Пьем чай, слушаем транзистор, посматриваем на реку — тиха, темна и пустынна она. Снова садимся в лодку и идем без мотора на шестах. Спать бы завалиться в уютной избушке, а надо плыть, контролировать ямы. Мезень мелка, но не везде: мели, где едва проходит лодка, сменяются глубокими ямами. На ямах, случается, и ловят браконьеры.
Самая глухая пора ночи. Тишина. По небу плывут мрачные ночные облака. Ветерок набежал. Медленно движутся берега, медленно движется время, и хорошо, спокойно на душе, она примолкла, нетревожима, как ночная природа.
Впереди угадывается деревня. Это — Лебское. Кто-то ходит по берегу с фонариком. Не браконьер ли собрался на рыбалку? Мы загоняем лодку на песок, сидим, ждем. Если браконьер, он от нас не уйдет. Но никто не гремит в лодке, а на берегу продолжают светить фонарики, и несколько голосов затягивают песню: молодежь гуляет. Час ночи.
Снова плывем по течению, отталкиваясь шестами. Плывем по ямам, всматриваемся в берега. Бывает, браконьеры, спустив сеть, прячутся на берегу. Сеть можно скрыть в воде, но лодку не скроешь — берега чистые. Иногда казалось, что под берегом стоит лодка, но, подъехав, мы убеждались, что это коряга. Все было спокойно, все было в порядке.
Забрезжил рассвет. Полнеба светлело, полнеба было в ночных облаках. Еще не встало солнце, но уже яснее засверкала струя на речном перекате. Тут показалась давно желанная избушка — становище косарей на Выборе. Никого в ней не было, и теперь, отдежурив вахту, инспекция имела полное право отдыхать.
Днем нам некуда спешить. Можно подумать и об ухе. Но не так обильна рыбалка на Мезени, на удочку ловится рыбешка мелкая — елец да пескарь. За рыбой надо ехать далеко — в верховья притоков или на озера. Возле нашей стоянки впадает речка-ручеек Выбор, шумит, бежит по каменистым перекатам. Кажется, какая рыба может здесь быть? Но моторист Сергей, наш умелец, взглянул на речку, наладил удочку и полез в воду в высоких сапогах. И как это у него здорово получается — кинет удочку и тянет изрядного хариуса. Вот и уха, и скоросол…
День жаркий, один из последних погожих деньков короткого северного лета. Начинает клониться солнце к вечеру — пора нам выезжать. Снова тянутся те же низкие, однообразные лесные берега, но не скучны эти картины — на Мезени просторно, не сжата она, не стеснена лесами, а раздвинулись леса, давая раздолье ее золотистому мелководью. Видно галечное дно в прозрачной воде, вот волнистые заструги пересекли реку, и снова зарывается мотор в песок, темнеет вода на ямах и светлеет на мелях. Моторист реку знает, уверенно проходит мели и перекаты. Потянулись деревни по низким берегам — Боровое, затем Кысса, далее Усть-Низема. Под Усть-Низемой два песчаных острова — не было раньше островов на реке. Проехали Засулье, деревню, расположившуюся поперек низменного мыса. На берегу стоит путевой знак — 300. Половина пути пройдена мною по реке, и все такая же она спокойная, мелководная, простая своим обликом, ненавязчивая река Мезень.
Засулье — значит за Сулой. Ниже деревни справа впадает Сула. Возле ее устья — пастбище, становище пастухов. Мезень в этом месте широкая, в ровных возвышенных берегах и глубокая — здесь сульская яма. Избушки нет, и мы устраиваемся под елкой у костерка. Ребята время от времени ходят по берегу, смотрят в бинокль — нет ли кого на плёсах, но никого нет. Ночь звездная, свежая, росистая, тишина полная, всеобъемлющая. Походная жизнь с разъездами по реке и ночевками под открытым небом, которая приезжему человеку кажется полной романтики, для моих спутников — повседневная работа.
А утром — дальше по ямам и мелям. Серьезных нарушений не обнаружено, но мелкие встречаются: отпускник забрасывал спиннинг, инвалид ловил на «кораблик». В первом случае составили протокол, во втором — ограничились устным предупреждением. Нельзя ни ловить на «кораблик», ни возить за лодкой «мушку». Разрешена только удочка.
Широкий прямой плёс выводит нас к Койнасу. Это такое же большое село, как и Вожгоры, связанное с райцентром самолетным сообщением. Койнас стоит красиво, по-мезенски, по левому берегу под зелеными холмами, самый высокий холм с лесом на вершине похож на шапку. И река здесь широкая, с километр, разделенная песчаным островом. Глядя на водную ширь, подумаешь, что не одолеть ее вплавь, а на деле — вброд перейдешь.
Некогда от Койнаса (как и от Вожгор) вел тракт на Печору, в Усть-Цильму. Начинался он на правом берегу и шел холмами через тайболу. Путь до реки Цильмы был разбит на пять станций, между которыми был примерно день езды на лошадях. Тракт этот действовал еще в тридцатые годы.
Подъезжаем к устью Кымы. У леса стоит первая деревня, она и называется по-лесному — Чухари («чухарь» по-местному — глухарь). В Усть-Кыме мы расстаемся с Володей и Сергеем. Они торопятся назад. Нас встречает здешний рыбинспектор Клавдий Федорович Кузьмин, ведет в свой дом на горе.
Дом у Клавдия Федоровича добротный, порядок в нем образцовый. Не в один крестьянский дом на Мезени захожу я, и везде обращает внимание, как поменялась обстановка деревенского жилища. Только у стариков все сохраняется по-прежнему: большая изба с русской печью, стол в красном углу, скамьи вдоль стен, высокий шкаф с посудой, запечный голбец. В новом доме, как у нашего хозяина, уже не так. Дом снаружи обшит и выкрашен, внутри оклеен обоями. Русская печь оставлена, она хоть и громоздка, но во многих отношениях необходима: она жароустойчива, в ней теплым сохраняется обед, на ней можно посушить намокшую одежду, да и самому согреться. Две смежные жилые комнаты отапливаются голландкой. Здесь обстановка на городской лад. Заметно старание обставиться покрасивее. Вместо традиционного образа в углу висит репродукция с картины Брюллова «Полдень» — итальяночка под гроздью винограда. Вместо дедовского шкафа местной выделки стоит полированный сервант с посудой и безделушками на полках. Вместо скамеек — мягкий диван. Кровать с горами подушек, платяной шкаф с зеркалом. На столике — ламповый и транзисторный приемники. Аккуратной стопочкой сложены газеты и журналы. Все в идеальном порядке и в доме, и в подсобных помещениях.
Не прост он, Клавдий Федорович, умудрен жизненным опытом. У рыбинспектора жизнь не простая, особенно в таких местах, где на сотню километров люди знают друг друга. Тут ты сам вырос, тут множество родни. Поблажки давать инспектор никому не может, мягкий, слабовольный человек на такой работе долго не удержится, его мягкость обернется во зло для него же в первую очередь. Надо быть требовательным, но не быть жестоким, придирчивым, иначе среди своих односельчан ты окажешься отщепенцем. Надо поставить себя так, чтобы люди считали тебя представителем закона, и поступать только справедливо.
Рыбинспектор обычно в одиночку не ездит. У Клавдия Федоровича мотористом Осип Тимохов, низенький, плотный, лохматый, с добродушным лицом лешего. Он и есть лесной человек: летом — моторист, зимой — промысловик. Тимохов сам про себя ничего не рассказывает, рассказывают о нем другие, а он знай улыбается. Про тот случай и в газете писали: пришел Тимохов на свои угодья к избушке — дверь растворена. Собака перед дверью зарычала и залаяла. Тимохов сообразил и подпер дверь колом. Он, медведь-то, в окно полез, тут его Тимохов и положил. Много сказок про медведя на Севере рассказывают, но и такое бывает.
Вот и сидим мы у Клавдия Федоровича, беседуем о том о сем. Мои спутники, спецгруппа — Николай и Василий — ребята молодые. Летом их жизнь беспокойная, разъездная. На досуге рассказывают они о своих увлечениях: Николай мечтает, как, вернувшись в Архангельск, поедет на открытие охотничьего сезона на утиный лёт, а Василий — о моторах, катерах и яхтах.
За окном серо, мрачно, зарядил меленький дождичек, и теперь уж на все сутки. Недавно гремели грозы и стояли знойные дни, но уже середина августа, и по всем правилам начинается на Севере осень, начинается вот таким неспешным, вкрадчивым дождичком. Хорошо в такую унылую погодку в баньке попариться с березовым веничком, потом гонять чаи в дружеской компании за душевным разговором, а затем залезть в спальный мешок на сеновале и слушать шуршание дождя по тесовой крыше…
