Шон подошёл к сыну вплотную и посмотрел ему в глаза. После чего опустился на стул.

— Не связывался бы ты с этим семейством, Пат, — сказал он.

— Почему это?

Шон О’Хара сложил руки в замок и покачал головой:

— Нехороший он человек, Пат, — произнёс он. — Сэм Райхман. Совсем нехороший.

— Почему ты так говоришь?

Шон откинулся на спинку стула:

— Возможно, мне не стоит говорить этого, Пат. Но я, так уж и быть, скажу. Это случилось давно. Я тогда ещё служил в полиции. Когда погибла дочь Райхмана. Она была больна… бедняжка.

— Я знаю, — отозвался Патрик. — У неё был ДЦП. Дэйв мне рассказывал. Она погибла во время пожара. Какой-то псих поджог устроил.

Он предпочёл умолчать о том, что на днях был в доме Райхмана-старшего, и последний даже обещал ему помочь устроить выставку. Шону это точно не понравилось бы.

— Так вот, Пат. Когда погибла дочь Сэма, по Денверу поползли слухи. В деле о гибели Эстер — так звали бедную девочку — была масса нестыковок. Например — то, что главный подозреваемый ни с того, ни с сего вдруг резко признал свою вину, хотя у него было железное алиби. Но кому-то явно было выгодно как можно быстрее посадить этого типа и закрыть дело, — Шон взглянул на Патрика. — Сечёшь?

— Отец, ты хочешь сказать, что Сэм мог…

— Слушай дальше, — продолжил Шон. — Спустя несколько месяцев жена Райхмана утонула в ванне. Следствие пришло к выводу, что это был несчастный случай. Хотя по всем признакам это было самоубийство… или хуже того…

— Убийство? — уточнил Патрик.

— Не исключено, — кивнул Шон. — Дело опять же быстренько закрыли.

— Пап, — покачал головой Патрик. — Не думаешь же ты всерьёз, что один из самых известных адвокатов Денвера отправил на тот свет добрую половину своей семьи?

— Как знать, — отозвался Шон. — Я за то время, пока служил, всякого насмотрелся, Пат. Так что держался бы ты от этого красавчика подальше.

— Даже если Сэм Райхман действительно такой гад, как ты говоришь, — произнёс Патрик, — при чём тут Дэйв?

— Яблоко от яблони, — начал, было, Шон, но Патрик перебил его:

— Сын за отца не отвечает, папа.

— Пойми меня правильно, Пат. Возможно, мальчик и не плох. Райхман своего сына не выносит, это давно известно. А раз так — вероятно, мальчишка стоящий. Просто не хочется мне, чтобы ты с этими жидами якшался, сынок.

— Не будь расистом, отец.

— Я не расист. И ты это знаешь.

— Антисемитизм — тот же расизм. Только по отношению к конкретной нации, — Патрик взглянул отцу в глаза. — Зря ты так.

— Он пьёт, курит, гоняет на байке, ржёт в голос над теми, кто по субботам ходит в синагогу, — заулыбался Шон. — И каким-то образом умудряется при всём при этом блестяще учиться, — в ответ на изумлённый взгляд сына он добавил: — Не удивляйся. Я всё же бывший полицейский. Мне ведь интересно, с кем ты общаешься.

Патрик покачал головой:

— Пап. Он очень добрый, честный и хороший. И мне совершенно плевать, какой у него отец. А сейчас извини, мне идти надо.

Шон улыбнулся одними губами и поднялся со стула.

— Весь в свою мать, — сказал он и, кивнув Патрику напоследок, вышел из комнаты.

========== Дэвид ==========

Дэвид Айзек Райхман появился на свет в элитной клинике Денвера в ночь с первого на второе ноября, ознаменовав своё явление этому миру таким громким криком, что акушерка чуть было не выронила младенца из рук. Роды были тяжёлыми, и, если бы не достижения современной медицины, его мать Рейчел, вероятно, отдала бы богу душу. «Дети, рождённые под знаком Скорпиона, нередко своим появлением отнимают жизнь у матери», — так сказала ей тогда одна помешанная на гороскопах медсестра. Рейчел лишь вымученно улыбнулась в ответ. Воспитанная в иудаизме, она была приучена чтить одного лишь Господа, а астрологию считать лжеучением. Но в споры предпочитала не ввязываться. Вместо этого Рейчел попросила дать ей взглянуть на сына. Как только ей поднесли малыша, Рейчел поразилась тому, какие интересные глаза были у ребёнка. Светло-голубые, почти прозрачные, они казались поразительно холодными. Почти ледяными. Рейчел вдруг подумала, что именно такие глаза должны были бы быть у Снежной Королевы, если бы она действительно существовала. Почему-то она вдруг испугалась, что ребёнок с такими глазами может вполне оказаться слепым.

— Ну что вы, миссис Райхман, — сказал ей врач в ответ на её опасения. — Цвет глаз у детей может меняться несколько раз, пока они не вырастут. А уж у младенцев меняется почти всегда. Глаза слепых людей выглядят совсем не так, уверяю вас.

Рейчел ничего не ответила, глядя в поразительно светлые, «ледяные» глаза своего сына. Отчего-то она была уверена, что их цвет не изменится.

Она твёрдо решила назвать своего первенца Дэвид, что вызвало негодование у Сэма: он давно определился, что назовёт сына Айзек, в честь своего отца. Но это был один их тех редких случаев, когда Рейчел проявила невиданное упорство. Она решила, что её сын непременно будет Дэвидом, и так отчаянно настаивала на этом, что Сэм в итоге сдался. Поставив лишь одно условие: вторым именем ребёнка будет Айзек. С этим Рейчел решила не спорить.

Не познавшая до конца материнской и отцовской любви, выросшая в очень холодной и консервативной семье, Рейчел полюбила своего первенца настолько горячо, словно пыталась отдать ему всю ту любовь, которой сама в детстве была лишена. Рождение второго ребёнка — страдающей тяжёлым недугом девочки — подкосило Рейчел и вынудило переключить практически всё внимание на больную дочь. Но в душе она продолжала любить своего первенца всё той же до безумия преданной материнской любовью.

Она поддерживала все увлечения сына. Ребёнок оказался левшой, и Сэм изъявил желание его переучить.

«Левши — дети Сатаны, Рейчел», — сказал он, но Рейчел лишь рассмеялась. «Что ты говоришь Сэм, мы ведь живём не в Средневековье», — ответила она мужу, после чего начала так яростно отстаивать право ребёнка пользоваться той рукой, какой ему удобно, что Сэм был вынужден ретироваться. Заметив у ребёнка выраженный интерес к лепке из пластилина, Рейчел купила ему набор из цветной глины, справедливо рассудив, что лепить из глины интереснее. Она убедила Сэма разрешить записать сына в секцию кикбоксинга, заявив, что не видит в этом особого вреда и что нигде не сказано, что занятия кикбоксингом противоречат Торе. Чтобы Сэм окончательно сдался, Рейчел даже пошла к раввину, который, подумав, в итоге пришёл к выводу, что Тора не запрещает заниматься кикбоксингом. «Спасибо, мама, ты лучшая!» — воскликнул тогда семилетний Дэвид, бросившись ей на шею. Рейчел посмотрела в глаза сына, которые по-прежнему были такими же прозрачно-голубыми, и улыбнулась в ответ.

— Я всегда поддержу тебя, Дэйви, — сказала она и поцеловала мальчика в лоб. — Всегда. Помни об этом.

День, когда погибла Рейчел, стал знаковым днём для обоих Райхманов — отца и сына. Сразу после её смерти между Сэмом Райхманом, одним из самых известных адвокатов Денвера, и его десятилетним сыном разразилась холодная война. Именно тогда Дэвид понял, что остался один на один с властным и не терпящим никаких возражений отцом, от которого его некому было больше защищать.

Сэм Райхман давил на сына, как мог. Желание вылепить его по своему образу и подобию овладело Сэмом настолько яростно, что он использовал любые приёмы: от психологического давления до физического воздействия. Однажды он ударил сына так сильно, что едва не сломал ему челюсть.

Но мальчик оказался настойчивым и волевым. Давление и агрессия со стороны отца лишь разжигали в нём желание делать по-своему. Несмотря на стремление отца запихнуть его на юридический факультет, после окончания школы он поступил в бакалавриат искусств Университета Колорадо на отделение скульптуры, что вызвало шоковое состояние у Сэма. Добропорядочный иудей не может быть каким-то там скульптором, у него должно быть более серьёзное занятие. Сэм видел своего сына юристом или, на худой конец, бухгалтером, но только не скульптором. «Это вообще не профессия, Дэйв, это полная ерунда!» Сэм орал, хватался за сердце, обзывал сына идиотом, дебилом и даже в сердцах назвал его свиньёй[1]. Ничего не действовало. Дэвид упорно поступал по-своему и не желал никого слушать. Тем более, отца.