Все взгляды теперь переходили с одного плечистого рыжего мужчины на другого, с викинга на короля Коннахта. Да, они были похожи. Если бы не борода Эрика и не длиннющие усы Аэда — их запросто можно было бы перепутать. Хотя, конечно, всегда можно ориентироваться на количество глаз.

Люди Коннахта, конечно, помнили, что у короля Конхобара было четверо детей. И помнили, как плакала королева, когда её муж согласился отдать Тадга воспитанником, а по сути, заложником, верховному королю.

— Нам сообщили, что ты погиб во время набега викингов, — сухо сказал Аэд. — А ты, оказывается, стал одним из них.

Эрик не ответил. Он усиленно вспоминал. Неизвестно, почему, но детская память не сохранила ни ласки матери, ни гордую фигуру отца. То время, когда он был принцем, как будто никогда не существовало. А вот то, как обращались с маленьким пленником люди верховного короля Ирландии, он помнил хорошо. «Иди сюда, внук Маэла[10]! Почисти-ка мне сапоги!» — кричал псарь, отвешивая мальчишке пренебрежительный пинок. «Встань на колени, дерзкое дитя! И молись, молись, чтобы Господь простил прегрешения твоего отца, поднявшего меч на своего господина!» — сурово увещевал священник…

Эрих тряхнул головой. Сколько ему было? Пять? Шесть лет? Он был уже достаточно взрослым, чтобы огреть по голове Лергуса, дюжего монаха, вцепившегося в глотку тогда ещё совсем не старому Ауду. Сознания ирландец не потерял, но отвлёкся, и викингу этого хватило, чтобы перекатиться через противника, подмять под себя.

В том набеге Ауд потерял сына. Но привёз вместо него другого — рыжего и синеглазого. Ярлу мальчик-найдёныш понравился. Альвгейр даже сам взялся его учить некоторым премудростям, и поговаривали, что даже не прочь сделать своим преемником. И ни разу не попрекнул ни куском хлеба, ни родом. Ауд ввёл мальчика в семью по древнему обычаю, дал новое имя. И Эрик забыл, кто он и откуда. Тогда казалось, забыл навсегда. А теперь, к своему ужасу, стал осознавать: под священным дубом он чуть было не изнасиловал собственную сестру. И стал причиной её смерти.

— Выпить есть? — мрачно осведомился викинг у новообретённого родственника.

Сигрид снова плакала у постели супруга. На этот раз — от счастья. Ульв был без сознания, горячий, как только что вынутый из очага горшок, но уже не каменный. И почти не зелёный. Девушка смачивала сухие потрескавшиеся губы мужа, отирала грудь и лицо влажной тканью, беззвучно благодарила богов. О, златокудрая воительница Фрейя! Неужели ты услышала мольбы юной Сигрид? Недаром её покойную мать до сих пор величают валькирией. И дочь будет её достойна. Будет сражаться за своего мужчину до конца.

Альвгейр не знал, как воспринимать такое поведение дочери. Конечно, он и сам был рад, что старой шаманке удалось задуманное. Но почему дочь так убивается по навязанному отцовской волей супругу? Неужели подлый цверг осуществил полунасмешливую угрозу, заронил в девичье сердце любовь своим проклятым колдовским голосом?

Ярл хмурился, отводил глаза от Сигрид. Что это там саам делает?

— Эй, тебе помощь нужна?

Онни отрицательно покачал головой. Очень бережно, почтительно и ласково он поднял на руки сухонькое тельце, оказавшееся таким маленьким!

— Нет, золотоволосый. Нам больше ничья помощь не нужна.

Сказал без горечи, без осуждения, но Альвгейр похолодел.

— Постой! — он схватил нойда за рукав и вгляделся в умиротворённое лицо старухи. Лицо, которое ещё помнил юным и прекрасным. Эти губы целовал когда-то Ульв, стоя у сходней его нового корабля, эти волосы когда-то были не седыми, а золотистыми, как у Сигрид. А сейчас они потускнели. Закрытые глаза ввалились. Не человек — высохшая головешка. И ярл вдруг со всей отчётливостью понял, для чего понадобился Онни такой огромный костёр. — Она умерла? Знала, что это её убьёт? И ты знал?

Молодой шаман не отрывал взгляда от бабкиного бубна, валявшегося у его ног. И произнёс буднично, как само собой разумеющееся:

— Чужая земля. Чужие боги. Далеко от дома. А после смерти нойд становится сильнее.

Он шагнул вперёд, и пальцы Альвгейра сами разжались, скользнули, выпуская узорчатый рукав. Нет, никогда ему саамов не понять. Ведь… Ульв их бросил. Получил, что хотел, и бросил, больше никогда не возвращался к оленьим берегам. Даже в разговоре ни разу не упоминал. Бывало, Альвгейр сам речь заводил, тот молча поднимался и уходил. Ладно, девчонку он тогда к себе приворожил. Но остальные? Теперь ярлу стало понятно, из-за чего так разъярился бурый медведь, муж старой шаманки-оленихи. Но почему всё же дал себя увести?

Альвгейр подошёл к постели и окинул взглядом тонкие черты измождённого лица. Всё-таки перед ним лежал настоящий цверг. Скрытный, хитрый и злобный. Обладатель чарующего голоса, который невозможно забыть. Это существо хотелось ненавидеть. И очень тяжело не полюбить.

— Гад ты ползучий, всё-таки, — пробормотал Альвгейр и заботливо убрал с высокого лба намокшие чёрные пряди.

— Иди уже, отец, — недовольно прошипела Сигрид. — Неужели у ярла неотложных дел больше нет?

Выпроводив всех из дома, Сигрид заперла дверь и ненадолго оставила мужа одного. Она согрела воды, неторопливо совершила омовение, натёрла кожу благовонными маслами, расчесала золотые волосы, заплела косы, обернула вокруг головы и заколола их драгоценной диадемой из тех, что Ульв дарил ей перед свадьбой. В довершение облачилась в полупрозрачную шёлковую сорочку и вошла в спальню.

Муж лежал на том же месте, где она его оставила, лишь сбил с себя одеяло в беспокойном сне. Но это оказалось даже кстати. Сигрид приблизилась к ложу и опустилась рядом с вернувшимся с того света супругом. Несколько минут девушка разглядывала его исхудавшее лицо, мысленно вознесла молитву Фрейе… и скользнула на грудь мужчине, ощущая себя валькирией, падающей с небес за телом павшего героя.

Герой оказался не до конца павшим: агатовые копья ресниц слегка вздрогнули.

— Руку откушу, — недовольно пробормотал Ульв. — А кошкам хвосты в морской узел завяжу.

— Что? — опешила «валькирия», не ожидавшая подобной реакции на свою атаку.

Мужчина нехотя открыл глаза.

— А… это ты. Тоже убирайся.

Голубые глаза земного воплощения Фрейи вспыхнули яростным огнём.

— И не подумаю! — Сигрид решительно улеглась на мужа сверху, уперев руки по сторонам от его головы. — Я твоя жена. Это мой дом. Не смей меня прогонять!

— Сейчас самое время развестись, — задушенно предложил Ульв. — Вон порог. Доходишь до него и…

— И не надейся, — ласково пропела Сигрид, обнимая мужа коленями за талию. Она наклонилась совсем близко, явно намереваясь запечатлеть на бледных губах страстный поцелуй.

— Слезь, мне дышать тяжело, — сердито закашлялся неласковый супруг. Сигрид скатилась набок, но позиций не сдала: закинула ногу Ульву на бедро, руками обвила его шею. Грудь Стейнсона вздымалась неровно, сотрясаемая сухим кашлем, будто он наглотался пыли. Наконец, Ульв устало прикрыл глаза:

— Что тебе нужно от меня, женщина?

— То, что принадлежит мне. Моего мужчину.

Цверг снова позеленел, но, как ни странно, выглядеть стал гораздо живее. Даже голову приподнял.

— Сдурела совсем? Твой мужчина сейчас в Зелёных Холмах с феями развлекается. Скорее всего. Возьми у папочки драккар и проваливай к нему.

— Ты сам говорил, что ничего ему королева Мэб не сделает. А твоё сердце паучьей сетью оплела! Но я тебя спасу.

— Валяй. — Ульв обессиленно откинул голову на свёрнутый плащ и снова закрыл глаза.

Сигрид не заставила себя упрашивать. Лёгкие, но многочисленные поцелуи покрыли грудь и шею мужчины, белые девичьи руки ласкали его лицо и плечи, не решаясь пока спуститься ниже. Безучастность супруга всё больше распаляла юную спасительницу, врождённое упрямство заставляло алеть щёки и губы. Не иначе, как богиня любви наделила молившую о помощи девушку кошачьей грацией и гибкостью. Сигрид виноградной лозой обвилась вокруг мужа, сама захмелев от предвкушения и азарта, а он… рассмеялся. Глухо, зло. А под конец снова закашлялся.