Не стоит так говорить, даже в шутку.

Однажды Дэвид уже был близок к смерти.

Поэтому — никаких чертей.

Патрик начал натягивать на себя одежду. Куда и зачем он пойдёт — он пока не знал.

Его руки были холодными. Очень холодными.

Такими же холодными, как губы Дэвида, когда он последний раз их целовал.

«Я же покойник, детка».

Патрик усмехнулся в темноте.

Нет, Дэйви, детка, ты больше не умрёшь.

Ну, или мы умрём вместе.

Одевшись, наконец, он вышел из комнаты под недоумевающий взгляд проснувшегося Мозеса и захлопнул за собой дверь.

Главное — не разбудить кого-нибудь в доме.

Впрочем, передвигаться бесшумно Патрик умел.

С детства.

[1]Город в штате Колорадо.

========== Вельзевул ==========

Когда Патрик подъехал к придорожному мотелю, он уже знал, что не найдёт здесь Дэвида. Поэтому сама поездка казалась ему бесполезной.

Но он не видел другого выхода.

Патрик понятия не имел, где искать Дэвида. Мотель лишь виделся ему чем-то вроде зацепки.

По крайней мере, можно было попытаться узнать что-то у Пита Мэттьюза.

Осторожно, сказал ему внутренний голос. Осторожно. Будешь слишком много болтать — привлечёшь к Дэвиду лишнее внимание.

Все люди любопытны. Это Патрик знал наверняка.

Когда Патрик вошёл, Пит не спал. Он читал. В руках у него был всё тот же томик Достоевского.

— Доброй ночи, Билл, — отозвался он, отрываясь от книги. — Не ожидал увидеть тебя.

— Доброй, — кивнул Патрик. Слова Пита лишь убедили его в том, что Дэвида здесь нет. — Почему же не ожидали?

Последняя фраза вышла насквозь фальшивой: Патрик сам это чувствовал. И не сомневался, что Пит Мэттьюз это тоже заметил.

— Твой друг решил тут покататься ночью на байке, — Мэттьюз отложил книгу в сторону и выразительно взглянул на Патрика. — И попросил его у меня. Я отчего-то был уверен, что вы решили проехаться вместе. Байкеры ведь любят ездить группой из нескольких человек.

Патрик натянуто улыбнулся.

— Эйб такой странный, — сказал он, стараясь, чтобы его слова звучали как можно беспечнее. — Он любит ездить в одиночестве.

— Тем не менее, что-то заставило тебя приехать сюда среди ночи, Билл, — сказал Мэттьюз, не сводя с Патрика проницательного взгляда.

Патрик кивнул:

— Да.

Тебе нужно сматываться отсюда, Дэйв, подумал он. И как можно быстрее. Владелец мотеля — этот милый и с виду совершенно не любопытный человек — рано или поздно начнёт что-то подозревать. Вероятнее всего, он уже подозревает, что ты влип в какую-то гнусную историю и потому отсиживаешься здесь. А проблем с полицией никто не хочет.

Даже те, кому нет никакого дела до постояльцев.

— Думаю, он скоро вернётся, — голос Пита прервал его рассуждения. — Подождёшь?

— Да… думаю, да.

Пит коротко кивнул.

— Бар открыт круглосуточно, — сказал он и вновь углубился в чтение Достоевского.

Патрик вышел из мотеля.

Ни в какой бар он не пойдёт — это уже точно.

Не сейчас.

*

Джозеф Цукерман сладко спал. Снились ему далеко не самые благопристойные сны, поэтому на лице раввина блуждала блаженная улыбка. Время от времени он довольно причмокивал губами. Так обычно делал и в жизни, когда его ублажала очередная шлюха.

Цукерман проснулся, не досмотрев до конца свой сладкий неблагопристойный сон. Проснуться его заставило паршивое чувство слишком сильной наполненности мочевого пузыря. Открыв глаза, раввин пару раз моргнул, словно желая убедиться, что уже не спит, после чего попытался встать.

Не вышло.

Не понимая спросонья, в чём дело, Цукерман сделал ещё одну попытку подняться с кровати. Она вновь оказалась неудачной, и то, что он осознал в следующий момент, заставило раввина проснуться окончательно.

Его руки и ноги были привязаны к спинкам кровати.

Широкая массивная кровать Цукермана была сделана из красного дерева и выполнена в классическом стиле. Спинки её были резными, поэтому верёвку легко было продеть через отверстия в них. Цукерману нравились резные спинки кровати. Он любил сексуальные игры с привязыванием. Пару раз он привязывал свою жену, но Джудит не была в восторге от развлечений подобного характера, поэтому раввин оставил эту затею, предпочитая реализовывать свои фантазии с кем-то другим. Обычно он старался не приводить женщин в свой дом, но несколько раз такое всё же случалось, когда его жена и дочь уезжали к родственникам. Правда, леди (которые, разумеется, по меркам раввина были никакие не леди) были к тому моменту настолько пьяны, что с трудом понимали, где и с кем находятся. Ублажив свою страсть, Цукерман обычно просто сажал ещё не протрезвевших девушек в машину и отвозил куда-нибудь подальше от своего дома, выбрасывая из машины прямо на улице. Как правило — в квартале с плохой репутацией.

Никаких угрызений совести по этому поводу раввин не испытывал.

Никогда.

Свиньи — они на то и свиньи, чтобы обращаться с ними соответственно.

А гои[1] и есть свиньи.

Тем более — такие.

Шлюхи.

В любом случае, кровать с резными спинками подходила для развлечений раввина лучше всего.

Вот только сейчас ему так не казалось.

Вновь попытавшись встать, раввин убедился в том, что привязан к кровати. Он дёрнулся. Раз. Другой. Третий.

И вдруг ему отчаянно захотелось закричать.

— Кто здесь? — спросил Цукерман. Его собственный голос вдруг показался ему донельзя писклявым и противным. — Кто здесь? Отвечайте! Господи, да отвечайте же!

— Не упоминайте имя Господа Бога своего всуе, ребе.

Глаза раввина всё ещё не привыкли к темноте, и он чувствовал себя практически полностью слепым.

Но он узнал голос.

Рот его инстинктивно приоткрылся от жгучего желания закричать, но ничего не вышло. Язык словно прирос к нёбу, и изо рта раввина вырвался лишь глухой звук, напоминающий не то хрип, не то писк.

Писк. Ты пищишь, как крыса, Джозеф, старина. Это призрак, да-да, призрак. Он пришёл за тобой, и сейчас он тебя заберёт.

Крыса.

— Кто ты? — прохрипел Цукерман. — Дьявол, кто ты?

— Как же быстро вы переметнулись от Бога к Дьяволу, ребе. Как же вы нестойки в своей вере.

— Ты призрак… — пробормотал раввин.

Всё его тело задрожало, и с чувством ужаса и позора Цукерман ощутил, как между ног разливается отвратительная тёплая жидкость.

Его переполненный мочевой пузырь всё же дал о себе знать.

— Призрак… — вновь пробормотал он.

Лёжа на кровати из красного дерева с привязанными к спинкам руками и ногами в луже собственной мочи, раввин Джозеф Цукерман начал тихо плакать. Он всхлипывал, скулил, вертел головой то в одну, то в другую сторону и отчаянно сучил ногами.

По одной причине.

Это был не призрак.

Возможно, призраки и умеют говорить.

Но привязывать живых людей к кровати они точно не могут.

И это могло означать только одно.

Тварь, жуткая тварь, которую даже породивший её Сэм боялся ещё с того времени, как эта тварь была ребёнком, каким-то чудом уцелела и явилась сюда, чтобы убить его.

Вельзевул.

— Что тебе нужно? — пробормотал раввин. Язык его не слушался, поэтому сказанная им фраза прозвучала примерно как «шт те нжна». — Ты пришёл, чтобы убить меня?

— Нет, ребе. Я пришёл, чтобы вас казнить, — тот, кому принадлежал голос, наклонился над раввином, опираясь одним коленом на кровать, и неожиданно тихо рассмеялся. — Под вами мокрые простыни, ребе. Скажите, это от страха или от обильного употребления вина перед сном?

— Вельзевул… — прошептал Цукерман. — Ты — Вельзевул. Недаром твой отец называл тебя именно так. За что ты хочешь казнить меня, Вельзевул?

Нависающий над Цукерманом человек наклонился ещё ближе, и даже в темноте раввин мог разглядеть его лицо.

Это было невозможно, это было невероятно.

Но это было.

Вне всякого сомнения, это был он.

Вельзевул.

— Я хочу казнить вас за смерть моей сестры, — сказал Дэвид Райхман. У раввина более не было сомнений в том, что это именно он. Живой ли, мёртвый ли — неважно. Он был здесь, и он собирался отправить на тот свет его, Джозефа Цукермана.