Через полчаса Леблан был уже у себя дома, на Лидо.

Вручив судейским чиновникам миллион лир и получив от них квитанцию, он подписал требуемое обещание.

Когда дверь за чиновниками закрылась, Леблан еще раз поблагодарил адвоката и предложил ему 100 тысяч лир за труды.

Адвокат отказался, говоря, что еще ничего не сделал для него.

— Я присягал исполнять законы и имею право получать вознаграждение только после защиты обвиняемого на суде… Итак, после суда… Если только, — добавил Томбони с многозначительной улыбкой, — вы не предпочтете лишиться миллиона и не явиться на суд. Прощайте!

В дверях адвокат обернулся и прошептал:

— В Париже вы в безопасности, — Париж не выдает преступников.

И прежде, чем Леблан успел что-нибудь ответить, он захлопнул дверь.

Леблан быстро принялся укладываться. Он возьмет только самое необходимое. Остальное пусть достается кому угодно. Скорее прочь из этого ужасного города!

Через каких-нибудь полчаса все было уложено, и Леблан хотел уже запереть сундук, как вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку. Он оглянулся и… с криком опустился на сундук.

Перед ним стояло красное домино.

— Дьявол в образе женщины! — крикнул Леблан, немного придя в себя. — Ты осмеливаешься еще явиться ко мне! Ты, похитившая мою честь, приведшая меня в тюрьму! Или, может быть, ты хочешь возвратить мне мое доброе имя, засвидетельствовав мою невинность?!

Красное домино, до сих пор не произнесшее ни слова, отвечало громким, твердым голосом:

— Ты хочешь бежать, Леблан. Я это знаю…

С диким криком схватил доктор револьвер.

— А, ты хочешь помешать моему бегству! Умри же, проклятая!..

Доктор спустил курок.

Когда рассеялся дым, Леблан был один в комнате.

Красное домино исчезло.

Бегство Леблана взволновало всю Венецию. Одни нападали на сенат за то, что он отпустил такого важного преступника под залог; другие находили, что городу важнее получить огромную сумму в свое распоряжение, чем казнить человека, может быть, и в самом деле, невинного. Большинство признавало, что у доктора не было никаких причин убивать Лючию. Что он, чужестранец, мог иметь против нее? О грабеже не могло быть и речи, — доктор был богат!..

К тому же? Лючия теперь настолько поправилась, что уже встала с постели.

И даже Луиджи и отец его склонны были теперь отнестись к случившемуся мягче.

Таким образом, месяца через три после преступления волнение мало-помалу улеглось, и о преступнике начали уже забывать.

Доктор Леблан уже давно был в Париже.

Здесь, в маленьком домике в Елисейских полях, он медленно поправлялся от пережитых потрясений.

Еще и теперь, в бессонные ночи, пред ним вставал образ Лючии, и он весь дрожал, вспоминая ужасное мгновение, когда мнимая покойница открыла вдруг глаза.

Чтобы не оставаться по ночам наедине с этими воспоминаниями, доктор начал вести странный образ жизни. Днем он почти не выходил из своей квартиры и спал весь день; с наступлением же вечера он отправлялся гулять по Парижу, заходил в рестораны, играл в карты, посещал всевозможные увеселения — только бы рассеяться, забыться, не думать о пережитом, не ломать голову над вопросом, кому и зачем понадобилась смерть Лючии? Кто эта таинственная женщина, толкнувшая его на преступление?

Однажды вечером Леблан, по обыкновению, бродил по улицам и, незаметно для себя, очутился в одном из бедных кварталов Парижа.

Было уже довольно поздно, и на улицах только изредка попадались прилично одетые прохожие, спешившие по домам.

Зато на каждом шагу попадались накрашенные женщины, сутенеры и тому подобная публика.

Вид этих людей внушал Леблану отвращение, и он поспешил уйти из этого квартала.

Дойдя до моста, перекинутого через Сену, он вдруг остановился.

Чудный женский голос пел арию Миньоны:

Вокруг уличной певицы собралась порядочная толпа слушателей. Грубые сердца проституток и сутенеров были, видимо, тронуты нежной арией, а еще более голосом и выражением, с каким арфистка исполняла ее.

— Полиция! — крикнул вдруг кто-то из толпы, и в один миг на мосту остались только доктор и певица.

Ей, очевидно, нечего было бояться полиции.

С усталым видом опустила она арфу на землю и прислонилась к фонарному столбу.

— Как вы смеете петь ночью на мосту? — загремел голос полисмена. — Идем в участок!..

— Ради Бога, г-н полицейский… Я только пела… мой ребенок голоден… — в отчаянии молила певица.

— Знаем мы «ребенок голоден», — грубо оборвал ее полисмен, хватая ее за руку. — Идем!

— Руки прочь! — крикнул Леблан, отталкивая полицейского. — По какому праву тащите вы ее в участок? Она даже ведь не просила милостыни…

— Ого! Вы осмеливаетесь, сударь, вмешиваться в распоряжения полиции! Вам это так не пройдет! Вы пойдете вместе с ней…

Полицейский не окончил.

Сильным ударом кулака Леблан повалил его на землю.

— Вашу руку, сударыня, — обратился доктор к певице. — Идемте скорее, пока полицейский не опомнился и не позвал на помощь других.

Не обменявшись ни единым словом, доктор со своей спутницей быстро шли по улицам и переулкам, стараясь запутать следы на случай, если бы полицейский стал их преследовать.

Так дошли они до лучших улиц, где почувствовали себя в безопасности.

— Благодарю вас! — проговорила певица, останавливаясь и протягивая доктору руку. — Вы оказали мне громадную услугу.

— О, не за что, сударыня! Всякий, на моем месте, сделал бы то же, — возразил доктор, — ведь петь на улицах закон не запрещает!.. А милостыни вы не просили. Вы мне позволите, сударыня, вознаградить вас за доставленное вашим пением наслаждение…

Доктор протянул нищенке двадцать франков.

Гордым, чисто королевским жестом отстранила она его руку.

— Нет, сударь, это слишком много. Уличной певице столько не платят.

— Я вас прошу…

— Нет… нет… я ведь не…

— О, ради Бога, сударыня! У меня и в мыслях это не было!.. Но вы сказали, что у вас есть ребенок…

При упоминании о ребенке у певицы на глазах блеснули слезы.

С тяжелым вздохом взяла она деньги.

— О, как тяжело принимать милостыню в то время, когда прежде…

Она не договорила.

Но Леблан и раньше догадался, что певица видала некогда и лучшие дни. Весь вид ее говорил о том, что она не родилась нищенкой.

— Позвольте вас проводить, сударыня, — начал Леблан. — О, только до дверей! — поспешно прибавил он, видя, как смутилась женщина.

— Благодарю вас. Позвольте мне лучше идти одной. К чему вам знать, где я живу? Мы ведь с вами больше не встретимся…

— Отчего же, сударыня? Я был бы очень рад помочь вам… Скажите мне, кто вы?.. Ради ребенка вы не должны отказываться…

Ради ребенка… эти слова опять заставили певицу согласиться, и она покорно пошла рядом с Лебланом.

— Вы не хотите сказать мне, кто вы, скажите мне, по крайней мере, свое имя, — начал снова Леблан.

— К чему? У дверей моего жилища мы расстанемся навсегда.

— Но позвольте хоть взглянуть на вас, ведь я вас в полутьме не разглядел даже.

Леблан подвел певицу к ярко освещенному подъезду ресторана, мимо которого они проходили, и взглянул ей в лицо.

— Что с вами? зачем вы вырываетесь? — вскричал он, стараясь удержать рванувшуюся вдруг певицу. — Ваше лицо знакомо мне!.. Где я мог вас видеть?..

— Вы не узнали меня, доктор Леблан? — прошептала побледневшими губами певица, только теперь, при свете фонаря, разглядев своего спутника. — Вы забыли Венецию? Теперь я уличная парижская певица, а там вы знали меня, как — «Красное домино»!

Доктор вскрикнул и выпустил руку певицы.

Когда он через несколько минут опомнился, она исчезла.