— Мама, я не хочу ложиться спать. Я боюсь засыпать один.

Рейчел наклонилась к нему и поцеловала его в щёку. Её светло-золотистые локоны очень потускнели с того самого времени, как…

— Мама, а Эсти сейчас на небесах?

Рейчел кивнула:

— Она в Раю, Дэйви. Все дети, которые умирают, попадают в Рай.

— Потому что они ещё не успели нагрешить?

Рейчел снова погладила его по голове:

— Да, малыш. Именно поэтому.

— А тот, кто сжёг наш дом — он попадёт в Ад, мама?

Правильное красивое лицо Рейчел, так сильно постаревшее и осунувшееся за последнее время, казалось, помрачнело ещё сильнее.

— Я не знаю, будет ли он гореть в Аду, Дэйви, — неожиданно резко произнесла она, — но я бы очень этого хотела. Очень. И я буду молиться за то, чтобы тот, кто сделал это, горел в Аду.

— А я не хочу, чтобы он горел в Аду.

— Дэйви, что ты такое…

— Да, не хочу! Я не знаю, где он — этот Ад! И есть ли он вообще! Я хочу, чтобы ему было плохо здесь, на земле!

— Дэйви…

— Я вырасту и убью его.

Рейчел крепко прижала сына к себе. По горячим мокрым дорожкам на её щеках Дэвид понял, что она плачет.

— Не надо тебе никого убивать, Дэйви, — сказала она. — Вот тебе — не надо.

Дэвид уткнулся в потускневшие золотистые волосы матери, изо всех сил стараясь не расплакаться сам.

Нельзя.

С ней — нельзя.

Он мужчина.

Он должен защищать её.

От всех.

*

Открыв глаза, он обнаружил себя сидящим на полу.

На щеках были такие же горячие мокрые дорожки, как и те, что он чувствовал на щеках матери в тот злополучный день. Но сейчас ему не было за них стыдно.

*

Он лёг спать рано. В тот день. И почему-то сразу уснул.

Проснулся он среди ночи.

Его что-то разбудило… или кто-то. Да, его разбудили крики.

Доносящиеся из кабинета отца.

Дэвид прислушался.

— Думай, что говоришь, женщина! — орал отец.

Мать пьяно рассмеялась. Она начала пить — Дэвид знал об этом. Всё чаще и чаще он ощущал исходящий от неё дрянной запах. И каждый раз ему хотелось закричать «мама, остановись, не надо больше!»

И каждый раз он молчал.

Не от страха — из любви к ней.

— Пошёл ты, — сказала Рейчел.

— Говори, что хотела, а потом проваливай! — вновь заорал Сэм. Дэвид в мыслях часто называл его Сэмом. «Не мистер Райхман — просто Сэм. Не «папа» — просто Сэм». — Проваливай из моего кабинета, пьянь, поняла?!

Затем донёсся голос матери — такой любимый, такой родной. Негромко, но до ужаса чётко она произнесла:

— Я знаю, что ты сделал. Я всё знаю, Сэм. Ты можешь отнекиваться хоть до Судного Дня, говоря, что это не так, но я всё равно не поверю. Ты убил Эстер. Ты убил мою крошку Эсти. Зачем?

— Идиотка! — заорал Сэм. — Пьяная безмозглая идиотка! Как тебе в голову могло взбрести, что я способен убить собственного ребёнка! Я любил свою дочь! Я тратил огромные суммы на то, чтобы вылечить её или хотя бы как-то уменьшить её страдания! Как ты могла даже подумать о таком, пьяная скотина!

Они говорили ещё что-то, точнее, кричали, оба, но он не расслышал. Колени дрожали, и руки тоже, но, он всё же слез с кровати и, стоя на четвереньках, припал ухом к полу.

Ему было страшно. Ему было жутко.

Но детское любопытство пересилило всё остальное.

И то, что он услышал, заставило его сначала вскочить на ноги, а затем вновь опуститься на пол и уползти в угол. На четвереньках, словно маленький испуганный зверёк.

— Да, я убил её. Я убил нашу ублюдочную дочь. Я придушил её подушкой с белой кружевной наволочкой, на которой ты вышила её инициалы. Эта маленькая дрянь даже пыталась сопротивляться, знаешь. Но я всё равно её душил. Душил и душил. Пока она не затихла.

Он изо всех сил вжался в угол — вжался так сильно, что это отдалось болью в области лопаток, но он не обратил на это никакого внимания.

Рейчел что-то ответила — он не расслышал.

Но очень отчётливо расслышал слова своего отца:

— Не поймали в первый раз — не поймают и во второй. Мало ли, кто мог убить моего сына. У евреев всегда много врагов. У богатых и влиятельных евреев — тем более. Так что слушай меня сюда, Рейчел. Позволишь себе хоть где-то заикнуться о том, что я убил Эстер, — и я отправлю Дэвида вслед за его сестрёнкой. Если хочешь, чтобы твой первенец был жив и здоров, — молчи, Рейчел. Молчи. Никому ни слова. И с Дэвидом будет всё в порядке.

Голос матери — такой тихий и вместе с тем до ужаса пронзительный — прорезал воцарившуюся на пару секунд удушающую тишину.

— Дрянь, — сказала она. — Он ведь и твой сын тоже.

Дэвид ещё сильнее вжался в угол.

Ему хотелось спрятаться, убежать, стать невидимым.

Но вместе с тем им овладевали и другие чувства.

Злость. Обида. И ненависть. Жгучая ненависть. И когда он, наконец, решился поднять спрятанную в коленях голову, его глаза смотрели прямо и открыто.

И — холодно.

Он сам чувствовал это.

На лестнице послышались громкие шаги, и он хотел выбежать из комнаты.

Но не смог.

Он словно прирос к углу.

Всем своим телом.

Всем своим существом.

*

Дэвид сидел в углу, вжавшись в него, так же, как тогда, в ту злополучную ночь. И даже боль в лопатках была такой же.

Щёки были мокрыми от слёз, тело бил озноб.

Чёртова тварь, словно восставшая из Ада, которая по иронии судьбы называлась его отцом, убила его сестру.

Беззащитную восьмилетнюю девочку.

Которая пыталась сопротивляться… сопротивляться из всех своих последних детских сил…

Эта тварь придушила её подушкой с вышитой кружевной наволочкой.

Тварь

Тварь.

Тварь.

Откуда-то изнутри поднималось то самое чувство, которое Дэвид уже знал и которого сам боялся.

Он ведь сын этой твари, плоть от плоти его.

А значит, он отчасти тоже тварь.

Только тварь может расквитаться с тварью. Только другая такая же тварь.

Он обхватил голову руками, изо всех сил подавляя желание закричать.

Его отец будет гореть в Аду.

Он заплатит.

И не на том свете — на этом.

Здесь.

На земле.

Тварь.

*

Выходя из дома и запирая дверь на ключ, он чувствовал себя так, словно запирает дверь склепа.

Дэвид усмехнулся собственным мыслям.

Не случайно эта мерзкая громадина всегда напоминала ему склеп.

По щекам вновь побежали горячие дорожки, и он небрежно смахнул их.

Ты будешь гореть в Аду, папочка.

Тварь.

========== Пытка ==========

Он бесцельно бродил по городу, сам не ведая, куда и зачем он идёт, и всё это напоминало одну длинную, жестокую, кажущуюся бесконечной пытку.

Ему хотелось разрыдаться. Хотелось напиться. Хотелось кого-нибудь избить. Хотелось, в конце концов, снять какого-нибудь милого мальчика и трахнуть жёстко и грубо, выпустив на волю ту часть своей натуры, которую он больше не позволял себе выпускать с Патриком. После той первой ночи — никогда.

Последняя мысль заставила его губы скривиться в горькой усмешке.

Неудивительно — он ведь тварь, сын твари, плоть от плоти его.

Тварь от твари.

Наткнувшись на какой-то паршивый бар, он зашёл туда и заказал двойной виски.

Потом ещё один.

И ещё.

И ещё.

Алкоголь притуплял сознание, растекаясь по телу приятным теплом, и на какое-то время он расслабился.

Не было мыслей, не было эмоций, не было ничего.

Он автоматически опрокидывал стакан за стаканом, уже не ощущая вкуса.

А затем всё вдруг вернулось, вернулось с новой, даже возросшей силой, и чувства захлестнули такой мощной волной, что хотелось закричать. И ему казалось, что, словно откуда-то издалека, он слышит собственный, полный боли, отчаяния и негодования крик.

Нужно убираться отсюда. Убираться как можно быстрее.

Пока он не наломал дров.

Он знал, что может.

Он знал, что хочет.

Он ведь тварь от твари.

Допив до дна последний стакан («да-да, ты ещё и алкоголик, детка — только они допивают всё до последней капли»), он расплатился и направился к выходу.