— Я этого не говорил, — Патрик покачал головой.

— И то правда, — кивнул Дэвид. — И это здорово, знаешь.

— Здорово? — переспросил Патрик, чувствуя, что сердце забилось сильнее.

— Да. Здорово, — Дэвид снова погладил его по лицу, затем чмокнул в щёку. — Если бы ты по-настоящему втрескался в меня, это бы здорово меня тяготило. А так… — он развёл руками. — Идём лучше ужинать.

Патрик ответил согласием, но лицо его помрачнело.

Какой же ты всё-таки мудак, Дэвид Райхман.

Патрик подумал это и сразу же осёкся.

Никого и никогда он не любил так, как этого мудака.

*

В свои двадцать один Патрик не знал, что такое любить.

Он перестал понимать это с того самого дня, как умерла его мать. Это случилось в солнечный сентябрьский день, как раз накануне его дня рождения (Патрик родился четвёртого сентября), и оставило отпечаток навсегда. Даже став взрослым, Патрик продолжал всем сердцем ненавидеть свой день рождения и никогда не отмечал его.

Патрик плохо помнил время, проведённое с матерью. Много раз, уже будучи взрослым, он пытался нарисовать мать, но у него не выходило. Он смотрел на её старые фотографии (коих сохранилась всего пара), пытаясь «схватить» её облик, но, как только он брал в руки карандаш, образ матери начинал меркнуть. А срисовывание с фотографии Патрик считал верхом дилетантства.

Всё, что запомнилось ему, — её длинные чёрные волосы, прямые и жёсткие, словно конский хвост, и печальное выражение лица.

И ещё кое-что он помнил донельзя чётко.

То, насколько сильно он её любил.

Все чувства в нём как будто одновременно остыли в тот самый день, как Лилиан Мэрайя Келлер, женщина из племени мохаве, полюбившая белого мужчину и сама оставившая его по причине, которую так никому и не озвучила, умерла. Её насмерть сбила машина.

Отец забрал его к себе и дал свою фамилию. «Отец» — это слово Патрик так и не научился с ним ассоциировать, в мыслях называя исключительно «Шон». Мать Шона — бабушка Патрика — была вполне милой ирландской леди, имевшей совершенно не женское, казалось бы, увлечение: вырезать фигурки из дерева. Она вырезала лошадок, машинки, людей, и это очень нравилось мальчику. Он называл её «бабушка Эйрин»; звать её просто бабушкой отчего-то казалось маленькому Патрику неслыханной дерзостью. Бабушка Эйрин ему очень нравилась.

Но он её не любил.

Когда Патрику было десять, бабушка Эйрин умерла.

Ему было грустно. Очень грустно.

Хотя бы потому, что Патрик чувствовал, что не нужен никому, кроме неё.

В двенадцать лет у мальчика обнаружилось новое и довольно сильное увлечение.

Он полюбил рисовать.

Он рисовал в одном и том же стиле — уже тогда. Быстрыми, чёткими, отрывистыми штрихами. Из которых постепенно рождалась целая картина.

Шон нанял для сына преподавателя рисования. Ему не удавалось найти общего языка с угрюмым нелюдимым ребёнком, и он старался хоть как-то это компенсировать, чтобы чувствовать себя нормальным отцом. С преподавателем рисования, как ни странно, мальчик поладил гораздо лучше, чем с самим Шоном. Несмотря на то, что они почти не разговаривали, между ними было полное взаимопонимание, какое и должно быть между учителем и учеником. Мистер Трейвис — так звали учителя — давал ему задания, а Патрик их выполнял.

Практически безупречно.

— У вашего мальчика талант, мистер О’Хара, — сказал Шону однажды мистер Трейвис. — Я бы сказал больше: Пат прирождённый художник.

Шон удивлённо поднял брови:

— Вы зовёте его Пат? Он вам разрешает?

Трейвис тихо рассмеялся.

— Ну, я не припомню, чтобы он выказывал несогласие, — сказал он.

Шон был в недоумении. До недавних пор его сын разрешал называть себя «Пат» только бабушке, а после её кончины — никому вообще.

— Думаю, он захочет пойти по этой стезе и дальше, — продолжил Трейвис. — Если не перегорит. Но не думаю, что такое случится. Ни разу ещё я не встречал такой целеустремлённости у ребёнка. Он будет перерисовывать сотни раз, пока не нарисует идеально, мистер О’Хара. Но дело даже не в этом. Как правило, он рисует безупречно с первого раза. Вы понимаете меня?

Шон кивнул.

— Если он всерьёз захочет стать художником — не мешайте ему, мистер О’Хара, — продолжил Трейвис. — Грех зарывать такой талант в землю. Уж поверьте мне.

Шон поверил. И когда в выпускном классе Патрик заявил, что будет учиться на профессионального художника, отец не возражал.

Всё такой же нелюдимый, Патрик по-прежнему не находил общего языка с отцом. Это стало ещё более заметно после того, как Шон женился на Кристин, и у них появились свои дети. Недостаток заботы и общения Шон, как и раньше, пытался компенсировать деньгами, и, когда Патрик заявил, что хочет отучиться в мотошколе и получить права на управление мотоциклом, Шон купил ему новый «Хонда Пан Юропиэн». Модель Патрик себе выбрал сам.

Свыкнувшись с тем, что любить кого-либо он, вероятно, неспособен, Патрик полностью оставил мысли о том, что не любить родного отца и сестёр — это плохо. Он не испытывал к ним негатива — этого было более чем достаточно. Патрик так считал.

Внешне он нравился девушкам, но многих отпугивала его чрезмерная замкнутость. Патрик не умел много и красиво говорить, не умел сыпать шутками (в глубине души он сам был абсолютно уверен, что чувство юмора у него отсутствует напрочь), не умел говорить комплименты. Некоторые девушки ему нравились, и он был не прочь замутить с одной из них, но что-то постоянно не складывалось.

Его интересовали чувства и эмоции, и, наблюдая эмоции других, он немедленно переносил их на бумагу. Так, как видел. Нередко он зарисовывал эмоции в виде пейзажей, иногда — просто рисовал лица или фигуры людей. Люди были интересны ему, но не более. Никто из них (включая тех вполне милых девушек) не будоражил его сознание настолько, чтобы вызывать сильные чувства у него самого.

Несмотря на внешнюю отчуждённость и отстранённость от внешнего мира, Патрик рано развился сексуально. Желание сексуальной близости порой было настолько жгучим, что заставляло его просыпаться среди ночи. Иногда он просыпался в мокром белье, иногда — с болезненно-сильной эрекцией, заставляющей чуть ли не против воли сжимать в ладони собственный член, доводя себя до оргазма.

Ему хотелось секса, но не с кем-то конкретным. Просто с кем-нибудь. Порой он ужасно жалел, что у него нет этакого бойкого друга, умеющего снять любую девчонку на пару часов.

Это были сексуальные желания. Но никак не чувства.

Ровно до того самого дня, когда Патрик встретил его.

Человека, завладевшего его разумом и чувствами.

Во втором семестре их отделение перевели в другое здание университета, поскольку в старом корпусе начался ремонт.

Занятия закончились, и он как раз выходил из здания, когда его взгляд упёрся в стоящий на парковке мотоцикл — чёрный «Кавасаки Ниндзя». Никаких цветных вставок на мотоцикле не было. Он был просто чёрным, и это вдруг показалось Патрику настоящим образцом вкуса.

— Ну бывай, Санни! — подошедший к выразительно-чёрному «Кавасаки» парень, явно являющийся владельцем этого великолепия, пожал руку своему приятелю и начал натягивать кожаные перчатки.

Патрик бросил быстрый взгляд на парня — словно опасаясь, что тот сейчас заметит. Высокий, широкие плечи. В отличие от многих байкеров, любящих длинные волосы, парень явно предпочитал стрижку: волосы на макушке были слегка удлинёнными и немного завивались, виски же и затылок были подстрижены очень коротко. Волосы были светлыми — цвета намокшей соломы. Когда парень поднял левую руку, натягивая перчатки, рукав его футболки слегка приспустился, и Патрик увидел на его плече цветную татуировку в виде Звезды Давида. Это показалось ему странным: у блондина было совершенно не семитское лицо.

Молодой байкер (судя по всему — ровесник Патрика) казался очень привлекательным, но не это заинтересовало Патрика, который до недавнего момента не обнаруживал у себя никаких гомосексуальных наклонностей.