— Кто «они»?

— Те, кто в этом замешан. Какие-то третьи лица. И потом — высота…

— Что «высота»?

— Двенадцатиметровая высота не гарантирует смертельного исхода при падении. Обиженный на весь белый свет волк-одиночка не пойдет на такое — он будет действовать наверняка. Так что я не верю в самоубийство.

Еннервайн промычал что-то невнятное, однако в целом согласился с доводами Марии и повернулся к Хёлльайзену:

— Вы говорите, правдоподобнее всего такая версия: Либшер побежал на чердак, чтобы найти там какую-то вещь.

— Может быть, у него там даже была назначена встреча.

— Элементарно! — вмешалась Николь Шваттке. — Капельдинер договорился встретиться с кем-то на чердаке вскоре после начала представления. Он не смог прийти точно в назначенное время, поскольку ему пришлось провожать Гензеля и Гретель на их места. Поэтому он выскочил из зала, ругаясь на чем свет стоит, и со всех ног кинулся наверх. Он рассчитывал на какой-то душевный разговор, хорошую новость, приятный сюрприз и так далее. Однако наверху он нос к носу столкнулся со своим убийцей, который уже проделал дыру для страшного падения. Но для полиции, то есть для нас, все должно выглядеть, как будто это было самоубийство.

— Ваша гипотеза звучит довольно стройно, Шваттке, так что можете претендовать на лавры победительницы. — Еннервайн повернулся к Беккеру: — Когда будут готовы результаты анализа последних обнаруженных следов?

— К вечернему совещанию обязательно.

— Хорошо. Мария, составьте, пожалуйста, исчерпывающий психологический портрет Либшера, чтобы окончательно исключить версию самоубийства.

Все остальное Еннервайн предложил обсудить в штабе, то есть в совещательной комнате полицейского участка. Покидая фойе, полицейские издали заметили толпу репортеров, собравшуюся за стеклянными дверями главного входа в здание. Кое-где уже сверкали фотовспышки, здесь была даже съемочная группа с телевидения, и сквозь дверное стекло силился заглянуть огромный глаз видеокамеры.

— Из-за чего такая шумиха? — проворчала Шваттке. — Казалось бы, всего лишь несчастный случай, хоть и при невыясненных обстоятельствах…

— Бад-Райхенхалль, — сказал Остлер. — Помните, не так давно там обрушилась крыша ледового дворца? Это событие еще свежо в памяти, кроме того, Бад-Райхенхалль не так далеко отсюда. А журналисты по привычке ищут аналогий, ведь архитектурно-строительные дефекты в общественных зданиях — топовая тема для репортажей.

— А что, — вступил в разговор искушенный в вопросах каньонинга сотрудник с молоточком, — в том, что касается строительных изъянов, журналисты недалеки от истины! Иски о возмещении убытков, надзорные жалобы, политические последствия… Это действительно очень востребованный материал для телепередач.

— Да, — кивнул Еннервайн, — и как раз поэтому нам нельзя болтать лишнего. Пока не восстановлена абсолютно точная картина случившегося, не надо теоретизировать перед публикой.

— Как же нам себя вести? Мы ведь не сможем молчать вечно!

— А какие сведения уже просочились в прессу?

— Сведения о том, что жертв две. И одна из них — Либшер. И что один мужчина упал на другого. Вот и все.

— Тогда на пресс-конференции мы объявим фамилию второй жертвы, ведь это тоже результат, — предложил Еннервайн. — Мария, вы — самая любезная и предупредительная среди нас. Выйдите, пожалуйста, к журналистам и скажите им, что пресс-конференция будет в семь вечера.

— Где?

— В нашем штабе.

Мария замахала рабочему по зданию, чтобы тот открыл ей одну из дверей главного входа, а остальные сотрудники следственной бригады заторопились в противоположную сторону, к еще одному выходу — через подземный гараж. Но вскоре перед ними как из-под земли вырос щуплый мужчина и преградил путь. Рядом с шестеркой полицейских, под куртками которых притаились грозные «хеклер-унд-кохи», эта фигура смотрелась явно невыигрышно.

— Когда я получу назад свой фотоаппарат и снимки?

— А вы кто?

— Я фотограф из газеты, вчера вечером работавший в зале. Вот этот господин изъял у меня камеру. — Он показал пальцем на Остлера. — А может быть, этот. — Указательный палец фотографа неуверенно переместился в сторону Хёлльайзена. — Они для меня все на одно лицо. Все равно, не важно, я хочу получить назад мою собственность!

— Снимки нам еще нужны. Их исследование не закончено.

— То есть? Что значит «не закончено»? Ведь это же цифровые фотографии, скопировать их — дело нескольких секунд, после чего можно спокойно вернуть камеру ее законному владельцу! И вы их еще не исследовали?! Провинциальщина какая-то!

— Завтра вы получите свой фотоаппарат.

— Хорошо, значит, завтра я приду в участок. Удачного дня.

Фотограф из прессы исчез так же неожиданно, как и появился. Слово «провинциальщина» как будто бы витало в воздухе, и полицейские слегка приуныли.

— Однако он быстро уступил, — заметил Штенгеле. — Обычно в таких случаях люди пользуются выражениями типа «свобода прессы», «независимое журналистское расследование» и «право общественности на информацию».

— Да он и вчера не особенно сопротивлялся, когда я отбирал у него фотокамеру, — сказал Остлер. — Этот тип держит нас всех за первобытных идиотов. Слушайте, а вдруг он скопировал свои снимки на какой-нибудь миниатюрный носитель информации, который можно элементарно спрятать? Само собой разумеется, карманы я у него не проверял…

— Это вполне возможно. Вот купим завтра местную газету, все сразу и выяснится.

— А вы поняли, что такое каньонинг? — спросила у Николь женщина-полицейский в звании обервахмистра, входившая в команду Беккера. — А то я не расслышала.

— Н-нет… Может быть, что-то вроде пудинга, — рассеянно ответила Шваттке. — Но точно не знаю, я не местная.

— Тут явно замешаны русские!

Столики завсегдатаев в пивных обычно представляют собой «кротовые норы», ведущие в прошлое — по меньшей мере в пятидесятые годы, и столик в пивной «У рыжей кошки» не был исключением из этого правила. Произнеся зловещую фразу про русских, Бальтазар Хакльбергер даже сам немного испугался. Схватив свою здоровенную кружку пива, он выпил ее до дна так поспешно, словно в любую секунду был готов умереть от жажды. Русский человек все еще слыл жупелом в здешних местах, русский с остро наточенным ножиком в кармане, этакое чудовище, для которого в меню ресторанов теперь услужливо вписывали строчки на кириллице. Стойкие антиславянские настроения, которые, наверное, никогда не будут полностью искоренены из сердца Центральной Европы, все-таки кажутся немного странными для Баварии, ведь предки местного населения прибыли сюда около двух тысяч лет назад именно с востока, с берегов Волги и Днепра. Считается, что древние племена двигались оттуда, заселяя заповедные тогда еще местности между Шпессартом и Карвенделем. Толика татарской крови, которая текла и в жилах Бальтазара Хакльбергера, не помешала ему снова повторить ту фразу, на сей раз со зловеще-констатирующей интонацией. И все присутствовавшие в питейном заведении недовольно загудели и заворчали, издавая первобытные звуки, судя по всему, служившие для выражения задумчивого согласия.

Привычное священнодействие, так называемая сумеречная кружка пива, обычно начиналось в пивной «У рыжей кошки» ближе к вечеру, хотя и задолго до настоящих сумерек, однако сегодня в заведении было не протолкнуться еще с раннего послеобеденного времени. Здесь собралось общество румяных бодрячков, одетых в засаленные кожаные штаны и тирольские шляпы с пышными кистями из волос серны, и эти, казалось бы, «вечнозеленые кедры» несли на себе явную печать надвигающейся старости. Надо заметить, что над столиками завсегдатаев в пивнушках всегда как будто бы сгущаются сумерки, несмотря на белый день, но немытые и заставленные всяким хламом окна этого заведения создавали еще большую преграду для солнечных лучей. Информация о вчерашних событиях поступала сюда нерегулярно, обрывками, и хотя многие из собутыльников даже были непосредственно на месте происшествия, все равно никто не мог сказать ничего определенного, ведь им хватило забот по спасению пострадавших и предотвращению самого худшего! Пожилые красавцы крепко сжимали свои стаканы, некоторые даже обеими руками. Они пытались согреть пенный напиток теплом своих рук, поскольку у многих уже начались возрастные проблемы с желудком или почками, а теплое пиво, по слухам, гораздо полезней холодного. Казимир Хальбенталер, крепкий девяностолетний мужчина, даже просил официантку нагревать его пиво до легкого кипения. Во время войны он служил в части, стоявшей во Франции, и поэтому постоянно кричал: «Мария! Une bière chaud-froid[8]!» — за что его прозвали Шофруа. Итак, Кази-Шофруа велел официантке подогреть свое пиво, поскольку желудок у него уже не тот, что в молодости, и почка осталась только одна, но как же не поддержать компанию? Этот мастодонт всегда активнейшим образом участвовал в обсуждениях, и никого не удивило, что и он закивал Хакльбергеру: