В назначенный день въезда пришли друзья жениха к синьоре Анджиолине, чтобы повести ее встретить своего нареченного, имеющего прибыть в Венецию на т. н. государственной барке, почетном корабле, разукрашенном национальными венецианскими флагами.

Разрядившись, как и подобает догарессе, она направилась на площадь святого Марка в сопровождении роскошной свиты.

Вернемся, однако, к оставленному нами под землей Пизани.

Сообразив, что это новое испытание, он медленно стал спускаться по лестнице вниз с догорающим факелом в руке.

Вся кожа на его теле ныла от испытания огнем, и в душе Пизани быль уже недоволен на себя, что пустился на путь столь опасных приключений.

Когда он дошел до самого низа, факел его догорел.

Пизани очутился в беспросветном мраке и, ощупью добравшись до каменной глыбы, изнеможенный, опустился на нее.

Прошло несколько минут, сон уже начинал смежать его очи, как вдруг Пизани почудилось, что он слышит какую-то странную музыку.

Он стал вслушиваться. Звуки донеслись яснее и, казалось, что в пещере мрак стал менее густым.

Пизани совершенно пришел в себя и увидел, что опять из невидимого источника — льется свет; последний делался все сильнее и сильнее, и вдруг Пизани с ужасом заметил, что среди пещеры находится огромная змея, по-видимому, из породы индийских гремучих змей, которая медленно ползла прямехонько на него.

Первым его инстинктивным движением было бежать. Но сейчас же, как молния, у него сверкнула мысль, что ведь это бесполезно, так как вход в пещеру завален тяжелым камнем.

Звуки музыки, с каким-то восточным мотивом, становились все сильнее и сильнее, и Пизани подумал: эта змея, вероятно, дрессированная, и укротитель ее где-то здесь незримо руководит при помощи музыки ее движениями.

Потому он остался на прежнем месте и стал ждать, что будет.

Между тем змея медленно подползала все ближе и ближе, и из пасти ее отвратительно выставлялся ее двойной язык.

Пизани не двигался. Взоры его встретились со взорами гадины и та, казалось, загипнотизировала его.

Музыка продолжалась, и Пизани под влиянием ее, казалось, мечтательно застыл в одной позе.

Вдруг музыка на резкой ноте оборвалась. Змея вздрогнула и мгновенно обвилась вокруг Пизани. Не успел последний опомниться, как он был весь во власти животного. Стальные кольца охватили его. Он не мог пошевельнуться. Дыхание его сперлось, и, бледный, он без чувств остался в объятиях чудовища.

Толпа волновалась и гудела на площади святого Марка. То и дело подплывали все новые и новые гондолы, и стройные, загорелые гондольеры высаживали вновь прибывших.

Вдруг в толпе раздался шепот: «Гондола догарессы», и на канале показалась богато убранная, раззолоченная гондола. В ней важно восседала синьора Анджиолина, на лице ее играла счастливая улыбка, и она победоносно оглядывала толпу.

Едва гондола причалила и Анджиолина успела ступить на берег, как из густо столпившихся людей протискалась вперед какая-то смуглая женщина, сунула Анджиолине в руку записку, и так же быстро исчезла бесследно в толпе, как и явилась.

Удивленная синьора медленно развернула записку и пробежала ее содержание. Мгновенно смертельная бледность покрыла ее щеки, она судорожно сжала бумажку в руке, и со стоном, в глубоком и на этот раз непритворном обмороке упала на землю, крепко держа в руке роковую записку.

Вот что гласила записка:

«Синьора!

Вы, наверно, забыли то время, когда вы принадлежали мне, но я его помню хорошо. Синьора, вы теперь готовитесь стать догарессой, и весть об этом вновь разожгла мою былую страсть. Еще раз вы должны быть моей — тогда вы свободны. Вы должны мне подчиниться, иначе я злоупотреблю имеющимися у меня вашими письмами. Согласно старинному обычаю, вы должны отсутствовать во время исторического обряда венчания дожа с морем и провести это время в капелле. Вместо капеллы вы проведете это время у меня; я буду ждать вас у залива, в прежде хорошо вам известном месте, оттуда я проведу вас в новый укромный уголок. Там вы снова будете моей, моей в последний раз, иначе… вы знаете… что я не привык шутить. Я не боюсь подписать своего имени, ибо не в вашем интересе обнародовать эту записку.

Ожидающий вас Пизани».

Действительно, было от чего упасть в обморок. Но, придя в себя, синьора Анджиолина снова быстро овладела собой, разорвала записку на мелкие кусочки, бросила ее в море и, сочинив присутствующим, что записка содержала злое предсказание, которое испугало ее насмерть, она вновь стала улыбаться и поддерживать увлекательный разговор со свитой и окружавшими ее нобилями.

В это время раздались приветственные клики: это подплывала государственная барка, везя нового дожа Венеции. Вскоре она причалила, поставили сходни, и новый дож вышел на берег.

Величественная седая борода широко ниспадала на грудь. Орлиный взор сверкал из-под нависших седых бровей. Вся осанка, вся поступь говорили о прирожденном властителе.

Выслушав приветствия магистрата города в лице делегатов Совета Десяти, сообщивших Марино Фалиери официально уже ранее известное ему избрание его дожем, Фалиери подошел приветствовать свою нареченную невесту.

Когда они обменялись несколькими фразами, Марино Фалиери не замедлил спросить:

— А где же мой свадебный посол, мой верный друг Рампетта?

Ни тени смущения нельзя было заметить на лице Анджиолины.

— Твой верный друг Рампетта, — сказала она, — оказался предателем. Он покусился на мою честь и пал от этой руки.

Она победоносно взмахнула правой рукой:

— Я сама поразила его и ни капельки не жалею об этом.

— Рампетта? — удивленно сказал Фалиери. — Он был всегда мне верным другом. Неужели на старости лет мне надо научиться так горько разочаровываться в людях! Рампетта покушался на твою честь! Право; если бы не твои чистые уста сообщили бы мне это, я бы никогда не поверил этому грустному факту.

И, прижав к своим губам белую руку Анджиолины, старый Фалиери долго-долго молчал, как бы оплакивая в душе эту мнимую измену друга. Потом он тихо продолжал разговор с Анджиолиной.

Между тем, на другом конце площади происходила другая, более бурная сцена.

Это красавица Мариетта, дочь оружейного мастера Бертуччио, делала жестокую сцену ревности своему любовнику, уже знакомому нам Микаэле Стено.

— Ты думаешь, я ничего не знаю, — гневно шептала она. — Мне прекрасно известно, где ты провел эту ночь, и мне ничего не стоит пойти сейчас к этому старому дураку Фалиери и рассказать ему, что он до венчания уже рогат.

— Не кричи так, — хладнокровно возразил ей Стено, — тебя не должно касаться, где я провожу те ночи, когда не бываю у тебя. Твои же зоркие глазки сегодня обманули тебя, потому что только сегодня днем я прибыл из Вероны. К Фалиери же ты можешь идти с доносом, — он велит тебя повесить за твою дерзкую клевету.

— Пусть, тогда мы будем висеть вместе!

— О, нет, — воскликнул Стено, — члена Совета Десяти не повесят, как простую венецианку.

Но Мариетта не унималась, и долго еще продолжалась перебранка парочки, пока Стено вкрадчивыми словами не удалось усыпить гнев ревнивой Мариетты.

Наконец она согласилась на новое свидание, и Стено поспешил к группе, окружавшей Фалиери, где дальнейшее отсутствие его невольно бросилось бы в глаза. Но Мариетта, с присущей женщинам хитростью, не сообщила Стено всего виденного; а именно, что она была свидетельницей, как, вылезший из окна спальни донны Анджиолины, Стено вновь вернулся туда с поднятым кинжалом и возвратился обратно без него, но пряча на груди какой-то маленький предмет.

Вскоре после того, как Стено подошел к Фалиери и предательски поздравил его с избранием, начался старинный обряд венчания дожа с морем. По правилам этого обряда новый дож, как представитель Венеции, считающейся вечной невестой Адриатического моря, должен обручиться с ним, бросив в пучину его золотой обручальный перстень. Согласно тому же обычаю, догаресса должна была при этом отсутствовать. Нежно простившись с Анджиолиной, дож, полный печальных размышлений об измене Рампетты, взошел на государственную барку, а Анджиолина осталась со свитой на берегу. Она отклонила всякие предложения провожать ее, сказав, что хочет одна помолиться в уединенной капелле Богоматери, а сама, между тем, быстрым шагом направилась к тому месту, где у нее прежде происходили свидания с Пизани в те времена, когда она была ему ветреной любовницей.