Викинг тяжело выпрямился и расхохотался. Смех вышел диким, под стать этому месту.

— Зато… зато комары отстали, — Эрик сплюнул набившуюся в рот тину.

Болли настороженно заворчал, начал пятиться, поджав хвост. Хозяин ещё раз протёр глаза и оторопело уставился на то, что потревожило пса: со всех сторон викинга окружили болотные огоньки.

— К-какого жениха? — Сигрид даже попятилась, а Ульв встал.

— У тебя их что, много? — Он шагнул к Сигрид, и девушка подумала, что рядом с викингом Стейнсон, может, и выглядел карликом, но на неё всё равно сверху вниз смотрит. Или это просто взгляд у него такой — сверху вниз — независимо от роста?

— Рыжий, большой, бестолковый. Глаза синие.

— Эрик! — юная супруга залилась румянцев куда гуще вдовы Ингунн.

— Хорошо, что вспомнила. Так увидеть хочешь? Любишь его ещё?

Сигрид, беспомощно вжавшаяся лопатками в стену, вздёрнула носик и вызывающе взглянула в изумрудные, искрящиеся глаза:

— Люблю! Всегда буду любить, слышишь?!

— Одевайся тогда, — Ульв невозмутимо плащ на плечи накинул, фибулой застегнул. — Там холодно.

Все знают, как коварны болотные огоньки. Манят, дразнят, запутывают. В самую трясину затягивают, королеве Мэб на потеху.

— Пошли вон! Отродье! — рычит Эрик, описывая мечом размашистые круги. — Проваливайте, откуда пришли!

И бледные огоньки с лёгким шелестом крылышек разлетаются, убегают от блеска лезвия, пугаются запаха железа. Маленькие феи, волшебный народец, придворные королевы Мэб… возмущённые голоса настолько тонкие, что даже слов не разобрать. А Эрик и не пытается. Больше всего он хочет отогнать от себя эту погань. Огоньки не упорствуют — исчезают в тумане, укрываются в листья папоротника, теряются в кронах деревьев и чашечках цветов. Лишь один упрямится, мельтешит у Эрика прямо перед носом, так что приходится отмахиваться уже не мечом, а просто рукой.

Огонёк куда-то зовёт. Но викинг бредёт в противоположном направлении, то и дело проваливаясь в коварную трясину. Пока что псу удаётся его доставать, но сможет ли Эрик идти, когда неверные сумерки на болоте сменит ночная тьма?

Последний огонёк немного тускнеет, будто вздыхает, и пристраивается в хвост Болли. Непрошеный спутник не остался незамеченным — пёс ворчит, но не злобно, скорее, для порядка. Отвлекаться на глупости некогда — за хозяином надо следить.

Сигрид пробирает до мурашек. Но дело не в холодном воздухе: уж очень мрачен тот лес, в который ведёт её Ульв Стейнсон. Колдовской туман, оставивший в покое поселение, отступивший за границу прибоя, здесь снова стелется по земле. Но каждый шаг, каждое движение плаща идущего рядом мужчины отгоняет белесую пелену. Словно зачарованный круг движется по лесу, а в центре круга всегда находится Ульв. И Сигрид, которую он крепко держит за руку. Не так, как держал Эрик, ладонь к ладони — просто обхватил за запястье. Почему-то казалось, что руки у Ульва должны быть ледяные. А они тёплые. И твёрдые. Будто разогретый в очаге камень. Но чем дальше они идут, тем меньше становится круг, тем гуще тени, тем выше поднимается белый морок, тем явственнее пляшущие в тумане фигуры. Вот уже их окружают стены марева, а серебристый свет луны не в силах разогнать мрак на лице Ульва. Его тонкий длинный нос стал похож на клюв, а гладкие чёрные волосы блестят не хуже перьев. Зелёные глаза горят в темноте, искрятся, как драгоценные камни. В тумане тоже поблёскивают парные огни: зелёные, красные, золотые… У одной из белых фигур появились руки, потянулись к Сигрид. Ульв остановился, слегка запрокинул голову и… завыл.

Никогда бы дочь Алвгейра не подумала, что человек может издавать подобные звуки. Да и человек ли? Почти тотчас же на этот зов последовал ответ: вой волков, слившийся в единую жуткую песню, переходящую в медвежий рык, треск лесного пожара, вопль загарпуненного кита…

Туман шарахнулся в сторону, будто вспуганный заяц. Ульв зашагал дальше, как ни в чём не бывало, а вдоль его пути, словно волны вдоль борта, потекли мохнатые тени, все как одна — с горящими глазами.

— Страшно? — спросил зять Альвгейра, не останавливаясь.

— Нет, — побелевшими губами ответила дочь ярла. Ответила так твёрдо, что муж замедлил шаг и повернул голову.

— Нет? — тонкая, чёрная, будто углём нарисованная на бледном лице бровь вопросительно надломилась.

— Ты — самый страшный в этом лесу, — через силу, но внятно произнесла Сигрид. — А ты поклялся меня защищать.

Ульв и вовсе остановился, рывком развернул девушку к себе. Чуть приподнял лицо за подбородок. Глаза у Сигрид расширились, словно не в силах вобрать обрушившуюся с его взглядом зелень… нет, не малахита. Зелень травы и весенней листвы. Безбородое, с точёными чертами лицо оказалось вдруг очень близко. Тонкие, будто обескровленные, губы почему-то пахли мёдом. «Вот что значит „медоречивый“, да?» — невпопад подумала Сигрид.

— Умная девочка, — твёрдый, ороговевший палец неожиданно нежно погладил её по щеке. — Умнее, чем твой отец. Даже жаль немного…

Мягкий, будто шелест ветра в листве, голос ещё звучал в ушах, а Ульв уже решительно тянул Сигрид дальше, всё ускоряя шаг. Кажется, навёрстывал упущенное. Девушка позволила увлекать себя безвольно, как кукла. Её трясло мелкой дрожью, руки сделались ледяными, а щёки горели. Не успела Сигрид восстановить дыхание, как проводник снова резко остановился.

— Гляди, — Ульв отодвинул с дороги гибкие стебли осоки. Сигрид чуть наклонилась к чёрной глади пруда, но ничего особенного там не увидела. Только туман вдруг перестал жаться за деревьями, растёкся над самой поверхностью воды. Но Ульва это, кажется, не беспокоило. Он встал у девушки за спиной и положил ладони ей на плечи. — Гляди, — повторил он, и ухо Сигрид согрело тепло его дыхания.

А потом Ульв Стейнсон начал петь.

Эрик прижался спиной к дереву. По крайней мере, корень, на котором он стоит, не уходит под воду. Бессмысленные блуждания выматывали не хуже яростной битвы. Но упрямство викинга не позволяло окончательно опустить руки. Передышку одинокий воин решил использовать, чтобы привести мысли в порядок. Получалось не очень хорошо. Проклятый туман будто набился в голову через нос и уши, потому что мысли двигались вяло, не позволяли разглядеть их очертания. «Что… я здесь делаю?» — тупо спросил сам у себя викинг, безуспешно стараясь ухватить ускользающие воспоминания. Гнев, боль утраты, лица товарищей, блестящие зубы черноволосого ублюдка, Альвгейр с обнажённым мечом и Сигрид…

Сигрид! Сердце встрепенулось, будто птица в клетке. Эрик качнулся вперёд, а туман… туман вдруг отступил. Белые стены раздвинулись, обнажив дорогу. Поначалу Эрик осторожничал, пробовал каждый шаг, но вскоре перестал: под ногами неизменно оказывался камень. Устойчивый. Нерушимый. Надёжный. Викинг шагал и мало-помалу стал различать необычные, неуместные звуки. Чем дальше он шёл, тем явственнее становилась музыка, тем шире делался свободный от тумана проход. И вот уже Эрик стоит на поляне… нет, это не поляна, а развалины. Наверное, когда-то здесь стоял храм. Даже сейчас каменные глыбы, образующие круг, потрясают воображение, и, кажется, вибрируют, отзываются на звуки арфы. Она полулежит в центре круга, запылённая, но всё ещё блестящая живым серебром. Больше половины натянутых в три ряда струн остались целы. Ветер гуляет в них, извлекая ту самую мелодию, что привела сюда викинга. Ту самую, что странным образом…

Эрик протянул руку. Выражение его лица сложно разглядеть под слоем грязи, но в синих глазах искрится почти детское любопытство, восхищение внезапно открывшимся чудом.

— Не трогай её.

Голос мелодичный, как весенний ручей. Как серебряный колокольчик.

Эрик вздрогнул и обернулся. Болли как ни в чём не бывало почёсывал за ухом. Если огоньку приспичило поговорить — это его дело.

— Почему? — от неожиданности викинг не спросил ни кто она, ни откуда взялась.