— Друиды так не поступают!

— А цверги — очень даже. — По-волчьи острые зубы блестят в полутьме. Плита с раздирающим душу скрежетом начинает задвигаться.

— Будь ты проклят! — старик в отчаянье царапает стенки саркофага, но только ломает ногти. — Отродье тьмы! Потомок червей!

Ульв только пожимает плечами.

— Я знаю одну девушку, которая сегодняшнюю ночь решила провести в постели потомка червей, а гордую, пусть и сильно разбавленную, кровь сидов оставить в темноте и одиночестве. Да, не беспокойся, в одиночестве. Стенки крепкие, моим «предкам» не добраться до тебя. И через сотню лет будешь выглядеть… как сейчас. Почти. Разве ты не этого хотел?

Плита с глухим стуком встаёт на предназначенное для неё место. Старик бьётся внутри, кричит, расточая и без того скудный запас воздуха:

— Будь ты проклят! Будь проклят, слышишь?! Когда-нибудь ты полюбишь сам. Найдётся кто-то, кто найдёт отклик и в твоей чёрной душе! Пусть пройдёт хоть тысяча лет, ты полюбишь и умрёшь от её руки!

— Я не так легковерен, старик, — смех молодого барда серебряными монетками рассыпался по пещере, — чтобы позволить какой-то девице одурачить себя. Если я и умру, то от удара сырого железа в открытом бою, равный против равного.

Внутри каменного гроба раздался не то взвизг, не то всхлип.

— Ничто, кроме моего проклятия, тебя не убьёт.

Ульв вздрогнул и отшатнулся, схватившись за грудь. Глупец! Как он не догадался связать старика? А теперь этот друид, один из самых старых и опытных из ныне живущих, прокусил себе руку и кровью чертит руны поверх выбитых в камне. И в его голосе звучит пусть и предсмертное, но всё же торжество:

— А если будешь любим в ответ — то ты убьёшь её. Понял? Ты её или она тебя. И тот, кто останется, сделается бессмертным. Навсегда. Будет помнить. Вечно. Вечно. Вечно…

С последним словом из старика ушла жизнь. Всю её, до капли, он вложил в мощнейшее проклятье, которое когда-либо создавал. А Великий Бард стоял, задумчиво вертел в руках ореховый прутик. С досадой и раздражением отбросил его в сторону.

— Ну убью, так убью. Одна женщина стоит другой. А бессмертие — не самая худшая штука.

Но несмотря на то, что юная красавица весьма живо и самозабвенно благодарила его за заступничество той ночью, спал Великий Бард плохо. А утром не то по рассеянности, не то от досады, вместо обычной принёс Кенн Круаху двойную человеческую жертву.

В Круахане Аэд пожелал разговаривать с Эриком наедине. И Пёрышко не противилась: вопреки ожиданиям мир людей оказался совсем не страшным. Ирландцы взирали на жительницу волшебной страны с почтительным восхищением. Ирландки… с плохо скрытой завистью. Так что пока фея купалась в лучах мужского внимания, угощалась непривычной для сидов едой и напитками, поигрывала ножкой и мысленно сравнивала Эрика с его старшим братом, сбившиеся в кружок леди Коннахта шептали: «Это же ведьма! Как король не видит? Что-то скажет аббат Клонферта, когда узнает?» — «А он узнает?» — «Завтра же на исповеди расскажу!»

— Давай определимся сразу, — сказал Аэд, осушив с гостем по второй чаше мёда, — ты мне не брат. Очередь на трон и без тебя длинная.

Эрик кивнул.

— Сдались мне твои бесплодные камни. Коннахт — беднейшее из королевств. А дома меня невеста ждёт. Дочь ярла, между прочим.

— Твоими стараниями беднейшая, — скрипнул зубами Аэд. — Твоими и твоих новых сородичей. Отца нашего сам убил? Или рядом стоял?

Одноглазый неопределённо повёл бровями.

— Когда это было?

— Шесть лет назад. Не здесь… в Лейнстере.

— Не, — Эрик опрокинул в глотку ещё один кубок. — В том году я на материк плавал. А что он в Лейнстере забыл? Свои берега бы охранял лучше.

Король Коннахта вперил в собеседника тяжёлый взгляд. Эрик оторвал у лежащего перед ним поросёнка ногу и запустил в неё зубы. Ещё горячий жир стекал на густую бороду, но викинга это не беспокоило. Как и гнев брата. Весёлая бесшабашность, поселившаяся в нём с тех пор, как Эрик потерял глаз, не оставила его до сих пор.

— Думаешь, он делал это по своей воле? Сражался за того, кто убил нашего деда? По своей воле отдал ему тебя? Аэд Финдлиат стал новым верховным королём. Он силой покорил себе Коннахт. Что бы ты выбрал на месте отца? Подчиниться, или обречь на разорение и рабство всю страну? И семью заодно?

— Выбор — для побеждённых, — неприязненно сказал викинг. Он думал о своём ярле. Ярл должен подчиняться конунгу, об этом знают все. Все, кроме Альвгейра. Конунг наведывался в фюльк всего раз, когда Эрика там ещё не было. Но мальчику рассказывали, что после разговора с вождём конунг собрал своих людей и уплыл. Дань, которую требовал, с собой не взял. Только подарки. Те, что Альвгейр захотел поднести сам.

Аэд с кривой усмешкой разглядывал брата.

— Каким бы легендарным героем ты ни был, в жизни приходится не только побеждать.

Эрик обдумал это утверждение, чуть скривился, и нехотя кивнул: вспомнил о рогатой Геро.

Король Коннахта немного расслабился и отрезал кусок поросёнка.

— Невеста, говоришь, ждёт? А женщина из страны сидов, что с тобой пришла?

— Это моя женщина! — прорычал викинг, мгновенно ощетиниваясь при воспоминании о том, каким взглядом окинул Аэд его спутницу при встрече. И, главное, о том, какой улыбкой ответила она.

Старший брат пригубил мёд из золотого кубка, пряча улыбку в усы. «Плохо же ты, викинг, знаешь волшебный народ, — подумал ирландец. — Ты пока что — её, это так. Но вздумает уйти — не удержишь».

— Мне нужно, чтобы она или ты, если сможешь, провели меня в холмы.

Викинг расхохотался.

— И себе такую думаешь отхватить? Смотри, дело опасное. — Он выразительно ткнул большим пальцем в недостающий глаз. — Это я ещё отделался легко.

— Не твоя забота, — отрубил король.

— Да чего там? — передёрнул плечами Эрик. — Просто иди за туманом. Туда, где он расступится, тропинку покажет. А, вот ещё. Не знаю, важно это, или нет…

Он порылся в мешочке, висевшем на поясе, и протянул Аэду четырёхлистный клевер, который вручил ему Пак. Листочек выглядел свежим, будто только что сорванным. Ирлендец лучше представлял себе ценность этого предмета, так что произнёс с искренней благодарностью:

— Да, это важно.

Король Коннахта считался христианином, а потому у священного дуба Кромма собирались в глубокой тайне. Аэд неуверенно карябал руны, то и дело косился на Пёрышко. Но фея в рунической магии разбиралась не больше, чем болотный огонёк, которым, по сути, и являлась, а потому лишь улыбалась обольстительно. Король, возможно, ответил бы тем же, даже невзирая на могучие руки Эрика, по-хозяйски обнимающие фею, но сейчас его гораздо больше интересовало происхождение девушки, чем её сдобные формы и многообещающие взгляды. «Маленькая моя Аластриона! — тоскливо думал Аэд. — Ты была самой внимательной, самой усидчивой и сообразительной, тебе лучше всех нас давалась тайная наука жрецов. Как же мне тебя не хватает! Нет и не будет мне прощения за то, что не смог тебя уберечь». Эрик между тем мысленно возносил молитвы всем богам, о которых мог вспомнить, чтобы король Коннахта не узнал, какую роль сыграл его брат в смерти его сестры. По крайней мере, до тех пор, пока они с феей не уберутся с этих проклятых берегов.

— Почему викинги нападают только на монастыри? — спросил ирландец, продолжая терзать ножом крошащуюся сухую землю. — Ваши боги враждуют с христианами?

— Не знаю, — простодушно отозвался Эрик. — Я у богов не спрашивал. Для этого ярл есть. Но он говорит, что гоняться по лесам за ирландцем будет только самоубийца.

Король Коннахта довольно осклабился.

— Монастырь же — это курица, каждый год несущая золотые яйца, — продолжал викинг. — Поэтому разрушать их нельзя. Зато удобно грабить. Много золота, много украшений и драгоценностей. Всё в одном месте, рядом с морем. Высадился, забрал, уплыл. Да и монахи ходовой товар. На невольничьем рынке никто не купит язычника-ирландца. Он перегрызёт горло хозяину, даже если у бедняги из спины будет торчать стрела, а из живота меч. А христиане привыкли терпеть. Подчиняться. Стоять не коленях. Не велика разница, перед кем.