— Именно.

Дэвид провёл по лицу Патрика тыльной стороной ладони.

— А почему ты этим занимаешься? — спросил он. — Я порой думаю об этом, — он наклонился к Патрику, их губы почти соприкоснулись. — Мне хотелось проделать это с тобой с самого начала. Но ты был так неприступен. «Убери руки, Райхман», — передразнил Дэвид. — Я всё помню, Пат.

Патрик лишь легко улыбнулся в ответ.

— Подари мне тот рисунок, — попросил Дэвид. — Где Мозес. Я сохраню.

— Это всего лишь наброски, — ответил Патрик.

— Всё равно. Мне очень понравилось.

— Ну, если так, — Патрик потянулся к блокноту, вырвал из него лист с рисунком и протянул Дэвиду.

— Я спрячу его в фамильный чемодан моей мамы, — заявил Дэвид, складывая листок пополам.

— В фамильный чемодан твоей мамы? — удивился Патрик.

— Я так его называю. Я не рассказывал? — Дэвид искоса взглянул на него. — Когда я был маленьким, у моей мамы был чемодан, который мне почему-то до жути нравился. Такой ярко-зелёный, обитый бархатистой тканью. Сам не знаю, откуда он взялся. Может быть, от бабушки — евреи любят передавать из поколения в поколение такие старые бесполезные вещи. Мама хранила в нём всякую ерунду. Сам не знаю, почему, но он нравился мне до мурашек. И я всё доставал маму, чтобы она мне его подарила. И выпросил в итоге, — он тихо засмеялся. — Знаешь, это было такое счастье — заполучить этот чемодан. Помню, я сразу же сложил туда все свои любимые игрушки и побежал показывать всё это добро Эстер, — он посмотрел Патрику в глаза. — Он сохранился, знаешь. Я сохранил его. Я и сейчас складываю туда вещи, которые мне дороги. Тебе, должно быть, смешно.

— Нет, — ответил Патрик, — не смешно.

Он обнял Дэвида и легко коснулся этих жёстких «проволочных» волос.

Ему хотелось сказать кое-что ещё.

То, чего так настойчиво требовал Дэвид в их первую ночь.

Но он снова промолчал.

Не сказал этого он и когда Дэвид завалил его на пол, сдёрнул с него джинсы и наглым бесцеремонным жестом раздвинул его ноги.

— Знаешь, мне никогда раньше не нравилось трахаться с мужчинами лицом к лицу, — прошептал Дэвид ему в ухо. — Ты первый, с кем мне хочется делать это именно так. Только так.

Пальцы Дэвида неожиданно сильно сжали головку его члена, и это заставило Патрика дёрнуться. Дэвид тихо рассмеялся ему в ухо.

— Неженка, — сказал он. После чего поцеловал его в губы — грубо, жёстко, по-мужски.

Патрик ответил на поцелуй, пытаясь вложить в него все те чувства, которые так и не осмелился высказать.

Пока — не осмелился.

Он закрыл глаза, позволяя пальцам Дэвида проникнуть внутрь его тела — намеренно грубо и даже агрессивно, но Патрик не хотел сопротивляться этой агрессии. Что-то внутри него по-прежнему кричало, что быть любовником другого мужчины в нижней позиции — это унизительно, но он старался не слушать этот голос, отпуская на волю иную свою часть.

— Можно? — тихо спросил Дэвид. Он спрашивал всегда. После той самой первой ночи, когда намеренно и не без удовольствия причинял ему боль – Патрик ошибался, думая, что он ничего не помнит. Как будто пытался загладить вину.

Патрик кивнул, не отрываясь глядя в холодные голубые глаза.

— Раздвинь сильнее ноги, — сказал Дэвид, слегка надавливая на его колени и заставляя подчиниться.

Больше они не говорили. Слова отступили на задний план, уступив место ощущениям.

Не было больше ласк — только сильные, мощные проникновения одного тела в другое.

Не было поцелуев. Ни одного.

Они лишь сильно, до боли сжимали руки друг друга, не размыкая их, пока всё не закончилось.

========== Патрик ==========

Патрик снова сидел на полу и водил карандашом по листу бумаги.

Ему нравилось так рисовать. Он вообще любил сидеть на полу — там он чувствовал себя намного комфортнее, чем в кресле, на диване или на стуле.

Карандаш быстро бегал по листу. Нервные рваные линии постепенно складывались в цельное изображение.

Он всегда так рисовал — нервно, рвано, отрывисто, никогда не используя плавные линии и переходы.

Вырисовался угол. Тёмный, жуткий. Как будто где-то в тёмном чулане.

В углу сидел мальчик. Маленький. Напуганный. Губы нервно поджаты, ручонки обхватили колени…

Как будто он боялся чего-то.

Или кого-то.

Но была одна деталь, которая выдавала в изображённом на листе ребёнке сильную волевую натуру.

Взгляд.

Пронзительный.

Холодный, словно лёд.

И тем ещё более притягательный.

— Пат!

Патрик едва не дёрнулся от звука голоса, вернувшего его в реальность.

Такое бывало с ним не в первый раз. Порой он так увлекался рисунком, что будто бы уходил в иные миры и становился на какое-то время недосягаемым ни для кого.

«Зарисовался». Так он называл это состояние.

Патрик отложил карандаш и рисунок в сторону и взглянул на стоящего в дверном проёме Дэвида, который с поджатыми губами и сложенным на груди руками наблюдал за ним.

Патрик бросил взгляд на рисунок. Точнее — на поджатые губы мальчика.

Он подумал, что есть вещи, которые не меняются с возрастом, и это заставило его улыбнуться.

— Чего лыбишься? — Дэвид вошёл в комнату и уселся рядом с ним, прислонившись к стене. В отличие от нервной, напряжённой позы Патрика (каждый раз, когда он рисовал, он, казалось, напрягался всем телом, словно стараясь вложить в рисунок всего себя), поза Дэвида была вальяжной и расслабленной. Патрик в очередной раз подумал, что Дэвид напоминает ему кота.

— Да так, — отозвался Патрик.

— Я тебя уже третий раз зову, между прочим, — Дэвид попытался изобразить недовольную мину. — Я не люблю, когда меня игнорируют.

— Я не игнорирую. Я зарисовался.

Дэвид толкнул его локтем под рёбра:

— Хочешь новость? Организаторы той выставки дали мне премию. Моя унылая скульптурка имела бешеный успех.

Патрик легко заулыбался:

— Я всегда говорил тебе, что ты талантлив.

— Иди ты, — отмахнулся Дэвид. — Просто мертвяки нынче — модная тема среди молодёжи. Всем нравится говорить о мертвяках. И смотреть на мертвяков, — он взглянул Патрику в глаза. — Только не на настоящих. На них почему-то никому не хочется смотреть. Ты знаешь, что у евреев категорически запрещено выставлять мёртвое тело на всеобщее обозрение? Пожалуй, это единственная еврейская традиция, которая мне нравится, — он усмехнулся. — Нечего пялиться на то, что когда-то было близким тебе человеком, а теперь стало просто куском мяса.

— Дэйв… — Патрик покачал головой.

— Я знаю, что я циник, — Дэвид положил руку ему на плечо. — Тебя это коробит?

— Нет.

— Ну и отлично. Покажешь, что нарисовал?

— Я… я не закончил, — сказал Патрик и спешно убрал рисунок в папку, как будто опасаясь, что он может не понравиться Дэвиду.

— О, — Дэвид выразительно поднял брови. — Там нечто такое, что нельзя мне показывать? Например, жёсткое порно?

— Не думаю, что это тебя бы смутило, — ответил Патрик.

Нет, Дэйви. Там не жёсткое порно. Там всего лишь ты. Только не нынешний, а десяти лет от роду. Такой, каким ты был, когда…

Когда — что?

Когда умерли твоя сестра и мама. Сначала — одна, потом — другая.

Но не только это.

Было что-то ещё.

Патрик передёрнул плечами. Господи, что за мысли.

— О’кей, — Дэвид пожал плечами. — Покажешь, когда сочтёшь нужным. Я не буду настаивать. Идём ужинать? Я приготовил какую-то редкостную дрянь.

— Ты всегда её готовишь, Дэйв, — Патрик усмехнулся. — Ты мог бы подождать, я бы сам приготовил.

Дэвид тихо рассмеялся.

— Ты просто идеальная еврейская жена, детка, — сказал он.

Патрик нарочито злобно взглянул на друга.

— Тебе не надоело быть таким мудаком? — спросил он.

Дэвид улыбнулся одними губами, что сделало его ещё больше похожим на кота.

— Меня прикалывает быть мудаком, детка, — сказал он. — Смирись, — он погладил Патрика по лицу тыльной стороной ладони. — Тебе ведь нравится это? Ну же, признайся. За это ты меня и любишь.