С.С. Воробьев открыл убежище в 2 часа 35 минут. Доложил о высоких уровнях радиации на территории станции и потребовал срочно разобраться и принять меры. Но директор ЧАЭС объявил всему руководящему составу... начало учения по гражданской обороне и запросил соответствующие документы — на это ушло еще минут двадцать.

   Бункер сам оказался радиоактивно загрязненным — еще до аварии включили систему вентиляции в “чистом режиме”, чтобы проветрить помещение. Брюханов распорядился выдать руководству противогазы и поднять по тревоге формирования гражданской обороны. И на это ушло время, поскольку по ночам подразделения гражданской обороны не тренировали, не приучили к оперативности.

    Воробьев же снова пошел вокруг станции замерять фон. Снова зашкаливало. Он снова доложил об этом директору, и тот... ни поверил! Воробьев доложил еще, что радиоактивный след пошел в сторону г. Припяти и что нужно срочно оповещать людей и принимать экстренные меры. Доложил о том же и в штаб Гражданской обороны Киевской области.

    ...А в это время сотрудники станции, истинные герои отдавали свои жизни на аварийном блоке.

    Брюханов приказал Воробьеву еще раз проверить обстановку. Но тот не подчинился, а отправился с майором Телятниковым за костюмами и противогазами для пожарных — ведь у них не оказалось ни спецзащиты, ни нужных дозиметрических приборов.

    По дороге Воробьев доложил заместителю по науке о виденных им кусках графита на территории станции — тот усомнился… В это время пришел главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин и также заявил, что реактор заглушен, а потому и графита никакого быть не может.

    Даже в 6 часов 20 минут утра, когда Воробьев доложил Брюханову новые результаты дозразведки, тот не поверил, приказал уйти с АЭС, не паниковать и вообще не появляться на глаза...

    Говорят, Брюханов все же распорядился вызвать автобусы для эвакуации припятчан 26 апреля, но услышал из обкома партии окрик “не паниковать” и распоряжение отменил.

    “В 7.00 Воробьев вынужден был открытым текстом доложить радиационную обстановку начальнику штаба ГО Киевской области полковнику Корнюшину, который после этого прибыл на АЭС, но никаких решительных действий не предпринял”, — пишет профессионал в области гражданской обороны генерал Н.Д. Тараканов.

    ...Вот такая информация о создавшейся обстановке ждала членов Правительственной комиссии.

    Итак, Токаренко отправил со станции многих, думая, что пострадал только Центральный зал. Узнав, что разгерметизировался и реактор, приказал отправляться по домам и остальным. О себе не думал. Он то ходил, то ездил на своей машине от объекта к объекту, как потом выяснилось, прямо по кускам графита в Припять, в Чернобыль и снова на станцию. Получил дозу около ста бэр (ориентировочно, поскольку дозиметристы и медики обследовать монтажников начали только 29 апреля). Машину пришлось бросить — она оказалась слишком “грязной”. И он долго болел.

   ... На Чернобыльскую стройку В.П. Токаренко пришел ко времени монтажа первого энергоблока сразу заместителем управляющего трестом с орденами Октябрьской Революции и “Знак Почета”. Аварийный 1986 год добавил к этому ряду орден Ленина.

   Родился Владимир Петрович в Мурманске, работать начал с 17 лет слесарем треста “Востокэнергомонтаж” в городе Ангарске, потом учился на токаря, вскоре стал мастером, старшим производителем работ. За всякое дело брался сноровисто, с выдумкой. Но все-таки хотелось поучиться технической грамоте в вузе — и пошел в томский политехнический в таком возрасте, когда его уже заканчивают. Считал, — учиться никогда не стыдно. Стыдно не знать, не уметь. И позже эту привычку постоянно учиться не бросил, а все стоящее, прогрессивное сразу же употреблял в дело. Еще возглавил общество трезвенников, взялся редактировать стенгазету. Надо ли удивляться, что к В.П. Токаренко с огромным уважением относятся все, кто хоть немного с ним общался. Многие специалисты ЮТЭМа называют его своим Учителем, и не только потому, что ЧАЭС он знает наизусть. Не только Токаренко не смог поступить иначе. Весь ЮТЭМ заслуживает отдельного рассказа, и такой рассказ впереди.

 ПЕРВЫЕ ДЕЙСТВИЯ

     Многие леса огородили. У въездов в другие установили плакаты: “Граждане! Въезд в лес временно запрещен, использование его даров противопоказано”, “Обочина заражена”, “Запретная зона”. На пляжах: “Купание запрещено” (чтобы не загорали на “грязном” песке).

    Военные изучали карты местности и процедуру обследования сел, как боевые операции.

    Природа не понимала опасности и продолжала какое-то время жить по своим законам. Кое-где эвакуированные жители вновь вкапывали стволы деревьев с колесами для аистов. Но птицы упрямо оставались на своих старых гнездах и вывели птенцов. Их можно было видеть даже среди бронетранспортеров и у стоящих вертолетов. Пышно цвели и особенно богато плодоносили сады. Но теперь все это воспринималось как противоестественное.

    В мае командированные (их было еще относительно немного) размещались в самом городе Чернобыле. Служебных помещений не хватало, оттого теснились, но покинутое жилье не занимали. Например, в общежитии профтехучилища временно разместились инженерные службы. В кабинетах райкома партии — Правительственная комиссия, офисы Минэнерго, Минсредмаша, Минздрава, ИАЭ им. И.В. Курчатова и другие. Ученые — в здании больницы (физикам досталось отделение гинекологии, и они в шутку адресовали друг друга соответственно табличкам на кабинетах).

    При выезде из зоны каждое колесо и днище любой машины дозиметристы “ощупывали” своими приборами. Поначалу это  отнимало слишком много времени, на постах создавались длиннющие пробки, и в очереди на проверку случалось стоять часа два-три. Поэтому с помощью украинского Института ядерных исследований посты вскоре оснастили усовершенствованной аппаратурой, многократно ускоряющей проверку. Сквозных автошин на киевской дороге практически не было. Через год в зону чистые машины вообще перестали пускать, и многие чернобыльские легковушки, даже рейсовые автобусы с работающими в километровой зоне от поста стали возвращаться обратно, а выезжавшие пассажиры пересаживались в чистые, которые предоставил штаб Минэнерго СССР.

  О быте никто не думал, особенно в первое время. Тесноту и неудобства старались не замечать. Все ночевали в г. Припяти не только до начала эвакуации населения 27 апреля, но и несколько дней позже. Когда реальная опасность для здоровья стала очевидной всем, Правительственная комиссия и управленческие штабы эксплуата-ционников и энергостроителей все еще работали в Припяти. Видимо, им, до предела занятым решением насущных крупномасштабных проблем, просто в голову не прихо-дило заботиться о собственном здоровье. Правда, 29 апреля большинство уже ночевало в с. Полесском, а высшие чины — в с. Иванково, за пределами 30-километровой зоны.

    Многих, впервые приезжавших в те дни в Чернобыль, поражали порядок, высокий уровень организованности и абсолютное отсутствие паники. А ведь масштабы трагедии уже были в достаточной мере известны. Экстремальные ситуации, конечно, высвечивают, кто есть кто. Обстановка была до такой степени серьезной, что просто не оставляла ненужных, суетливых или малодушных — им предлагали уехать или они к этому приходили сами. В Чернобыле только работали. Без счета времени. До изнеможения. Вдохновенно. Самоотверженно.

  В первые дни единственным средством борьбы с радиацией был йодистый калий, который теперь все получали в обязательном порядке для защиты щитовидной железы. Он очень помог. Действительно, радиоактивный йод на первых порах представлял наибольшую опасность для организма. А обычный йод заблаговременно наполнял щитовидную железу, не оставляя места для радиоактивного изотопа.

    В с. Иванково члены Правительственной комиссии нередко приезжали только в 3-4 часа утра. В гостинице их ждали с горячим бульоном и другой питательной и вкусной пищей. Молодых поварих набрали из профтехучилищ. Они старались готовить очень хорошо, и это им удавалось. А в 8 утра в г. Чернобыле уже начиналась работа Правительственной комиссии и всех остальных служб.