы встретить врача с расстегнутым воротом или с болтающимся где-то ниже пупа поясным ремнем.

И речь стала менее многословной, уплотненной до предела. Воинская подтянутость и деловитость, казалось, вошла в плоть и кровь даже у сугубо «гражданских» людей.

Наш госпиталь должен был служить основным противоэпидемическим барьер между фронтом и тылом, и это создавало для нас дополнительные трудности. Гора окровавленных и грязных шинелей, сложенных на внутреннем дворе, все росла и грозила завалить площадку перед вещевыми складами. Стирку грязного белья и гимнастерок взяли на себя общественницы, но с чисткой и ремонтом шинелей и обмундирования обстояло неладно.

Мои помощники-хозяйственники — народ беспокойный — сами работали, как все и требовали таких же качеств от своих подчиненных. Трудно было иной раз определить, где у них начиналась хозяйственная и где кончалась организационно-врачебная деятельность. Помощник Степашкина, Иван Матвеевич Штомпель, за двое суток исходил и изъездил десятки ателье мод, пошивочных, починочных мастерских, швейных фабрик. Но руководители этих предприятий на уговоры и увещания Штомпеля поддавались туго: они и так дни и ночи работали на армию.

— Все равно, — не падал духом Штомпель, — добьюсь своего.

— Где вы достали Штомпеля? — вскоре позвонил мне секретарь райкома партии Это не человек, а динамит. Ему дай волю, так он, того и гляди, весь район в ваш госпиталь перетащит. Ему впору армию снабжать. Держите его крепче, а то как бы я его у вас не забрал.

Степашкин, Штомпель и их помощники не могли, конечно, похвастаться, что произвели столько-то жизненно важных операций, удалили столько-то тысяч осколков, перелили сотни литров крови… Но их скромный труд был неоценим, как неоценим был труд и другого, более многочисленного отряда наших помощников. Я говорю о школьниках, студентках, работницах, общественницах. Они кормили, мыли, стригли, брили, чистили, не отходили от ванн и душевых, обслуживая раненых. По словам одной девушки, проработавшей всю войну в приемном отделении, она одна вымыла столько раненых, сколько Лефортовский госпиталь за двадцать лет своего существования.

Это были напряженные дни. Воздушные тревоги следовали одна за другой, днем и ночью. Фронт придвинулся вплотную к столице.

Кривая выписки из госпиталя в ноябрьские дни неуклонно росла, порой приходилось принимать сдерживающие меры, чтобы не загружать войска первой линии бойцами и командирами, еще нуждавшимися в лечении. Специальная комиссия из врачей и политических работников тщательно изучала заявления каждого, пожелавшего раньше срока выписаться из госпиталя, и почти всегда безошибочно разрешала возникавшие конфликты. Больше всего споров было с курсантами из пехотного училища имени ВЦИК. Они требовали своего, а хирург писал свое. Они не соглашались, спорили, грозясь уйти без документов, хотя великолепно знали, к чему бы привело их появление на дорогах к фронту без медицинских карточек или справок.

Пройдут годы, историки, поэты и художники будут кропотливо изучать героические дела того поколения, которое в огне боев под Москвой отстояло честь нашей Родины.

В незабываемые суровые дни осени 1941 и зимы 1942 года судьба Москвы стала судьбой каждого советского человека: и тех, кто сражался на ее подступах, и тех, кто в далеком тылу всеми силами помогал фронту.

Битва за столицу развертывалась на земле и в воздухе. Войска центра прочно удерживали свои позиции, перемалывая гитлеровцев в изнурительных боях.

Гремят залпы зениток, падают фугаски, но улицы полны людей. На бульварах женщины убирают сугробы снега. Резкий, холодный ветер пролетает по улицам, стоят скрипучие морозы. С трудом поддерживаем сносную температуру в помещениях. Отправили бригаду комсомольцев — двадцать пять лесорубов — добывать дрова.

В открытые ворота безостановочно въезжают одна за другой грузовые машины, крытые брезентом, санитарные автобусы и останавливаются возле приемных отделении, Кажется, им конца не будет. Раненые заполняют все коридоры и свободные углы. Занято подвальное убежище, созданное нашим предшественником. Но стены госпиталя словно гуттаперчевые; заботливые руки подхватывают очередные носилки и вносят их в теплое помещение. А порожние машины все выезжают через ворота, чтобы привезти других… На перекрестках во дворе недавно установленные затемненные семафоры гаснут и зажигаются.