Он срезал её.

Перед тем как.

Почему-то он был уверен: его не найдут.

И ему хотелось иметь напоминание о том, что он совершил.

Говорят, убийцы нередко возвращаются на место преступления, и сейчас Дэвид ощущал это, сильно, как ничто другое. Он многое отдал бы за то, чтобы вернуться в дом Цукермана.

В дом Цукермана, в котором больше не было Цукермана.

Но он не мог, и эта прядь волос в маленьком целлофановом пакете стала для него своего рода домом Цукермана.

Местом преступления.

Тот, кто все эти годы покрывал твоего убийцу, наказан, Эсти.

Но оставался ещё один.

Папочка.

*

Патрик смотрел, как заворожённый, на Сида Джонсона, который о чём-то говорил с седоватым мужчиной среднего роста. Лица с такого большого расстояния Патрик разглядеть не мог. Единственным, что бросалось в глаза, были массивные очки в роговой оправе.

Дэнни Ричардс говорил ему, что Аткинсон был ужасно близорук — именно по этой причине он якобы был вынужден отказаться от езды на байке. Страшная авария в своё время почти полностью лишила его зрения, и старина Роэулл не видел дальше собственного носа.

Дэвид тоже говорил о том, что Аткинсон носил очки.

Скорее всего, человек, с которым говорит Джонсон, и есть Аткинсон.

Возможна ли столь редкая удача?

Патрик верил, что возможна.

По крайней мере, после всего, что пришлось пережить, они это заслужили.

Он подумал о Дэвиде, мучительно томящемся в его мастерской, и почувствовал, как больно сжимается сердце.

Возвращайся к нему, детка. Ты ему сейчас нужен.

Заодно спросишь у него, как выглядит Аткинсон.

Бросив последний взгляд на пожимающих друг другу руки Сида и мужчину в очках, Патрик развернулся и пошёл к своему мотоциклу.

Ему не нужно было, чтобы его сейчас заметили.

Он знал, что скоро сюда вернётся.

*

Сэм Райхман вёл машину дрожащими руками, боясь лишний раз взглянуть в зеркало заднего вида.

Он даже включил музыку погромче. Выбранная наобум радиостанция транслировала какой-то тяжёлый рок, который так любил этот белобрысый ублюдок Дэвид, но ему было всё равно.

Он старался заглушить голос.

Голос, звучащий у него в голове.

Голос, звучащий отовсюду.

Папочка. Папочка. Папочка.

Я приду за тобой, папочка.

Я приду и заберу тебя.

Мама передаёт тебе привет.

Кстати, зачем ты надругался над её телом? Думал, я не знаю? Ну что ты.

Мёртвые знают всё, папочка.

Мёртвые видят.

На какое-то мгновение ему показалось, что сейчас он врежется во что-нибудь.

Врежется — и всё закончится.

Наконец-то.

Нет, не закончится.

Она заберёт его.

Папочка.

Сэм боязливо покосился в зеркало заднего вида.

Он уже знал, что увидит там нежное детское личико с правильными чертами (дьявол, а он ведь даже не замечал, какой красивой она могла бы быть, если бы не чёртов ДЦП), скалящее зубки, которые вдруг начинали превращаться в вампирские клыки.

И почерневший язык вывалится изо рта, и оттуда полезут черви.

Так было всё время. Он уже почти привык.

И не было разницы между снами и явью.

Засмотревшись в зеркало заднего вида, Сэм едва не врезался в идущий впереди фургон. Высунувшись из окна, водитель фургона начал орать ему какую-то нецензурщину, но Сэм не обратил на это никакого внимания.

Всё это не имело ровным счётом никакого значения.

Теперь.

========== Грани ==========

Чем ближе он подъезжал к мастерской, тем больше терял спокойствие.

Никакие слова не могли описать ту гамму чувств и ощущений, которые испытывал Патрик О’Хара.

Ненависть, агрессия, боль, давяще-щемящее чувство в груди.

И — поднимающееся откуда-то из самых недр его души чувство глубокой воинственной злобы.

То, что он воочию увидел человека, пытавшегося лишить его самого дорогого, самого любимого им в этом мире существа, словно раскрыло в нём новые грани.

Он видел перед собой жуткие и одновременно прекрасные картины. Прекрасные в его, Патрика, понимании. Роуэлл Аткинсон с отрубленными руками и ногами, Роуэлл Аткинсон с обезображенным, разъеденным кислотой лицом.

Повешенный Роуэлл Аткинсон.

Задушенный Роуэлл Аткинсон.

Подушкой.

Как раввин Цукерман.

Ещё не уточнив у Дэвида, как выглядит Аткинсон, Патрик почему-то уже был уверен в том, что видел именно его.

Нет, говорил он себе, нет, этого делать нельзя.

Не потому, что это плохо и аморально, нет.

Просто, избавившись от Аткинсона, они фактически теряли возможность отправить в тюрьму Сэма Райхмана.

Перед его глазами продолжали мелькать картинки, и он знал, что всё, что он сейчас видит, он непременно нарисует. Почему-то ему вдруг подумалось, что им с Дэвидом впору организовывать тематическую выставку: его «Вельзевул» идеально сочетался бы с этими ещё не зарисованными образами, а также с тем, что Патрик уже рисовал на эти въевшиеся в его мозг темы.

В какой-то момент ему вдруг захотелось расхохотаться от одной, казалось, пронзившей насквозь мысли.

«Ты хотел быть свободным, Патрик О’Хара. Свободным от всего и от всех. И к чему ты в итоге пришёл? Ты готов убивать из чувства мести. Ты готов служить другому человеку. Как самурай, служащий своему господину. Как рыцарь, защищающий короля. Как верный раб центуриона».

На губах Патрика появилась усмешка, и она была горькой, но никакого чувства стыда или раскаяния не было в его душе.

Патрик был уверен в одном: пока Роуэлл Аткинсон и Сэм Райхман живы и на свободе, чудом уцелевший Дэвид находится в смертельной опасности.

И не только Дэвид.

Ещё и он сам.

Но на это Патрику, как ни странно, было наплевать.

Сейчас, в этот момент, он отчётливо, как никогда ощущал: он понимает Дэвида. Он понимает, почему тот счёл своим долгом расправиться с Цукерманом. Он понимает. Всё. Полностью. От начала до конца.

Ему нужно было своими глазами увидеть Аткинсона, чтобы понять.

Теперь он это ясно осознавал.

*

— Что с тобой? — в «ледяных» глазах Дэвида был плохо скрываемый страх. — Ты похож на призрака.

— Роуэлл Аткинсон — седоватый мужчина средних лет в массивных очках в роговой оправе? — не обращая внимания на вопрос, словно находясь в прострации, произнёс Патрик.

— Да, — кивнул Дэвид. — Да, Аткинсон выглядит именно так. Но откуда ты знаешь? Ты видел его?

Патрик кивнул. Его лицо, обычно имевшее характерный индейский смугло-красноватый отлив, сейчас было бледным, как полотно.

— Кажется, да.

Дэвид осторожно взял его за плечи и заглянул ему в лицо.

— Но… как? — тихо спросил он.

Патрик усмехнулся:

— Ты ведь сам сказал, что я один из этих грёбаных индейских шаманов.

— По-моему, я действительно начинаю в это верить.

Патрик покачал головой:

— Можешь не бояться. Для тебя я не опасен, — он взглянул Дэвиду в глаза. — Покажи мне реликвии из чемодана твоей мамы.

Дэвид, казалось, удивился:

— Реликвии?

— Для тебя — это реликвии, — он погладил Дэвида по лицу. — Я обещаю не пугаться. Что бы там ни было. Мне нужно видеть это, Дэйв.

«Мне нужно видеть это, Дэйв. Нужно видеть это, чтобы залезть до конца в твою душу. Проникнуть под твою кожу. Полностью. Только так я смогу помочь тебе выбраться».

Дэвид пожал плечами:

— Там ничего особенного. Ну, за исключением одной, особо ценной «реликвии». Но, думаю, зная мою тягу ко всему, что связано со смертью, ты отреагируешь спокойно.

Патрик посмотрел ему в глаза:

— Прекрати тянуться к смерти. Хватит.

Дэвид наклонился к нему:

— Перестань, Пат. Мы с ней давние друзья. С самого детства. Сам знаешь, как часто она навещала мою семью. Настолько часто, что я успел полюбить её. Но, как видишь, она меня не захотела. Она захотела Джерри. Знаешь, о чём я иногда думаю? Тем, кто любит смерть, проще её избежать.

Патрик вздохнул.

— Что ж, тогда люби её дальше, — сказал он. — Люби. Если тебе так проще. Только на расстоянии.