— Не за нас, положим, — горько поправил Василий, за Разрез свой грошовый!

— И пусть, и пусть! — горячилась Маринка. — Все-таки поддержка.. А вот на тебя я, Федька, смотрю, свидетель ты благородный! Не стыдно тебе между стульев болтаться? Ты за кого?

Мельгунов усмехнулся, спрятал глаза и погладил ус.

— Я сам по себе, Мариша.

— Тьфу! — плюнула Маринка. — Никому ты такой не нужен!

Шурф подле скважины был на десятом метре.

Долбили трое. С Василием пожелал работать Охлопков и недавно пришедший на прииск алданец. Был он немолод, коренаст и болел ногами. Глаза у алданца были твердо спокойные....

Над шурфом был устроен подъем — вращавшийся вал, спускавший канат с бадьею. В глубине работал один посменно, а двое стояли у подъема.

Кузнецов осветил фонарем знакомую красную глину. Прошибить бы ее и будет большая радость. Но не мало еще работы. Еще пять тяжелых метров большой глубины и всяческих испытаний.

— Торопись, — подгонял он себя, — и бил кайлою с плеча, — ой, торопись!

После резкой ссоры с Герасимом, противная сторона притихла. Разговоры умолкли, как по сигналу. Но в этом недобром молчании висела опасность и чувствовалась остро.

Нужно было одно, — работать и работать, чтобы быстрым успехом предупредить удар.

На прииск приехал сам управляющий, а с ним — представитель профсоюза, Батанов.

Василий обрадовался. Бросился с бригадной своей нуждой — с разведкой.

Сильно переменился сам за эти три месяца. Отпала его застенчивая улыбка и, о знакомой теперь золотой работе, говорил горячо и с болью.

— Вот мы в каком окружении! — закончил Василий и твердо взглянул на нового человека.

— Не волнуйтесь, товарищи, — с удовольствием ответил Батанов. — Перед самым отъездом я виделся с инженером. Он знает результаты бурения и видел пробы. Он очень доволен и считает, что разведку надо продолжить шурфами. Так что вы не волнуйтесь, никто вам мешать не станет!

К вечеру у конторы собрался народ из всех артелей. Только не было Мельгунова. Он неделю назад, как ушел в тайгу, на обычную свою одинокую работу.

Погода была хорошая и собрание вели под открытым небом, перед крыльцом.

Управляющий, человек грубоватый и нервный, сегодня был очень доволен. Но начал сурово:

— Работали мы скверно, — говорил он о выполнении программы, — работали по-свински! Государству нужен металл, а как мы выполняли свой план? Из отставших были отставшими! Из лодырей самыми первыми лодырями! Да, товарищи, первыми! Но сегодня я удивился. Приходит ко мне вот этот почтенный старик, — управляющий развернул пятерню в сторону ждавшего на бревне Герасима,— вваливается в контору и приносит нам золото. Покажи, Макеев, сколько он нам принес?

Сияющий смотритель распахнул перед собранием лист диаграммы. На первом месте стояла артель старика. На все сто процентов!

Собрание ахнуло и зарокотало. Никак не ожидали!

— Значит, можно работать? — торжествовал управляющий. — Значит, золото есть? Взялся за ум старина и нашел! А теперь, — угрожающе постучал он ладонью, — ему не мешать! Пусть сейчас же Гремушку отводит. Макеев ему поможет...

Василий закрыл глаза. После первых же слов будто сорвался в яму. И вылезть не мог. Все выходы были запутаны колючею загородкой факта. Не верил, что золото у Герасима есть, а доказать правоту подозрений своих не умел.

Ждал, что сейчас управляющий обратится к нему и начнется публичная казнь Василия Кузнецова.

Потом обозлился упрямо. Даже отдернул руку, почувствовав братское прикосновение Маринки.

Но управляющий Василия не тронул. Только когда Батанов заговорил о разведке и о надеждах инженера, строго и сухо прервал:

— Об этом вопрос окончен. Гремушка будет отведена.

— Но пока не отведена-то, может артель работать на Пудовом? Могут они доканчивать шурф?

— Артель, конечно, вольна копаться. А разведку мы завтра же снимем...

— Не печалься, Васюша, — говорила Варвара Ивановна и покусывала дрожавшие губы.

Вся бригада сошлась в землянку. Сидели неразговорчивые, и оскорбленные.

— Три метра осталось, — сказал, наконец, алданец, — неужели бросать?

Василий резко ударил по столу и все вздрогнули.

— Ответим на это, ребята! Сами продолжим! Старательской силой, — и блеснул глазами, — объявим бригаду ударной?

Маринка забила в ладоши. Разведчики загудели, вскочили на ноги.

— Продолжить — это я одобряю, — раздумчиво заговорил алданец. — Но вот ударной... не страшно ли, Вася? А вдруг там пусто? Тогда что скажут?

— Тогда засмеют, — угрюмо пробурчал Охлопков.

Маринка нахмурилась, не находила слов. Василий упрямо тряхнул головой.

— Если так, тогда по-ударному будем работать! Коль нельзя объявлять. Но жалко! Обидно!

— А чем мы кормиться будем? — несмело спросил Охлопков.

— Мужики, мужики, — певуче зарадовалась Маринка. — Мое предложение: смену окончил, вздохнул и — с лотком по отвалам. На хлеб, на сахар!

Василий расцвел. Эх, и бригада!

Менялась погода. На западе, за горами, отдаленными грозами стучалась осень. К вечеру синим свинцом холодел горизонт.

В это утро повеяло сыростью и прохладой. Небо насупилось дымными облаками и закапало дождем. Дождик был мелкий, обкладной и бесконечный.

Наступило ненастье.

Артель старика прокапывала плотину. Разрушала завалку, оттолкнувшую воду Гремушки. Артель была своя в доску! Родственники и близкие. Все пять человек.

Но сил было мало и Макеев послал на помощь всех тех, кому не счастливилось с золотом.

Герасим спешил. Сбросил с седой головы годы, бегал, как мальчик. Не стоял за соленым словом, где нужно. Ляпал и сам замирал, прихвативши снежную бородищу и прикрыв озорные глаза...

Артель грохотала.

— Ну-ка, дядя Герасим, еще!

Тревожно глядел Герасим на небо. Ждал дождей. Непогода должна была пособить работе. Пересохшая от жары Гремушка, в большие ненастья, становилась потоком. Могла прорвать себе выход для возврата на старое место.

Все чаще вскакивал Орлов на пригорок, ладонь козырьком к глазам, и смотрел на Пудовый Разрез. Сегодня увидел, как разведчики ставили над шурфом навес из пихтовых веток.

— Проняло их дождем, — удовлетворенно сказал Орлов, оскалился и захохотал.

— Чего тебя разобрало? — окликнул Герасим.

— А сейчас разглядел. Наклон отсюда хорош: прямо к шурфу, как по корыту...

На тринадцатом метре в шурфе показались первые струйки грунтовой воды. Ее отчерпывали ведром и бадьей убирали наверх.

— Растаяла наша артель, — объявила сегодня Марина. — Реки испугалась. Буду я с вами, ребята, работать?

— Что ж, — согласился алданец, — иди, втроем на такой глубине тяжело. Как ты, хозяин?

Счастливый, как двадцать пять его зеленых лет, выпрямился Кузнецов.

Маришка? Иди, становись за валок...

Однажды в конце смены сказал Василий и глаза его засверкали:

— Метр остался! Товарищи, один метр!

Чем глубже рылся шурф, тем труднее давалась работа. Воздух удушливый, бадью поднимать тяжело, грунт уплотнился.

У Охлопкова щеки обвисли мешками, лицо постарело от усталости.

Подмечает Василий и хмурится — мало от парня толку, если не дать ему отдыха. С алданцем хуже. Давно он жалуется на простуженные ноги. А с тех пор, как в шурфе появилась вода, заболел, ходит согнувшись, работает через силу.

— Обутки разбились, Васюха, — уныло гудит он, шевеля из разорванного ботинка волосатым пальцем, — пухнут ноги от вредной воды...

Но упорно лезет в забой и в воду.

— Тебя одного, на много ли хватит, Васька?

Василий мучается — голодно ребятам. С тех пор, как сняли казенную разведку, лишили и пайка. Теперь все на золото. А попробуй его искать!

За Василием прибежал мальчишка.

— Тебя в контору смотритель кличет, велел скорее.

— Это худо, — побледнел Василий, — зачем я ему?