Он почти физически ощущал, как на его лице ходят желваки, и как руки непроизвольно сжимаются в кулаки.

И он не был уверен, что способен сейчас владеть собой.

Нет, он совсем не был в этом уверен.

*

Патрик взглянул на часы.

Была половина первого ночи.

Телефон Дэвида не отвечал — Патрик звонил ему несколько раз.

Безрезультатно.

Патрик волновался.

Очень волновался.

И воцарившаяся в квартире гробовая тишина, лишь изредка нарушаемая едва слышными шагами кошачьих лап, только усиливала это волнение.

Ветер беззвучно трепал занавеску.

Над кроватью покачивался ловец снов.

Тишина.

Она давила, угнетала и, казалось, кричала ему о чём-то.

О чём-то таком, что его индейская натура могла бы понять и воспринять, но… что-то мешало.

Словно кто-то незримый закрыл доступ к информации.

Патрику было знакомо это чувство.

Он не любил его.

И больше всего его беспокоило то, что это отвратительное ощущение усиливалось все последние дни.

Как будто что-то рвалось к нему из самых недр его существа… но не могло прорваться.

На лестничной клетке послышались шаги. В замке повернулся ключ.

Патрик вскочил на ноги и выбежал в коридор. В тот же момент дверь распахнулась.

И то, что предстало перед его глазами, больно ударило в сердце.

Дэвид был пьян.

Очень пьян.

Он едва держался на ногах.

Патрик сделал шаг вперёд:

— Дэйв…

Дэвид захлопнул дверь ногой и пьяно расхохотался, опираясь на дверной косяк.

— Кажется, я не в лучшем виде, детка, — сказал он.

Патрик кивнул:

— Да, Дэйв. Ты не в лучшем виде.

— Только не говори, что волновался обо мне, — Дэвид поднял вверх левую руку. Жест вышел слишком широким и размашистым — как обычно бывает у пьяных людей. — Ты ведь не мой папочка.

— Я не твой папочка, Дэйв. Конечно. Но я тебе звонил. И я действительно волновался.

Дэвид криво усмехнулся:

— А как же все твои индейские примочки, Пат? Мы оба свободны, индейцы никому не принадлежат. Равенство, свобода, братство, — он снова усмехнулся. — Так что не отклоняйтесь от курса, сэр.

— Дэйв. Ты пьян. Тебе надо проспаться, — Патрик подошёл поближе и положил руку ему на плечо. — Идём, я помогу тебе.

Дэвид вновь пьяно рассмеялся, уткнувшись в его плечо:

— Блядский боже, детка, от меня воняет, как от грёбаной свиньи.

Дэвид посмотрел Патрику в глаза и, казалось, почти повис на нём. Его шатало — Патрик это ощущал. От него действительно за версту несло алкоголем, но к такому Патрик был привычен.

Его пугало другое.

То, каким глубоким, полным боли взглядом смотрели эти светлые «ледяные» глаза.

— Идём, я уложу тебя в постель, — сказал Патрик.

Дэвид провёл кончиком пальца по его губам.

— Пойду, если обещаешь отсосать, — сказал он.

Патрик покачал головой:

— Пошёл ты.

— Что, смущает моя пьяная рожа и мерзкий запах перегара? — Дэвид ухмыльнулся.

Боль. Сколько боли… Как, почему, откуда…

Патрик посмотрел ему в глаза:

— Дэйв, у тебя что-то случилось?

Дэвид вернул взгляд, который на какое-то мгновение вдруг стал на удивление трезвым.

— Да, — сказал он. — У меня «что-то случилось», Пат. Но не сегодня. Двенадцать лет назад у меня «что-то случилось». Одна мерзкая тварь убила мою сестру. Не сожгла заживо, как утверждало следствие и писали газеты — нет. Она её задушила. Задушила подушкой с белоснежной кружевной наволочкой. Вот так просто взяла и задушила. Ребёнка легко задушить, знаешь… — по щекам Дэвида катились слёзы, но он не обращал на них внимания. — Дети — они ведь такие… хрупкие.

— Дэйв, откуда ты…

Дэвид сжал руку Патрика в своей.

— Эта тварь — мой отец, Пат, — сказал он.

— Ты…

— Да. Я знаю. Я всё вспомнил. Он сделал это. Сам. Своими собственными погаными руками. Я слышал это тогда — сидя в своей комнате, в том самом углу. Который ты рисовал. Он говорил об этом моей матери, и я всё слышал. Наверное, у меня был шок, потому что потом я всё забыл. Он это сделал, Пат. Это сделал мой отец, это сделал мой отец!

Последние четыре слова Дэвид выкрикнул в давящую тишину квартиры. После чего резко отстранил Патрика и медленно сполз по стене.

— Это сделал мой отец, — повторил он. — И он заплатит, Пат. Он заплатит.

Патрик уже не слышал этих слов.

В его голове всё ещё звучал дикий, почти истерический крик Дэвида «это сделал мой отец, это сделал мой отец!»

И он изо всех сил старался перестать слышать этот крик, чтобы вернуться в мир.

В расколовшийся надвое, навсегда изменившийся мир.

========== Разговоры ==========

Дэвид уснул только под утро.

Полночи он просто сидел на полу, прислонившись к стене.

Он говорил ещё, и много. Речь его была сбивчивой, как у любого пьяного человека, но Патрик всё понимал. Он как будто физически ощущал весь этот огромный комок боли. Комок, который был в нём всегда, но только сегодня Дэвид узнал его причину. Комок вырезали острым ножом вместе с кусками живой плоти, но легче от этого не становилось. Пускай и извлечённый, он лишь увеличивался, и боль разрасталась, словно затаившаяся в недрах казавшегося здоровым тела раковая опухоль. И Патрик слушал, отчаянно пытаясь хотя бы частично принять на себя эту боль и всем своим существом желая, чтобы Дэвиду стало легче.

И уже знал — не станет. Не станет ровно до тех пор, пока не будет наказан виновный.

Его родной отец.

В промежутках между этими холодящими кровь, полными отчаянного страдания монологами Дэвиду становилось плохо. Его тошнило и рвало. И Патрик не был удивлён, когда между доносившимися из туалета отвратительными звуками рвоты он слышал неровные тихие всхлипывания.

Патрик молчал. Ничего не говорил и ничего не спрашивал. Просто потому, что чувствовал: сейчас он не имеет права на слова.

Они не нужны.

Ни ему, ни Дэвиду.

И лишь когда полный всё той же вымученной боли взгляд «ледяных» глаз устремился прямо на него, Патрик рискнул заговорить.

— Что ты будешь делать? — спросил он.

— Ты хочешь узнать, собираюсь ли я отомстить? — голос Дэвида звучал тихо и непривычно хрипло.

Патрик кивнул:

— Да.

Дэвид горько усмехнулся.

— А ты — хотел бы? — спросил он, глядя на Патрика в упор. — Если бы так поступили с твоими близкими людьми — ты хотел бы отомстить, Пат? — неожиданно он негромко рассмеялся, и смех был таким же горьким. — Чёрт побери, я отвечаю вопросом на вопрос, как самый настоящий грёбаный жид.

Патрик сел рядом с ним.

— Да, я хотел бы, — ответил он. — И я понимаю, что ты чувствуешь…

Дэвид резко замотал головой.

— Не понимаешь, — сказал он.

Патрик сжал его руку в своей.

— Хорошо, пускай не понимаю, — согласился он. — Ты прав, это твоя боль, и никто не может понять этого до конца. Я лишь хотел сказать, что боюсь за тебя, Дэйв.

Очередная горькая усмешка искривила губы Дэвида:

— Боишься — за меня?

Патрик кивнул:

— Да. Боюсь. Ты можешь наломать дров.

Дэвид облизнул пересохшие губы.

— Не бойся, детка, — сказал он. — Я не собираюсь убивать своего старика. Это было бы слишком гуманно.

— Тогда что…

— Я хочу, чтобы он сел в тюрьму, Пат. Я хочу, чтобы эта вшивая гнида села в тюрьму, — Дэвид посмотрел Патрику в глаза. — Я понимаю, что это будет крайне сложно устроить. Так называемый «виновный» уже наказан. Дело закрыто. Мои детские воспоминания — не доказательство, к тому же, это будет моё слово против слова отца — уважаемого человека. Но я всё равно посажу его, Пат. Ещё не знаю, как. Но сделаю. Непременно. Клянусь, что посажу.

— Дэйв…

— Молчи. Выслушай до конца. Он был готов убить и меня — он говорил об этом маме. Сказал, что, если она не будет молчать об убийстве Эстер, то мне конец, — Дэвид закусил губу, на лице его заходили желваки. — Бедная мама, что ей пришлось пережить… Она… она была такой хорошей, Пат. Я до сих пор не понимаю, как её угораздило связаться с таким чудовищем, как мой отец, — Дэвид сильнее сжал руку Патрика. — И в одном я уверен. Уверен на все сто, Пат. Хоть и не могу доказать. Смерть моей матери не была несчастным случаем. Она покончила с собой. Из-за него. Из-за этой мерзкой грёбаной свиньи.