Дозиметры — дозиметрами. Но не раз случалось, что “партизаны” зимой скидывали бушлаты под машины и с утра до ночи латали технику — бывало, без запасных частей, нужных ключей, других инструментов — лишь бы поставить машины на ход к весне. И ставили! Даже списанную. Обеспечение техникой было неважное, хотя Чернобыль все получал по первому требованию. Но самосвалы, погрузчики, грейдеры — фактически все “светили”, их надо было быстро списывать и заменять новыми — не напасешься.

   Любовь Ивановна Анисимова приехала в Чернобыль с оперативной группой Госкомгидромета СССР в первые послеаварийные дни в качестве младшего научного сотрудника прикладной географии. Но она оказалась в межправительственной группе по оценке радиационной обстановки при Правительственной комиссии летом и осенью 86-го, а это позволяло видеть многое, находясь ежедневно в гуще событий.

   Рисовали карты, сводили данные по радиационной обстановке. Молодую женщину берегли, не пускали дальше с. Копачи (в трех километрах от станции), поскольку сама по себе дорога на станцию и обратно в г. Чернобыль обходилась в 1 бэр. Поэтому ей приходилось помимо работы с картами “лишь” провожать ученых на станцию.

     — Поражал героизм людей. Наши офицеры никогда солдат не посылали, старались всю “грязную” работу выполнять самостоятельно — ведь они, специалисты по ядерной безопасности, понимали, на что идут. Сначала это были ученые из Москвы, потом к ним добавились и украинские. Это был массовый героизм, хотя иногда встречались и трусы, например, наш водитель сбежал, но таких — единицы.

   Но, возможно, еще больше поражают Любовь Ивановну судьбы этих людей: не повезло практически всем. Возвратившись героями, они оказались по сути не нужны никому: ни своим коллегам, ни даже государству. Все мы помним реальную ситуацию застоя: хорошо работающий создает нежелательный фон для бездельников и карьеристов, поэтому лучше всего от него избавиться. Многие чернобыльцы были вынуждены уйти с работы, а равноценную по интересам находят с большим трудом. Даже к орденам почти никого из них не представили. Все это вызывает горечь, осознание своей ненужности обществу. В действительности они обществу жизненно необходимы, но им об этом не говорят. Большинство вернулись больными, кто — больше, кто — меньше; больны их послечернобыльские дети, в постоянном скрытом стрессовом состоянии пребывают семьи, да и они сами.

    В Чернобыле женщин-ликвидаторов было мало, соответственно мало для них и свободного жилья. Анисимова жила с дезактиваторщицами, бывшими припятчанками. Ее поразили пустые глаза этих женщин, не знавших, куда именно в Крым отправили отдыхать их детей, где находятся мужья (“где-то видели в зоне, в другой смене”). Люди с опустошенной душой.

    — Меня постоянно мучит мысль, что все, кто коснулся Чернобыля, его гнет будут нести до конца жизни, боясь за свое здоровье, теперешних детей и детей их детей, хотя объективно уровень радиации сейчас, в 96-м и не очень велик. Проблема Чернобыля уже не остра, для нашего народа, для государства ее как бы и нет больше, хотя объективно она существует. Но в подсознании прошедших зону, жителей пострадавших территорий, она будет пульсировать независимо от “глобальных” обстоятельств: “Все от Чернобыля" — даже у тех, кто грамотно оценивает ситуацию, не преувеличивая опасность. У ликвидаторов плохие кровеносные сосуды, у многих болят ноги, суставы, проявляются признаки раннего, то есть “радиационного” старения. Эта психологическая заноза делает чернобыльские последствия более сложными, чем последствия Афганистана или Вьетнама для американских солдат. Чернобыльский синдром. И он будет психологически довлеть даже после того, как уйдет это поколение чернобыльцев. Поэтому внимание общества, государства к ликвидаторам — не просто проявление гуманизма. Это — показатель здоровья самого общества.

    Однажды загорелся “грязный” лес. Поблизости были военные — тоже призывники, или попросту — “партизаны”. Бросились они на этот пожар с тем, что попало под руку — били огонь своими же бушлатами, лопатами, ветками, топтали ногами. А потом сами “звенели” на дозконтроле. Глупо? Величайший из мудрецов древности Аристотель, живший 1350 лет назад, который и сегодня во многом воспринимается, как наш современник, говорил: “Конечно, мужество не бывает вовсе без страсти и порыва. Только этот порыв должен исходить от разума и быть устремлен к прекрасному”. Да, мудрость его за многие века не померкла: эти люди понимали, ради чего рисковали: горящий лес разнес бы радионуклиды с дымом и пеплом на большие расстояния. Конечно, если рассуждать с теперешних позиций, то даже рыжий лес по сравнению с открытым реактором внес бы относительно небольшой вклад в общий радиационный фон. Тогда же любая дополнительная радиация воспринималась как враг №1. С этим сталкивались, выполняя буквально любую работу в чернобыльской зоне.

   Обстановка была настолько сложной, что грамотное и даже просто смелое организационное или техническое решение помогало защитить людей от лишних доз буквально во всех случаях. Ну, взять хотя бы одно из таких решений — необычные бетонные работы у подножья четвертого энергоблока: сто тысяч квадратных метров поверхности земли машинами с дистанционным управлением покрывали полуметровым слоем сухой бетонной смеси и поливали водой. Бетон — неплохой изолятор радиоактивности. Сколь возможно, смесь выравнивали бульдозерами. Следом за дело  вновь принималась радиоуправляемая техника. А сверху для верности еще положили бетонные плиты.

   Но так полно использовать радиоуправляемую технику удавалось редко. А работы, между тем, абсолютно все требовали скорости, точности и профессионализма. Оттого-то более или менее сложные операции выполняли в основном профессионалы — физики, эксплуатационники, энергостроители, грамотные дозиметристы. Этим, между прочим, главным образом объясняется и отказ в ответ на многочисленные письменные предложения добровольцев из всех уголков Советского Союза.

   Профессионал быстрее и грамотнее выполнит работу. Он умеет грамотно вести себя с радиоактивными веществами и не пытается “брать врага” штурмом, кавалерийским налетом. А ведь был и такой случай. Один генерал личным примером, пренебрегая техническими средствами, в Чернобыле в начале мая 86-го повел солдат “в бой” (?!) на площадке АЭС по кускам графита. Надо ли это комментировать? Надо ли объяснять важность обучения новичков, особенно молодых ребят осторожности и профессиональным навыкам не только в момент реальной опасности?

   Именно в самый опасный, первый период пришлось выполнять широкомасштабные работы по ликвидации последствий аварии, притом на открытой местности, да еще на территории АЭС.

   На поверхности земли опасность представляла радиоактивная пыль. Большинство “горячих точек” — на территории АЭС. Но ветер перемещал пыль. И здесь бригадиру или начальнику участка на строительных или монтажных работах надо было достоверно знать, в каких условиях будут работать люди именно в данный момент. Поэтому впереди всегда шли дозиметристы.

    Одетые, как операторы АЭС, в белые костюмы, а часто и в белых перчатках, дозиметристы начинали каждый рабочий день в 30-километровой зоне. Возникла даже мода на белые костюмы. Особо лихие пижоны правдами, а в основном — неправдами добывали их на ЧАЭС.

    Дозиметристы определяли допустимое время присутствия человека в том или ином месте. Рабочая смена некоторых из них продолжалась секунды. Лихачество не поощрял никто. И фронтовики ведь уважают друг друга не за отчаянную храбрость и бессмысленное ухарство, а за то, что победил и не подставился зря под пули. Вот и в Чернобыле всех ценили за умение работать, ни хватая лишние бэры.

    Большинство дозиметристов были воины-химики. Дозиметрический контроль, радиационная и химическая разведка, дезактивация, дегазация и дезинфекция боевой техники, обмундирования и прочих материальных средств, дегазация и дезактивация местности, “засечка” ядерных взрывов — это их служебные обязанности. Они призваны защищать военных и мирное население от радиоактивного, химического, биологического поражения, вообще от оружия массового поражения.