— Я тут кофе сварил, — сказал он. — Будешь?

Патрик кивнул и присел на краешек стула. Мозес тут же запрыгнул к нему на колени.

Дэвид поставил перед ним чашку.

— Ты… в порядке? — осторожно осведомился Дэвид. Круги под его глазами на ярком дневном свету казались ещё темнее.

Патрик уловил суть вопроса. Они были пьяны. До чёртиков. Оба. Если бы не такое количество алкоголя, он никогда бы не решился. Несмотря ни на какие намёки, которые кидал ему Дэвид. «Дэвид, ты пьян, иди проспись». «Убери руки, Дэйв». Он говорил так, потому что не хотел стать «одним из». Пускай этот ублюдок трахает своих чёртовых пидорасов и не лезет к нему. Не так страшна ревность, как потеря самоуважения.

Пару месяцев назад на одной из вечеринок он чуть не врезал Дэвиду. «Не лезь ко мне, Райхман. Я не одна из твоих сучек, с которыми ты спишь». Он уже сжал кулак, чтобы врезать своему другу под дых, но не пришлось. Дэвид сразу же убрал руки и посмотрел на Патрика так, словно боялся, что тот сейчас бросится на него и снимет с него скальп.

Больше Дэвид не позволял себе такого. И они никогда не вспоминали об этом.

До вчерашнего вечера.

Патрик отхлебнул кофе. Что сделано — то сделано. Сожалеть о содеянном — привычка слабаков.

Он молчал, и Дэвид оценил это молчание по-своему.

— Ясно, — сказал он и, поставив чашку на стол, поднялся с места. — Значит, останемся друзьями, — Дэвид обернулся через плечо. — А жаль, знаешь. Было чертовски приятно тебя трахать.

«Райхман, ублюдок. Кого ты обманываешь? «Останемся друзьями?» Ха. О твоей злопамятности слагают легенды. Ты съешь с дерьмом любого, кто поступает не так, как бы тебе хотелось. Не будет больше никакой дружбы, если я откажусь от роли, на которую прошлым вечером сам подписался».

Дэвид подхватил на руки кота и хотел, было, выйти из кухни, но Патрик, не поворачиваясь, схватил его за запястье. Подняв голову, Патрик наткнулся на взгляд пронзительных голубых глаз, в которых застыл вопрос.

— Иди сюда, ублюдок, — сказал Патрик и, поднявшись со стула, крепко обнял Дэвида.

Мэнский кот с гордым именем Мозес, недовольно мяукнув, спрыгнул с рук хозяина, но на этот раз никто не обратил на него внимания.

*

Боль в висках. Сильная и мучительная.

Чёрт…

*

Дальнейшие воспоминания Патрика были столь неясными и обрывочными, что порой он сам терялся в догадках, что из этого действительно происходило, а что было создано его воображением.

Но одно воспоминание было ярким и чётким, словно застывший кадр из кинофильма.

Тот день, когда произошла автокатастрофа.

У мотоцикла Дэвида отказали тормоза, и он на огромной скорости врезался в грузовик.

Это был один из тех огромных красных грузовиков с надписью «Кока-кола».

«Праздник к нам приходит, праздник к нам приходит»…

С тех пор Патрик никогда не пил «Кока-колу».

Последнее воспоминание стало постепенно стихать, и головная боль отступила.

Патрик поднял с пола выцветший зелёный чемодан, поставил его на кровать и раскрыл.

[1]Цитата из фильма Роберта Родригеса «Город грехов».

[2]Персонаж серии комиксов компании «Марвел», а так же одноимённого фильма — мотоциклист-каскадёр по имени Джонни Блейз.

[3]Англоязычный вариант ветхозаветного имени Моисей.

========== Эстер ==========

Сэмюэл Райхман любил власть.

Казалось бы, что в этом удивительного — многим людям нравится чувство власти. Отчасти потому многие мечтают о том, чтобы занять большое кожаное кресло какого-нибудь «большого босса». Об ответственности, которая неизменно следует за властью, люди предпочитают не думать.

Но у Сэмюэла Райхмана любовь к власти была гипертрофирована.

Ему нравилось чувствовать себя властителем человеческих жизней.

Сэмюэл («Можно просто Сэм, я не люблю чопорности» — так часто он говорил своим клиентам, коих у одного из самых успешных адвокатов Денвера всегда было достаточно) был выходцем из ортодоксальной иудейской семьи. Одной из тех, в которых Тору начинают читать детям раньше, чем сказку о Джеке и бобовом стебле. Предки Сэма вовремя сбежали в Америку из фашистской Германии и чудом сумели избежать Холокоста. Ещё мальчиком Сэм проявлял недюжинные способности и отличался феноменальной памятью. Он без особых проблем набрал высокий балл на выпускном экзамене и поступил в Университет Колорадо. В университете он, как и следовало ожидать, был одним из самых успешных студентов на своём курсе. Преподаватели высоко ценили его острый ум и феноменальную память вкупе с завидной работоспособностью и прочили ему блестящее будущее. Сразу после окончания университета молодого юриста Сэма Райхмана пригласили на работу в одну из самых известных адвокатских контор Денвера.

Он женился (само собой, на еврейке, как истинный ортодоксальный иудей). Его жена Рейчел была довольно милой особой, увлекавшейся кулинарией и фильмами тридцатых годов. Через полтора года после свадьбы у них с Рейчел родился первенец — сын Дэвид, а ещё через два года — дочь Эстер.

Всё это вполне было бы похоже на семейную идиллию. С одной лишь оговоркой: к полутора годам врачи выявили у Эстер тяжёлую разновидность детского церебрального паралича. В то время как медики жизнерадостно вещали Сэму о возможности практически полного излечения ДЦП (ещё бы, думал он, ведь для них это возможность нажиться), сам Сэм видел, как день за днём, год за годом состояние его дочери только ухудшается. Эстер с трудом сидела без поддержки и практически не ходила. Её речь не мог разобрать никто, кроме Рейчел и медсестры по имени Нэнси, которую наняли специально для ухода за ребёнком.

Одно обстоятельство откровенно поражало и даже раздражало Сэма — то, с каким обожанием относился к младшей сестре Дэвид. Он читал ей сказки, пытался научить её рисовать, играл с ней в кубики.

Несмотря на то, что Дэвид, как и сам Сэм, с трудом разбирал, что говорит Эстер, брат и сестра понимали друг друга на каком-то особом уровне, на котором не нужны слова.

В отличие от сына, Сэм не питал любви к Эстер. Ему она представлялась ненужной обузой, прорехой на человечестве, которая по какой-то жуткой иронии судьбы должна была родиться именно у него. У него и от него. «Вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей».[1] Ужасная мысль, которая терзала Сэма днями и ночами. Он хотел здоровых детей. Здоровых и сильных. Которым он сможет передать все свои знания. Которые подарят ему сильных и здоровых внуков. А это несчастное растение даже не способно понять, что ему говорят.

Более того, поведение Рейчел менялось с каждым днём. Чем хуже становилось дочери, тем более замкнутой и угрюмой становилась Рейчел. Она всё чаще отказывала ему в сексуальной близости. На совместных сеансах психотерапии, которую им предложил попробовать один давний приятель Сэма, она признавалась, что панически боится забеременеть снова, а контрацептивам не доверяет. Рейчел боялась снова забеременеть и родить ещё одного больного ребёнка.

Всё чаще и чаще Сэм думал о том, что, если бы Эстер вдруг не стало, — его семье было бы только лучше. И если вначале он гнал эту мысль со свирепой остервенелостью, то потом начал понимать, что в ней нет ничего страшного и ничего неправильного. Эстер была обузой, которая мешала всей его семье жить нормально. А как истинный ортодоксальный иудей, Сэм очень любил свою семью.

Если бы Эстер вдруг умерла… Эта мысль стала терзать его мозг, пробираясь в него всё глубже и глубже, словно маленький, пронырливый роющий норку крот.

И в один прекрасный день он решился.

Было на редкость тихое весеннее утро. Рейчел уехала навестить своих родителей, захватив с собой Дэвида.

Отворив дверь в комнату Эстер, он увидел, что девочка безмятежно спит. Во сне её лицо казалось намного милее — возможно, потому, что её глаза были закрыты. Правый глаз Эстер не так давно начал косить и с каждым днём, казалось, косил всё сильнее, что, по мнению Сэма, делало её ещё больше похожим на какое-то уродливое фэнтезийное существо вроде гоблина.