— Молодец! — радостно выкрикнул Эрик прямо в окровавленную пасть обернувшегося к хозяину пса, но тут же побледнел и застыл на месте, будто луна облила его жидким серебром. Туман начал медленно рассеиваться, открывая взгляду место жестокой битвы, и вместе с туманом оплывали, растворялись мерзкие личины поверженных врагов. Барди, Ауд, Бьорн, Кнуд, Ламби, Варди… все лежат тут. Немые, неподвижные, некоторые так и не расцепившие смертельных объятий. Мёртвые викинги. А больше никого.

Одноглазый пёс спрыгнул с груди Олава и медленной, размеренной походкой направился к хозяину.

Потёрся головой о голенище сапога, надеясь на одобрение.

Где-то в листве послышался тихий смех.

Ульв встал ещё затемно. Накинул плащ и уже у самой двери бросил жене через плечо:

— Вернусь поздно и голодным. Чтоб ужин был готов.

И вышел, Сигрид даже ответить ничего не успела. С другой стороны, чего тут разговаривать? Хозяйке в новом доме, который ярл в приданое дал, осматриваться надо. Все комнаты обошла. Богато, ничего не скажешь. Не то что дочери ярла, жене конунга не зазорно таким двором заправлять. Вот только ни одного трэлла Сигрид так и не обнаружила. Мясо есть, кое-какие овощи, специи южные, что на вес золота продают… а вот кому распоряжения на ужин отдавать? Кем командовать?

Присела дочь ярла на кровать, на которой Ульв всю ночь провалялся, а она даже подойти боялась, колени обняла и глубоко задумалась. К отцу, что ли, пожаловаться пойти? Смешно даже.

Сигрид тряхнула головой и решительно встала. Вспомнилось, как Ульв говорил с Альвгейром. Без всякого почтения, даже обращение «ярл» произносил как-то странно: не то чтобы с издёвкой, но словно указывая тому его место. Так говорить мог бы разве что… конунг? Ульв Стейнсон достаточно богат, чтобы иметь полный дом трэллов. Раз их тут нет, а ужин он приказал приготовить… приказал небрежно, будто какой-то тир, это может быть только вызов. Чего же он хочет? Доказать, что дочь ярла безмозглая неумеха?

В ушах отчётливо, словно муж стоял у неё за плечом, прозвучало вчерашнее: «Ты не в моём вкусе». И Сигрид залилась краской до кончиков ушей, будто зимняя рябина.

Конечно, у неё не такая пышная грудь, как у Гуннир, но, говорят, она ещё может вырасти. Ну хорошо, и волосы не такие длинные и густые, как у Ингунн…

Сигрид закатала рукава и набросилась на кусок кабана не менее яростно, чем Болли.

Ульв удивлённо перевёл взгляд с полусырого-полуобугленного куска, который брезгливо держал двумя пальцами, на молодую супругу.

— Что это значит, женщина? Я не для того женился, чтобы меня отравили в первый же день.

— Да? — Сигрид, усвоившая от Альвгейра, что лучшая защита это нападение, упёрла руки в бока и, сверля мужа гневным взглядом, воскликнула: — А для чего? Я тебе не нравлюсь, ты мне тоже, так чего сватался? Если ярлом думаешь после отца стать, так не надейся: он ещё тебя переживёт!

— Это вряд ли, — не глядя на Сигрид, Ульв бросил насмерть замученное мясо в очаг. Скинул сапоги, вытянул ноги к огню. Тягостное молчание висело между супругами ещё несколько минут, пока Ульв не подтянул поближе кожаный мешок, который принёс с собой, достал хлеб и головку сыра. Разломил, протянул половину жене. Принялся молча есть.

Сигрид вгрызалась в сыр мелкими быстрыми укусами, как мышка. После целого дня вынужденной голодовки ей показалось, что ничего вкуснее дочь ярла в жизни не ела.

Утолив первый голод, девушка робко, без прежнего вызова, произнесла:

— Ульв!

Он не ответил, но голову слегка повернул, давая понять, что расслышал.

— А зачем ты на мне женился?

Мужчина, выглядевший очень уставшим, небрежно стянул с себя плащ и верхнюю рубаху, упал на брачное ложе и, уже засыпая, пробормотал:

— Готовить научишься — расскажу.

Пламя погребального костра, сложенного Эриком для своего хирда, взметнулось выше деревьев и горело долго. Но последний викинг сидел с отсутствующим взглядом ещё дольше. Угли уже прогорели в невесомый пепел. Одна из серых «бабочек», кружившихся над кострищем, села на щеку викинга. Эрик вздрогнул, будто очнулся от сна, мазнул рукой по лицу, оставив грязный след на месте тонких «крылышек».

Болли преданно заглянул в глаза хозяина. Там была пустота.

На что годится вождь, потерявший всех своих людей? Скольких из них он отправил в Валхаллу собственной рукой? А сам при этом остался практически невредимым… совсем, видно, отвернулись от рыжего Тор с Одином, не хотят видеть в светлых чертогах, на братском пиру. Издав полустон-полувсхлип, Эрик выронил меч. Низко стелющийся туман немедленно потянулся к лезвию белыми лапами, но Болли подскочил со звонким лаем, разметал липкое марево хвостом. После так потрясшей викинга братоубийственной схватки пёс сильно переменился: больше не мялся, не скулил, не жался к хозяину. Напротив, пока Эрик пребывал в состоянии столбняка, Болли обнюхал все метки, оставленные жителями леса, убедился, что тут есть волчья стая и даже нарвался на короткую стычку с её вожаком. Этот бой закончился вничью, но Болли не собирался останавливаться на достигнутом: без команды драккар обратно не пойдёт, так что придётся обживать то, что есть. Пёс вспомнил светлый мех, хорошо заметный на фоне листвы, и притягательный запах молодой волчицы, искоса наблюдавшей за его битвой с вожаком. И облизнулся.

Воинственное поведение Болли окончательно привело Эрика в себя. В конце концов, он ещё жив, а потому должен попытаться отомстить за товарищей. Но самое главное, нужно уничтожить этот проклятый туман. Ведь Эрик поклялся. Поклялся всеми богами, что сделает это, или умрёт. Так же, как чёрный коротышка с малахитовыми глазами, поклялся, ухмыляясь, выставляя напоказ неестественно острые зубы, что охранит Сигрид от хвори колдовского тумана, не позволит ему высосать блеск золотых волос, влагу нежных губ, жизнь из хрупкого тела, как это бывало с другими, сильными цветущими мужчинами, например. Туман, увязавшийся за Эриком после проклятых островов, проникал всюду, молочной пеленой застилал глаза, душил, гасил огонь жизни, не разбирая, кто перед ним: старик, ребёнок, женщина… каждый, кого касались липкие лапы колдовства, заболевал, чах и умирал. Каждый, за исключением ярла, в первый же день с бранью и обнажённым мечом накинувшегося на белёсую пелену.

Оружие, разумеется, проходило сквозь туман, не причиняя тому ни малейшего вреда. От брани, в том числе и иноземной, которую Эрик не понимал, было немногим больше толку.

Сам рыжий викинг, как и его хирд, тоже оказался неуязвим для колдовской заразы, хоть белая позёмка и струилась за ним, как привязанная. Как тень.

Как тень, отброшенная неверным светом факела, однажды отделился от ночной темноты Ульв Стейнсон, отодвинувший белую стену за кромку прибоя. Ярл Альвгейр приветствовал гостя и велел оказать ему величайшие почести. Вот только смотрел при этом на карлика так, будто больше всего на свете мечтает свернуть тому шею.

Наутро после свадьбы дочери Альвгейр был трезв, но зол, будто с похмелья. Ярл вовсю костерил «проклятого выродка, вобравшего в себя худшее от обоих родителей», но сам понимал: злиться надо в первую очередь на себя. Что если ярл перемудрил? Вспомнив, как расхохотался ему в лицо Ульв, Альвгейр поёжился, будто от пронизывающего порыва ветра.

Старые долги между ними давно уплачены, а клятвы оставались нерушимыми, и ярл надеялся, что никогда больше не увидит этих несмешливых малахитовых глаз, а, главное, никогда больше не услышит этот голос: обжигающий, как сталь, сладкий, как мёд, дразнящий, как любовная ласка.

Проклятый ублюдок не носил с собой оружия. Таким, как Ульв, оно не нужно. Слова его богатство, слова его драккар, слова его хирд. И эти же слова стали хирдом Альвгейра, стоило тому попросить. Но ещё смелее и яростнее чудесных воинов оказалась златокудрая Хельга, отвесившая Альвгейру звонкую оплеуху. Можно одолеть хрупкое женское тело, но не сломить дух настоящей валькирии.