38
Мария Шмальфус позвонила в дверь квартиры Шмидингеров, и ей открыл подросток в вязаных гольфах, жующий хлеб с вареньем. Вид у мальчишки был мрачный.
— Секунду, я только зайду в ванную, вытру рот, — проговорил он.
«Нет уж, никуда ты не пойдешь! — хотелось сказать Марии. — Сейчас же садись вот сюда! Мы сыты по горло твоими фокусами!»
Однако вслух она произнесла:
— Ну да, конечно, иди.
Девушка чувствовала, что ее голос дрожит. Может, стоит пойти за Паули следом, чтобы тот не сбежал через окошко ванной? И на всякий случай прихватить с собой вот эту бронзовую статуэтку — Будду? Однако, наверное, замахиваться ею на несовершеннолетних запрещено? А может, позвонить в участок и вызвать подкрепление, добавив шепотом, чтобы организовали облаву? Или лучше всего невозмутимо сидеть на месте, притворяясь, что в кармане ее вязаной кофты лежит пистолет?
* * *
Паули вернулся из ванной в свежей рубашке и тщательно причесанный. Он усадил гостью на диван и поставил на стол два стакана апельсинового сока. Гостиная была обставлена абсолютно не во вкусе среднего обывателя. Никаких мягких подушек, которым придают форму руками, ни одной пары одинаковых стульев или кресел. В каждой детали обстановки чувствовалась эстетика поп-арта, и если бы Паули не поленился сделать небольшую уборку, то образ восьмидесятых выглядел бы безупречно.
Как видно, визит Марии не слишком-то удивил паренька.
— Вычислили, значит, — мрачно сказал он.
Психолог ничего не ответила — ведь молчание, как известно, золото.
— Но как же вы сумели меня вычислить? — спросил Паули Шмидингер после паузы, за время которой Мария вполне могла бы написать три заключения судебно-психологической экспертизы.
— Ты спрашиваешь как… Ну, во-первых, на прошлой неделе мне пришлось долго гнаться за тобой, переодетым в баварский костюм. А во-вторых, недавно я увидела, как ты носишься по больнице. И затем сравнила впечатления.
— М-да, однако что значит «переодетый в баварский костюм»? Это был костюм Сеппеля, вот и все. Он давно висел в шкафу, и я даже не помню, кто мне его купил. Точно не мои предки. А когда тут все заполонила полиция, я подумал, дай-ка влезу в этот костюмчик, прежде чем забираться на крышу. Мне показалось, кожаные шорты как раз подходят для этого.
— Зачем же ты лазил на крышу?
— Так ведь вы уже догадались об этом.
— Честно говоря, нет.
— Правда? Ну, из-за кроссовок. Я хотел наконец забрать их оттуда, но там уже ничего не было. Свалились, должно быть. Подпорченные дождями и солнцем… Либо их вороны утащили. Понятия не имею. Или это вы постарались?
— Да, мы.
— Однако кроссовки не имеют никакого отношения ко всей этой фигне. Или вас навел на след старик Макгроу?
— Какой еще старик Макгроу?
— Ну, отец Джеспера Макгроу, моего одноклассника.
— Нет, эта фамилия мне ни о чем не говорит.
— Этот Джеспер — пижон и воображала. Учится со мной в одном классе и все время выпендривается, дескать, его родители страшно богаты, прямо купаются в роскоши. Представляете, ходит в школу с носовым платком, купленным в Лондоне, в «Джентльменс аутфиттерс». Придурок такой! И мы решили его проучить. Это была всего лишь шутка, честное слово. Нечто вроде памятки на будущее, чтоб не выделывался. Мать с отцом у него американцы, какие-то там генералы, у них свой дом на улице Ам Зонненханг, и они каждый день поднимают над его крышей американский флаг. А еще Джеспер то и дело хвастался перед нами кроссовками — типа они у него круче некуда… Шут их знает, какой фирмы…
— «Гуччи».
— Что?
— Эти кроссовки фирмы «Гуччи».
— А, не важно, главное, дорогущие, собаки. И вот мы как-то взяли и подменили их. Купили по акции самую что ни на есть дешевку и специально оставили внутри ярлык: «Финальная распродажа! Всего девять и девяносто девять сотых евро!» Верите, попали в яблочко! Наш индюк весь побагровел от злости — таких отстойных шмоток в их семье ни в жизнь не носили! Его папаша-генерал даже грозил нам полицией. Потом я хотел подложить кроссовки назад, но только удобный момент никак не подворачивался. Так что я припрятал их там, на крыше.
И снова в воздухе повисла пауза. У Паули за душой явно имелось что-то еще, хотя молчать ему, наверное, было выгоднее, чем говорить. Наконец Мария не выдержала:
— Ты часто бывал на чердаке?
Паули Шмидингер еле заметно кивнул.
— И наверняка можешь рассказать мне еще кое-что.
Подросток снова кивнул.
— Ну так давай, выкладывай, и тебе самому станет легче. Тебе всего двенадцать, и к уголовной ответственности в таком возрасте не привлекают. Даже если ты натворил что-то серьезное, за решетку тебя никто не посадит.
— Ну хорошо, — вздохнул Паули. — Начнем тогда с дяди Густля. Это он во всем виноват. Подождите-ка минутку…
С этими словами Паули скрылся в соседней комнате. Мария терпеливо ждала, и в этот раз ожидание далось ей гораздо легче, чем в прошлый. Паули доверял ей, и она должна ответить ему тем же. Интуиция не подсказывала ничего дурного — вот и славно. Девушка чувствовала себя в безопасности. Наконец-то она докажет, что ее присутствие в следственной группе вовсе не лишнее и от психологов тоже бывает толк. Кто знает, а вдруг ее вклад в раскрытие дела, до которого, судя по всему, рукой подать, окажется решающим?
Из соседней комнаты раздался шелест, как будто бы там снимали оберточную бумагу с большого-пребольшого подарка. Затем в гостиную вернулся Паули. Увидев его, Мария испугалась до полусмерти, она просто окаменела, вжавшись в краешек дивана. «Только не подавать виду, — внушала себе психолог. — Будь спокойна, совершенно спокойна, веди себя так, словно ничего не происходит. Словно такие вещи случаются каждый день…» Паули Шмидингер стоял в дверном проеме, держа наперевес автомат Калашникова — в точности как Сильвестр Сталлоне из «Рэмбо-2». Через несколько мгновений подросток опустил сдержанно поблескивающее оружие и осторожно положил его на обеденный стол.
Мальчишка сел на диван и рассказал свою историю. Немногословно, без отступлений. Можно сказать, сделал краткий доклад на тему «Мои самые веселые выходные». С подзаголовком «Как я одурачил родителей».
— Они раздумывали, не отправить ли меня на следующий учебный год в школу Монтессори. Это бурно обсуждалось в семье, и дядя Густль, брат моего отца, тоже участвовал в дискуссиях. Дядя был категорически против, и они с папой то и дело спорили по этому поводу. На мой день рождения — мне исполнялось двенадцать — дядюшка прислал в подарок огромный пакет, и когда я открыл его, то весь праздник чуть не пошел насмарку, потому что внутри лежал набор комплектующих для сборки вот такого грозного оружия, русского «AK-сорок семь», калибра семь и шестьдесят две сотые миллиметра.
Паули махнул рукой в сторону лежавшего на столе автомата.
— Наверное, дядя хотел всего лишь поприкалываться, я так ржал, но мои родители абсолютно не поняли юмора. «Я ему покажу, этому Густлю!» — заголосила мать, а потом набросилась на меня с криками, требуя, чтобы я свалил все детали в пакет для пластмассовых отходов и отнес его на мусорку. «Немедленно, сейчас же!» — орала мать. Никогда она не общалась со мной в таком тоне…
— Автомат Калашникова — и в пластмассовые отходы?.. — изумилась Мария.
— Слушайте, неужели вы все еще ничего не поняли? — фыркнул Паули. — Этот автомат — из пластика, но выглядит точь-в-точь как настоящий! Так называемый муляж оружия, который, между прочим, можно купить в любом магазине игрушек! Именно поэтому я никак не мог взять в толк, отчего мои предки вдруг забились в конвульсиях.
— Значит, ты никого не послушал и не избавился от этой штуковины?
— Нет, послушал. Я вовсе не хотел, чтобы мой день рождения протух окончательно. Желтый пакет с разобранным автоматом целую неделю стоял у въезда в гараж. Однажды к нам опять заглянул дядя Густль. «Ну как, весело отпраздновали день рождения, рохли вы этакие?» — поинтересовался он у родителей, и после этого они разругались вдрызг. Даже перестали общаться. Пакет простоял у гаража вплоть до позапрошлого воскресенья. В ту ночь я очень плохо спал — из-за фёна, ну, вы понимаете. Встал с постели и прокрался вниз. Ради прикола собрал «Калашникова»… Суперская вещь, вы только потрогайте, убедитесь сами!