«Да, люби её на расстоянии, Дэйв. Только так. Потому что однажды я уже чуть не потерял тебя. Второго раза я не выдержу».

Дэвид крепко обнял его, прижавшись всем телом. Затем тихо произнёс:

— Идём, я покажу тебе свои «реликвии», как ты их назвал.

Патрик молча кивнул.

Лицо его было по-прежнему мертвенно-бледным, а в глазах горел нездоровый огонь.

*

Примерно в это же самое время в одном из районов Денвера Джастин Донахью, несмотря на протесты миссис Цукерман, вдовы покойного раввина, распорядился о вскрытии сейфа Джозефа Цукермана.

А в другом его районе, забившись под стол, словно напуганный, страдающий от бешенства зверёк, самый известный адвокат в городе Сэмюэл Райхман тихо скулил, истерично отмахиваясь руками от кого-то, видимого лишь ему одному.

— Уйди от меня, уйди, — словно заведённая говорящая механическая кукла, повторял он. — Уйди! Это неправда! Тебя не существует! Ты сгорела, и теперь твои обугленные кости лежат в склепе, поняла, маленькая сучка! В том самом склепе, в котором я насиловал твою мамочку! Тебя нет, тебя нет, тебя нет!

И ужасное, изуродованное существо, похожее на маленького несчастного гоблина, с вываливающимся из полного червей рта фиолетово-чёрным языком, тихо отвечало ему:

— Папочка. Папочка. Папочка.

И Сэм Райхман снова начинал тихо плакать, закрыв глаза и заткнув руками уши.

========== Полуфинал ==========

Они наконец-то снова были близки — впервые за столь долгое время, и Дэвид был поражён произошедшими в Патрике переменами. Он больше не сдерживал себя. Напротив — Патрик, казалось, всем своим существом отдавался чувствам и ощущениям. И, когда всё закончилось, он ещё долго гладил Дэвида по волосам, касаясь губами его мокрых и солёных от пота висков, как будто выпускал наружу всю свою так долго подавляемую нежность.

— Что с тобой? — тихо спросил Дэвид. Его голос звучал хрипло.

— Ничего, — Патрик легко поцеловал его в лоб, и Дэвиду вдруг подумалось, что так целуют либо детей, либо покойников. — Всё хорошо. Спи.

Дэвид улыбнулся:

— Опять будешь моим личным ловцом снов?

— Да.

— Что ж, я не возражаю, — кивнул Дэвид. — Если вдруг дух невинно убиенного мною Цукермана явится и начнёт терзать меня, ты его прогонишь.

Патрик кивнул:

— Непременно прогоню.

— Это радует, — отозвался Дэвид, закрывая глаза.

Патрик лежал рядом, опираясь на локоть, прислушиваясь к дыханию Дэвида, пока оно не стало умиротворённо-равномерным, после чего тихо, почти бесшумно, встал с кровати.

Он не был до конца уверен в том, что поступил правильно, скрыв от Дэвида свои намерения и планы, но что-то подсказывало ему, что это было верным решением.

Бросив ещё один взгляд на спящего Дэвида, Патрик вынул из своей папки для рисования лист бумаги и карандаш и начал писать:

«Дэйв!

Надеюсь, ты не обидишься, что я взял твой чемодан…»

Он бросил быстрый взгляд в окно.

На тёмно-синем, почти чёрном небе висела полная жёлто-оранжевая луна. Настолько яркая, что, казалось, все звёзды погасли рядом с ней. Как будто луна их поглотила.

Яркая и одинокая.

И на какое-то мгновение Патрик вдруг ощутил себя таким же одиноким, как эта луна.

*

Мотель Роуэлла Аткинсона он нашёл сразу же: врождённое умение прекрасно ориентироваться на местности и запоминать местоположение сыграло свою роль.

Подходя к мотелю, Патрик вдруг подумал о том, что ожидал несколько других ощущений от этой поездки. Ему казалось, что он будет нервничать, волноваться — но нет. Не было ничего подобного. Он вдруг вспомнил рассказ Дэвида об ощущениях после убийства Цукермана, и это заставило его содрогнуться.

Люди — самые жестокие в мире существа. Не так ли?

Патрик был спокоен. Абсолютно спокоен. Казалось, внутри него стоял некий механизм, благодаря которому всё его существо было сейчас запрограммировано на спокойствие.

Единственным, что очень мешало Патрику, была сильная головная боль, заставлявшая раскалываться виски и затылок, и это показалось ему дурным признаком.

Точно такую же внезапную боль он чувствовал тогда, ещё ребёнком. В день, когда умерла его мать. И сейчас, чем ближе к отелю он подходил, тем больше усиливалась боль.

Но он знал, что это пройдёт.

Должно пройти.

Роуэлл Аткинсон, тихий убийца, избежавший наказания, должен получить своё.

Как должен был раввин Цукерман.

Как должен Сэм Райхман.

Неожиданно для самого себя Патрик вдруг ощутил дикое желание нанести на лицо индейскую боевую раскраску, и это едва не заставило его расхохотаться.

Жаль, что он не мог сделать этого прямо сейчас.

В виски вновь ударила острая боль, и это заставило его поморщиться.

Это пройдёт, сказал он себе.

Это пройдёт.

Это всегда проходит.

Патрик толкнул дверь в мотель, и она поддалась с тихим скрипом.

*

Сэм Райхман тихо рыдал, лёжа в собственной кровати.

Нет, не рыдал.

Скулил.

— Тебя нет! — в промежутках между звуками, напоминающими нечто среднее между плачем младенца и писком новорождённого щенка, восклицал он. — Тебя нет, тебя нет, тебя нет!

И когда он услышал словно доносящееся откуда-то издалека настойчивое «откройте, полиция!», он не сразу сообразил, в чём дело.

— Тебя нет! — продолжил кричать он. — Тебя нет, тебя нет!

Маленький голубоглазый монстр с почерневшим от удушья личиком и наполовину сгнившим языком обворожительно ему улыбнулся.

— За тобой пришли, папочка, — сказал он.

Точнее — она.

========== Снова фрагменты ==========

Роуэлл Аткинсон вызвал отвращение с первого взгляда.

Гадкий, лживый, изворотливый.

Скользкий.

Завязать с ним разговор оказалось проще простого. Никаких подозрений у Роуэлла Патрик не вызвал. Складывалось впечатление, что новоиспечённый владелец придорожного мотеля даже обрадовался гостю.

Меня зовут Патрик О’Хара (он, не колеблясь, представился своим настоящим именем, пытаясь понять, вызовет ли оно у Аткинсона какую-нибудь реакцию; нет, не вызвало), мой отец ирландец, мать из племени мохаве. Художник, катаюсь по стране, рисую. Да, я знаю, что похож на Моррисона; мне это часто говорили. Да, рок люблю, особенно старый.

Бла-бла-бла.

Ни одна жилка не дрогнула на лице Аткинсона, и этого Патрику хватило сполна, чтобы понять: Роуэлл никогда в жизни о нём не слышал.

Возмездие порой приходит с неожиданной стороны, правда, Роуэлл?

Аткинсон закурил, расслабился и начал нести всякую чушь. Старые рок-группы — хрень собачья. Его папаша фанател от этого старого дерьма. «Битлз» — педики.

Патрик хотел, было, сказать, что устал и собирается лечь спать, но Аткинсон опередил его:

— Иди-ка спать лучше. И я тоже посплю.

Быстро кивнув в ответ, Патрик тут же поднялся с места.

Да, Роуэлл, иди поспи.

Поспи, Роуэлл.

*

Всю ночь в его голове роились воспоминания, и Патрику порой начинало чудиться, что он сходит с ума.

Маленький вшивый отель и его такой же маленький вшивый хозяин, казалось, располагали к этому как нельзя лучше.

У Патрика ужасно болела голова.

И почему-то он думал, что в этом случае дело не в отеле и не в Роуэлле.

Дело было в чемодане.

Несколько раз Патрик открывал и снова закрывал его, словно на автомате. Закрывал в диком паническом ужасе, говоря самому себе, что никогда в жизни больше не откроет — и через пару минут, не выдерживая, открывал снова.

Только теперь он по-настоящему осознал, зачем захватил его с собой.

Чемодан был живым организмом.

Да-да, он был по-настоящему живым, и, глядя в него, Патрик видел многие вещи, словно гадалка, глядящая в хрустальный шар.

Вещи, связанные с Дэвидом.

С его Дэвидом.

Перед ним мелькали видения, одно за другим. Он видел красивую молодую женщину с белокурыми волосами, а потом, всего лишь пару секунд спустя — её разбухший от влаги труп. Видел маленькую девочку с посиневшим от удушья личиком — в руке она держала подушку с кружевной наволочкой, на которой было что-то вышито, и, когда Патрик пожелал рассмотреть вышивку получше, подушка вдруг сама собой приблизилась к нему, и он увидел вышитые на наволочке инициалы «Э.Р.». Потом он увидел другую сцену: сцену в склепе, столь пакостную и потрясающую своей мерзостью, что его едва не вырвало.