Патрик покачал головой:

— Нет, конечно. Считай это и своим домом тоже. Ну, или своей мастерской.

Дэвид кивнул:

— Это лестно. У меня никогда не было мастерской. И сейчас я думаю, что непременно организую себе что-нибудь подобное, как только это всё закончится, — он усмехнулся. — Если меня, конечно, не посадят. Но, надеюсь, такого всё же не случится. Хотя бы потому, что я мёртв.

— Тебе повезло, что никто не делал вскрытие тела, — Патрик чиркнул зажигалкой и тоже закурил. — В этом случае иудейские традиции, как ни странно, сыграли тебе на руку.

Дэвид взглянул Патрику в глаза, но ничего не ответил. Какое-то время он просто молчал, глядя в окно, затем тихо заговорил.

— Я всё это время ждал от тебя одного вопроса, — сказал он. — Всё ждал и ждал. Но так и не дождался. Ты боишься обсуждать эту тему, Пат? Тебе страшно? Неприятно?

— О чём ты?

— Помнишь, я как-то сказал тебе, что, мол, иногда мне становится интересно, что чувствуешь, когда убиваешь человека.

— Ты в своё время нёс много подобного бреда, Дэйв.

— Но это был не бред. Тогда. Мне действительно было интересно. Видимо, это всё поганая кровь моего папочки. Одно время я часто думал об этом. Несколько раз мне даже снилось нечто подобное — ну, что я кого-нибудь убиваю. И все эти сны были, знаешь… такие театральные. Ну, или киношные, если хочешь. Со всеми этими мыслями а-ля «о боже мой, я убил человека», — Дэвид взглянул на Патрика, и его «ледяные» глаза показались последнему в этот момент удивительно яркими. — Но это всё неправда, Пат. Фильмы лгут, и книги тоже. Ничего такого нет. Это страшно, да. Даже не объяснишь, почему. Просто страшно. Но потом этот страх проходит, и ты внезапно осознаёшь, что мир не раскололся на «до» и «после». Никак. Мир всё тот же, и ты всё тот же. Тебе так кажется. Хотя по сути ты всё равно уже другой, — он отмахнулся. — А впрочем, забудь. Всё это бред моего воспалённого сознания.

Патрик коснулся его руки:

— Это не бред. Но мне жаль, что ты переступил черту. Теперь ты знаешь, что это легко, Дэйв.

— Тебе всегда казалось, что легко?

— Для наших предков убийство было чем-то банальным. Тривиальным. Они сталкивались со смертью ежедневно и были вынуждены убивать, чтобы выжить. Если бы после каждого убийства у человека съезжала крыша, мир заполонили бы психи, — он взглянул Дэвиду в глаза. — Но ведь этого не произошло. Не терзай себя.

Дэвид покачал головой.

— Я не жалею, что расправился с ним, — сказал он. — Но, чёрт побери, Пат. Я предпочёл бы, чтобы меня мучила совесть. Хоть немного, хоть самую малость. Но её нет. Меня ничего не гнетёт. Совесть мучает меня лишь за то, что я втянул тебя во всё это дерьмо, — он пододвинулся к Патрику поближе и схватил его за плечи: быстро, резко, порывисто; и от этого жеста у Патрика отчаянно защемило в области сердца. Он уже почти смирился с тем, что потерял такого Дэвида. Что на смену ему пришёл другой. «Я машина. Запрограммированная на месть. И я обязательно отомщу». Так Дэвид сказал ему в ту самую встречу в баре. И Патрик был согласен принять и любить эту машину. Запрограммированную на месть.

Даже её.

Даже так.

Но сейчас он увидел другого Дэвида.

Того самого Дэвида.

Чуть ли не впервые за всё это время, казавшееся Патрику вечностью.

— Когда-нибудь я сделаю свои скульптуры в более крупном варианте, — продолжил Дэвид. — И выставлю их все.

Патрик взглянул на него исподлобья.

— И даже «Вельзевула»? — поинтересовался он.

— Особенно «Вельзевула», — кивнул Дэвид. — Если хочешь, я даже посвящу эту выставку тебе.

Патрик покачал головой.

— Лучше посвяти её той, что спасла тебе жизнь, — сказал он.

Дэвид ничего не произнёс; он просто ответил взглядом.

Как раньше.

Как всегда.

В груди у Патрика вновь мучительно заныло, но он твёрдо велел себе успокоиться.

*

Сид Джонсон сидел в баре.

Всё последнее время он только и занимался тем, что сидел в баре.

После того, как его уволили с работы (ранее Сид работал в магазине автозапчастей), он почти всё свободное время проводил, попивая пиво в баре и ведя с их завсегдатаями глубокомысленные беседы, в которых он традиционно крыл правительство на чём свет стоит и утверждал, что все беды старой доброй Америки свалились на неё после того, как Штаты заполонили «жиды и цветные», как он выражался. Под «цветными» Сид подразумевал и азиатов, и афроамериканцев, и латиноамериканцев, и индейцев. Тот факт, что индейцы являлись коренным населением Америки, а представители негроидной расы были ввезены сюда белыми ради использования рабского труда, совершенно не смущал Сида, и он продолжал свои «очень политические», как выразился один из его собеседников, речи, когда его рассуждения прервал телефонный звонок.

Сид уже был изрядно пьян, поэтому ему потребовалось немалое мастерство, чтобы вынуть мобильный телефон из кармана. Удалось ему это примерно с пятой-шестой попытки, а уж попасть пальцем в клавишу приёма вызова оказалось ещё труднее. С большим трудом справившись с задачей, Сид поднёс телефон к уху и пьяно гаркнул:

— Алло!

Из трубки донеслись какие-то помехи, и Сид, выругавшись сквозь зубы, уже хотел было нажать на «отбой», когда вдруг услышал:

— Сидди! Сидди, это ты?

— Я это, — рявкнул Сид, изо всех сил борясь с пивной отрыжкой. — А кто это?

— Это Роуэлл, — ответила трубка. Вновь раздались помехи, затем уже громче и чётче прозвучало: — Роуэлл Аткинсон.

И Сид Джонсон вдруг резко протрезвел.

========== Предпосылки ==========

Роуэлл размышлял.

Точнее — пытался это делать.

Способность нормально размышлять он уже утратил.

Он сам не мог понять, какой порыв заставил его позвонить Сиду Джонсону. Вероятно, им руководил страх. В страхе человеку не хочется долго оставаться в одиночестве. Страх — чувство, требующее того, чтобы им поделились. Требующее жёстко, отчаянно. Тихо подкрадывающееся сзади, чтобы резко схватить за горло. Схватить, чтобы потом уже не отпускать. Никогда.

Он будет жить в страхе.

Он будет жить страхом.

Всегда.

Его пугало всё. То, что не нашли Джерри, то, что не звонил Райхман (впрочем, если бы Сэм позвонил, это вызвало бы у Роуэлла ещё больший страх). То, что полиция может найти его и начать задавать вопросы.

Впрочем, для последней Роуэлл придумал логичное, на его взгляд, объяснение.

Ему было гадко, больно и невыносимо находиться в Денвере, зная, что по вине его помощника, совершившего злодеяние в его собственной мастерской, погиб человек.

Поэтому он решил уехать из города на какое-то время.

Но он не скрывается. Нет, Роуэлл Аткинсон совсем не скрывается.

Взять хотя бы тот факт, что он позвонил своему приятелю Сиду.

Те, кто скрывается, не звонят своим приятелям.

Так Роуэлл пытался логически объяснить тот факт, зачем он позвонил.

На самом деле, ему ужасно хотелось узнать, как обстоят дела в Денвере, а Сид был одним из немногих, кому Роуэлл доверял.

Жаль, от Сида он не узнает ничего о Сэме Райхмане.

Но зато есть шанс узнать обо всём остальном.

Возможно, Джерри уже нашли.

Возможно, он уже ждёт суда в камере предварительного заключения.

Но одна мысль не давала Роуэллу покоя.

Кто на самом деле повредил тормозную систему мотоцикла Дэвида Райхмана?

Он даже начал, было, жалеть о том, что не сделал этого сам.

Почему-то ему казалось, что в таком случае было бы не так страшно.

Самое страшное в жизни — незнание. Неопределённость. Неизвестность.

Теперь Роуэлл хорошо это понимал.

*

— Я пойду прокачусь немного, — Патрик оторвался от рисунка и поднял глаза на Дэвида. — Ты ведь не против?

— Не против, если не принимать во внимание тот факт, что я сейчас захлёбываюсь змеиным ядом от зависти, — отозвался Дэвид. — Я хотел бы составить тебе компанию, но, увы, я заперт в твоём загородном доме как невменяемый и неадекватный член общества.