"Чья правда?" - упершись подбородком в колени и невидяще глядя вдаль, размышлял парень - "Лан превыше иных ставит умение Нарги, да только словам её, выходит, вовсе не следует...

А что избрать ему самому? Каков путь Велдара из Светлой - губить или исцелять?"

Вопреки своему обыкновению Вел не терзался виной за свой удар, нанесённый против чести, Дикому Шептуну, но это не столько радовало, сколько пугало! Неужели стать ему таким, как наёмники, убивавшие без колебаний и угрызений совести?! Не смотря на желание овладеть воинским мастерством и спокойно смотреть в лицо любому врагу, подобных умений Велдару совсем не хотелось!

Далеким эхом по улицам прокатился отголосок не совсем приличного напева. Вел рассеянно вслушался, отвлекаясь от своих раздумий и невольно улыбнулся, распознав охрипшие голоса своих попутчиков, по приказу Кивора, стоявших в дозоре на вышке и от скуки, а больше по коварному замыслу, будораживших город нестройным мотивом трактирных, не сходящих до откровенного непотребства, но далеких от благочестия, песен.

От шебутного, скорого на, порой оскорбительное, зубоскальство, стража можно было ожидать чего-то подобного, но вот Афгар даже, что бывало не чаще новолуния, будучи в добром расположении, ни когда не пел, зато скоро мог заткнуть даже самую добрую песню...

Велдар поднялся на ноги, стараясь высмотреть во мраке, коим ночь стремительно укутывала город, далекую вышку, но вдали светилось лишь зарево дозорного костра, горевшего знаком выстоявшего и не сдавшегося города...

***

Жреца он помнил еще с той давней поры, когда был гостем Горячих озёр впервые. Сколько лет было этому сухощавому, молодецки шустрому мужчине Лан не предполагал. За десятилетие Шептун, кажется, ни на чуть не поменялся: те же седые космы, плетённые местами в тонкие косички, украшенные бусинами и кусочками меха, тот же обманчиво рассеянный взгляд желтовато-карих глаз, желтоватое же морщинистое, словно больной пень, лицо и те же фанатичные речи о каре Вышнего и неминуемой расплате горожан за неверие.

Когда Кивор сопроводил врачевателя в пыльный закут темницы, жрец уже малость оклемался и даже успел подготовить речь о верности своему богу. Левая половина лица богослужителя не слабо распухла, приобретя сочный фиолетовый оттенок, глаз заплыл, но тот, презрительно щуря правое, не пострадавшее око, наотрез отказался допускать к себе чужака и принимать от него какое либо зелье. Ни мало не огорчившись от такой гордости дозорный вожак и следопыт, пропуская мимо ушей исходящие паскудством речи Дикого Шептуна, повернулись восвояси, оставив того исходить ядом в одиночестве. Лишившись слушателей, жрец не умолк, а продолжил монотонно бубнить бессмысленно звучащие наговоры, как видно надеясь, что Вышний своей милостью развяжет верёвки на запястьях верного служителя.

Сказать, что Лан осуждал своих спутников за дерзкое вмешательство в чужие обычаи, было бы не вполне справедливо. И попусту выговаривать о том молодым и не в меру своевольным попутчикам проводник не трудился, понимая, что и без него про то им известно.

В наёмниках дольше всего удерживались люди расчётливые и недружелюбные и редко когда, для своего же спокойствия, они работали парами, а тем более группами в большее количество душ. Потому следопыту, привычна была грызня и поножовщина в рядах его спутников и теперешнее, неожиданное братанство их настораживало Лана, по опыту знавшего, что подобное редко когда добром проводнику кончается.

В то же время ожидать ножа в спину от Тайер было немалой подлостью. Наёмнице он верил как себе; дурного не ожидал он и от стража, слишком мудрого для своих лет, да и Афгар, хоть и был следопыту хуже плевка в питьевой чашке, скорее бы вцепился в глотку открыто, чем трудил себя мелкими интригами.

Поразмыслив подобным образом, Лан решил подозрительность покуда отложить и, по обыкновению, довести до ума порученное дело, а там, глядишь, понятно станет чего ждать и с кем воевать.

Ветер пробовал на прочность опоры вновь возведенной вышки, скрипя лиственничными слегами. Следопыта пробирал нездоровый озноб - сказывалась не одна бессонная ночь, проведенная в лекарских покоях. Покинув их, Лан наслаждался воздухом, пропитанным не запахами зелий, овечьего жира, что шел на изготовление притираний и мазей, и других более отвратительных, но неизменно сопутствующих лечебницам, ароматов, а запахом хвои, талой воды и принесённой с гор свежести. В эти мгновения он почти завидовал наёмникам, ночевавшим на верхнице.

Заново выструганные ступени, ведущей на верхнюю, крытую дощатой крышей, площадку дозорной вышки, ещё не успели расшататься, от того не полошили караульных противным скрипом и следопыт предупредительно стукнул костяшками пальцев по стене.

- Входи. - Раздражённо ответил страж, турнув в бок задремавшего охотника.

- Добрые гости в ночь не жалуют. - Не удержался от ехидства тот.

- Не больно рьяно вы дозор несёте. - Насмешливо фыркнул Лан, зажигая от принесённого факела смоляной фонарь, висевший на тонкой цепочке над втиснутым в дальний угол столом. Дозорные по ленности своей обычно обходились отсветами горевшего не далеко сторожевого костра, но фонарь на крайний случай держался в пригодности.

- Чего жрец, душу Мгле не завещал? - с усмешкой поинтересовался Талас.

- Покуда ещё скалится. - Вспомнив источавшие непотребство речи Шептуна, ответил следопыт - Кивор обещался с судом погодить, Мархала дождаться.

- Покуда ждать будет, тот охране глаза завесит, да в свой чащобник уйдет. - Северянин не склонен был доверять избравшему за оружие колдовство, в Кордоне на таких приказ был один - смерть.

- Не нам решать, их жрец, пускай и судят, как и когда вздумается. - Лан равнодушно пожал плечами. - Как-никак слово он удержал - немилость от города отрешил.

- Кто там знает, небось, сам же её и навёл, чтоб старосту подвинуть. - Предположил Афгар, рассеянно потирая перевязанную руку. Порезы противно ныли и, похожая на запечённую на солнце смолу, знахаркина мазь ни какой пользы не приносила.

- Не сегодня-завтра старосту выберут, там и поглядим... - привычно, не делая поспешных догадок, сказал проводник.

***

Сильные ветра были редкостью в этой, окруженной с трех сторон слоисто-гранитными боками гор и густыми, словно сизой пудрой присыпанными по тяжелым лохматым лапам, хвойными лесами, местности. По разговорам, заставших первый, как вышло на деле, поистёршийся в памяти, гнев Вышнего, горожан выходило, что в первую ночь над городом властвует душа принятой озером жертвы. Порывистый и вспыльчивый жрец не направлял горячеозёрскую погоду к лучшему краю.

А старожилы дозора той порой стучали кружками в трактире, поминая Гверена, что стоял над городом от времен Противостояния. И Кивор, как не рычал в противу этой гулянке, но Мархаловой твёрдости ему в характере и кулаке не доставало, от того и завернуть от трактирных дверей дозорному вожаку вышло не многих.

Чересчур прохладные, наполненные запахами трав и отсыревшей от влажного воздуха пыли, звеневшие, отлетавшим от высоких потолков, эхом даже от малого шороха, комнаты лекарского покоя, по мнению Вела, ни как не служили помощью в исцелении, а скорее наоборот, чужедомной неуютностью, вгоняли недужных в беспросветную тоску.

Грязные плошки и миски, уставлявшие узкий стол в припечной комнатке, присыпанный травяной трухой, покрытый разноцветными пятнами настоев, мутными, подёрнувшимися отблескивающей плёнкой, каплями вонявшего прогоркшим жиром противоожогового зелья, обрывками, служивших на повязки, тонкой кожи и неплотно тканого полотна, заставили относительно радужное настроение лановского ученика рассеяться пылью.

Каков бы не был неуживчивый и дотошный его наставник, но хлам после приготовления настоев редко когда дожидался бездельных рук. Брезгливо морща нос, парень составил посуду на край, мыть эти черепки он не станет даже под страхом смерти и прицельных до души укоров Нарги. В беспорядке разбросанная по лавкам одежда перекочевала в угол, будь он уверен, что этих тряпок, большей частью чужих, изгвазданных в саже и свежеподтаявшей грязи, ни кто не хватится, так с удовольствием растопил бы ими очаг.