* * *
Что заставило кадровых работников ЧАЭС не убежать, ну пусть не уйти, со станции без специального приказа? Вспомним, А.А. Ситников в больнице на вопрос жены, почему он сделал то, что сделал (ведь не его это оборудование), ответил: “Я не мог иначе. Конечно, не знал, что именно произошло. Но взрыв одного реактора - это гибель региона. А если взорвутся все четыре — не будет Украины, а может, и пол-Европы”. Может быть, Ситников — исключение, фанатик?
— Нет, — ответил один из многих, мастер по ремонту оборудования перегрузочной машины и председатель цехкома РЦ-2 Быстров, — Работники ЧАЭС сами остались на станции, а вынужденные уехать отдали в отдел кадров заявления с просьбой отозвать их в первую очередь, потому что они хорошо знают компоновку оборудования своей станции, его индивидуальный характер. Ведь у машин, как у людей, тоже проявляются “личные” особенности характера. Приехавшим с других, даже аналогичных, станций пришлось бы потратить время на знакомство. Это, конечно, нерационально. То было время оперативных, активных мер. Я, например, после аварии на четвертом блоке устанавливал в третий реактор дополнительные стержни-поглотители, чтобы повысить его надежность.
Такие действия станционники считали нормой и восприняли как моральное уродство поступок коллеги В.И. Фаустова за то, что, не позаботившись о подчиненных, он вывез свою семью, вернулся, но отсутствовал в течение пяти (!) дней. На парткоме станции его исключили из партии. Однако рассказывали об этом очень неохотно.
Все указания, связанные с эвакуацией, от имени директора давал его заместитель по кадрам И. Царенко. Вскоре он уехал, и ответственным за эвакуацию назначили другого заместителя директора. Никто из персонала АЭС толком не знал, оставаться ему или уезжать... Остались наиболее сознательные.
Руководители АЭС обслуживание станции, по сути, пустили на самотек, объявив всеобщую эвакуацию. АЭС могла остаться совсем без персонала. Между тем, безнадзорная, даже остановленная (а может быть, особенно остановленная) атомная станция опаснее работающей, но с персоналом. Так что, подчиненные оказались разумнее высших руководителей станции, да и отрасли, а их гражданская позиция — безупречной. Вечером 27 апреля и с утра 28-го на ЧАЭС сложилась тяжелая обстановка — не хватало рабочих рук, под угрозой было обеспечение вахты персоналом. Оставшиеся, по сути, не подчинились приказу об отъезде. И это — подвиг. Они осуждали уехавших, но необходимых по службе работников, с позиций наивысшего морального уровня.
Ведь они уже знали ситуацию, когда утром 26 апреля в 8 утра из Припяти автобус, как обычно, привез людей на работу, будто все сразу выдохнули: “А!?” — То был единый вздох ужаса. Военные уже мыли дороги из брандспойтов.
Г.Ф. Заводчиков увидел, что инженерной работы для него нет. Что он может делать? Занялся эвакуацией людей, шедших, как и он, на вторую смену. Первым в галерее между третьим и четвертым энергоблоками заметил женщину-оператора химцеха Паюсову. “Куда вы идете?” — “На свое рабочее место”. Заводчиков отправил ее назад: женщинам в этой обстановке вообще находиться не следует. Затем остановил других. Поставил пост. Дал задание пришедшим начальникам смен цехов, чтобы отбирали для работы только тех, кто действительно необходим, а сам отправился к себе, на энергоблоки первой очереди. В начале девятого пришел А. Нехаев, доложил о том, что удалось сделать. Орлов и Усков прогнали его отдыхать, так как он плохо себя чувствовал. Затем вернулся Орлов. Лицо серое — Заводчиков ужаснулся, прежде никогда Вячеслава таким не видал. Обоих отправил в санпропускник. Оттуда их увезли в больницу. Оба получили радиационные ожоги: задвижки, которые они пытались открыть, завалило обломками.
10 утра. Заводчиков отправил персонал домой и сам ушел в штаб гражданской обороны. В больнице, еле живой, чудь придя в себя, Орлов стал писать Заводчикову письма с советами, какие технические мероприятия следует выполнять на станции. А ведь он обслуживал энергоблоки первой очереди, имел право вообще не заниматься проблемами четвертого блока и даже туда не ходить... Орлов работает в украинском Госатомнадзоре, Заводчиков после аварии стал заместителем начальника реакторного цеха
— Что Вам запомнилось больше всего? — вопрос к старшему оператору главных циркуляционных насосов четвертого энергоблока ЧАЭС М.А. Рыбочкину, в аварию непосредственно не попавшему. Его смена начиналась в 16.00 26 апреля, когда положение в какой-то мере стало ясным, хотя бы внешне, и неожиданностей, вроде бы, не предвещало.
— Я был уверен, что в 24.00 26 апреля нас не сменят, а если и сменят, то это будут люди из других смен станции — ведь наши работали всего сутки назад, в ту (!) ночь. Но ровно в полночь пришли старший оператор четвертого блока Евдольченко, старший оператор третьего энергоблока Саша Огулов, Москаленко, Миронов. Они рассказывали, что когда Вячеслав Орлов, Смагин, Огулов услышали взрыв, то стали звонить по телефону, хотели узнать, что случилось, что с ребятами. Но ответа не было — и они сами создали бригаду по выяснению обстановки. Прошло менее суток — и они снова на станции.
Семьи энергостроителей также уехали в эвакуацию. А руководителям подразделений — начальникам цехов, управлений, главным инженерам — было предложено остаться, и они остались в Припяти, в своих квартирах до 29-го, пока все не перебрались поближе к Чернобылю, в основном, в пос. Залесье.
Например, начальник Днепропетровского управления Всесоюзного объединения “Гидроспецстрой” В.Н. Неучев 26 апреля и сам еще не очень-то представлял будущие обязанности своего управления (оно базировалось в г. Припяти). Но на всякий случай обошел четырех рабочих, советуясь, кто из них может остаться независимо от эвакуации. Согласились копровщик В.И. Зайцев и машинист насосов В.К. Зайцева. Многие другие остались без просьб, по своей инициативе, правда, двое мужчин, которым эта честь была предложена, решительно отказались и уехали. Но, когда через полтора месяца они сами вернулись с просьбой дать какую-нибудь работу, то должны были вытерпеть нелицеприятный разговор в своем коллективе, всё поняли и стали работать нормально. Вскоре стали “самостийно” возвращаться из эвакуации многие рядовые рабочие и инженеры — спасать!
Подготовить к эвакуации жителей Чернобыльского района, в очередь из 10-километровой зоны, 28 апреля предложили начальник штаба Гражданской обороны (ГО) Украины генерал-лейтенант Н. Бондарчук и заместитель ГО СССР полковник В.Долгопалов (он же начальник ГО Киевской области). Н. Плющ отдал необходимые распоряжения, и на следующий день все необходимое было наготове. Об этом он доложил Б.Е. Щербине и попросил разрешить эвакуацию. Но такого разрешения не последовало.
28 и 29 апреля весь район предполагаемого радиоактивного заражения был пропорционально разделен на зоны. 30-километровую зону сначала просто обвели циркулем. Когда уточнили карты радиационного загрязнения, то очертили площади с уровнями загрязнения 15 Ки/кв.км по цезию-137; 3 Ки/кв.км по стронцию-90 и 0,1 Ки/кв.км по плутонию — оказалось 1856 квадратных километров. Из них 41% занимают леса, 28% — водоемы, болота и неудобья и 4% — населенные пункты. На них выпало в общей сложности 30 миллионов Кюри радионуклидов.
На состоявшемся 1 мая заседании Правительственной комиссии вопрос об эвакуации людей и сельскохозяйственных животных, прежде всего из девяти населенных пунктов 10-километровой зоны, а также выборочно из 30-километровой зоны поднял генерал-полковник Б. Иванов. На этом настаивали также первый секретарь Чернобыльского райкома КП Украины А. Амелькин и председатель райисполкома А. Щекин. В ответ Б.Щербина предложил 2 мая собрать компетентных специалистов и обсудить необходимость эвакуации из 10-километровой зоны. Такое совещание состоялось. Участвовавшие в нем заместитель министра Здравоохранения СССР Е. Воробьев и директор ВНИИАЭС Минэнерго СССР А. Абагян, изучив положение дел, высказались за то, чтобы эвакуацию разрешить.
