Патрик взглянул в лицо друга, на котором в этот момент отражалась вся скорбь этого мира. Скорбь — и страх. Дэвид ждал лишь одного ответа, и нельзя было ответить иначе.

— Ты не будешь гнить в склепе, Дэйв, успокойся.

Это было произнесено таким спокойным и уверенным тоном, что Дэвид сразу понял: в склепе он гнить не будет.

Что бы ни сделал Сэм Райхман.

Он ничего не сказал в ответ — лишь крепко обнял Патрика. И они ещё долго стояли так, обнявшись, возле семейного склепа Райхманов, обдуваемые кладбищенским ветром.

[1«О боже мой!» (идиш)

========== Дэвид и Патрик ==========

— Можешь не разуваться, — Дэвид закрыл за собой входную дверь. — Здесь не убрано. — Мозес! — крикнул он куда-то вглубь квартиры. — Иди жрать, пока я добрый!

Мозес с жизнерадостным «мууууууурррррр» выбежал в прихожую и начал тереться о ноги хозяина.

— Проходи, — Дэвид легко, едва ощутимо, тронул Патрика за плечо — словно просто искал повод прикоснуться. — Я покормлю кота, пока он нас обоих не сожрал, и тут же вернусь.

Патрик не стал присаживаться. Вместо этого он подошёл к окну, на котором не было занавесок — лишь жалюзи, которые были всё время приподняты, и взглянул в него. Вечерний, уже почти ночной Денвер раскинулся перед ним во всей красе.

— Классный вид отсюда? — подошедший Дэвид обнял его за плечи.

Патрик повернулся к нему:

— Ты любишь высоту.

Дэвид кивнул:

— Люблю. И моя мать любила. Это была её квартира. Ей здесь нравилось. Но отец затащил её в наш семейный склеп. Нет, не в тот, который на кладбище — в другой. В наш семейный особняк. Сначала в один, затем, когда тот сгорел, — в другой. Он тоже склеп, Пат. Похлеще того, где лежат мои мать и сестра.

Патрик посмотрел ему в глаза и тут же отвернулся. Как будто хотел что-то спросить или сказать, но передумал.

— Спроси это, — произнёс Дэвид.

— Что?

— То, что хотел. Спроси, не бойся. Может быть, я даже отвечу.

— Я ничего не говорил.

— Не прикидывайся идиотом. Ты хотел спросить, почему я так отношусь к своему родному дому, — легко взяв Патрика за подбородок, Дэвид развернул его лицо к себе. — И к своему отцу.

— Я понял, что вы плохо ладите. Мне этого достаточно.

Дэвид усмехнулся:

— Не хочешь меня травмировать? Это похвально.

Патрик посмотрел ему в глаза:

— Откуда в тебе столько желчи, Райхман?

Дэвид пожал плечами:

— Хрен его знает. Возможно, от папы, — он отошёл от окна, взял с журнального столика пепельницу, поставил её на подоконник и закурил. Курение явно доставляло ему огромное удовольствие, и сейчас, сидя на подоконнике с сигаретой в руках, он напоминал греющегося на солнце кота, каким-то чудом научившегося курить. — Ты не задаёшь идиотских вопросов, не начинаешь неприятные темы, — прищурившись, Дэвид выпустил дым через ноздри. — Ты пьёшь со мной, хотя твой индейский организм плохо принимает алкоголь. Тусишь с моими друзьями. Когда мы первый раз трахались, ты терпел, сцепив зубы. Тебе было больно, но ты не произнёс ни звука. Я достал эти хреновы гандоны, но честно сказал, что не хочу. Что хочу с тобой без всего. И ты не стал настаивать. А ведь надо было. Учитывая, сколько хорошеньких мальчиков прошло через мою постель.

Патрик нахмурился. Слова Дэвида его явно задели.

«Ублюдок. Я терпел ради тебя».

— Ты знаешь, что ты мудак? — произнёс он вслух.

Дэвид молча кивнул.

— И это тебя совсем не беспокоит?

Дэвид отрицательно покачал головой, после чего нарочито беспомощно развёл руками, дескать «ну что тут поделаешь».

Патрик отвернулся и уставился в окно, краем глаза поглядывая на Дэвида, который, прислонившись к оконной раме, курил очередную сигарету и не сводил с него глаз.

— Иди-ка сюда, — сказал Дэвид наконец.

Патрик обернулся. В его взгляде отчётливо читалось что-то наподобие «хер тебе».

— Ну же, иди, — Дэвид за руку притянул его к себе. Затушив сигарету в пепельнице, он закрыл глаза и провёл кончиками пальцев по лицу Патрика.

— Что ты делаешь? — удивился последний.

— Тссс. Тихо. Я тебя леплю.

— Чего? — Патрик был явно удивлён.

— Леплю, — повторил Дэвид, не открывая глаз. — Я леплю твоё лицо, — его руки скользнули по щекам и скулам Патрика. — Теперь шею, — руки скользнули по шее, затем пальцем левой руки Дэвид провёл по губам Патрика. — Губы.

Патрик перехватил его руку, и Дэвид тут же открыл глаза.

— Всё испортил, — сказал он. — Ну и ладно. Когда-нибудь я тебя по-настоящему вылеплю.

— Что за приступ нежности, Райхман? — усмехнулся Патрик, стараясь скрыть то, что подобное проявление чувств его очень тронуло.

Дэвид усмехнулся и облизнул губы.

— Поцелуй меня, детка, — сказал он, притягивая Патрика к себе.

— С какой стати? — фыркнул Патрик.

Дэвид тихо рассмеялся.

— Это мило, — сказал он. — Знаешь, все без исключения мужчины, с которыми я спал, поначалу ломались. Кроме того несчастного, который был у меня первым. Хотя, может, и он ломался — просто я был настолько пьян, что с трудом вспомнил бы, как меня зовут. И могу вполне не помнить этого.

Патрик отвернулся. Да, Дэвид вполне мог не помнить. Как не помнил подробностей того, что происходило в их первую ночь. Когда, резко и грубо вдавливаясь в тело Патрика, он шептал ему на ухо: «Скажи, что любишь меня. Скажи это. Скажи». Патрик не сказал. Не разрешил себе сказать. Даже когда пальцы Дэвида, дёрнув его за волосы, едва не свернули ему шею. Позволить трахнуть себя — одно, сказать, что любишь — другое. Поэтому Патрик молчал, уткнувшись в подушку и ощущая на себе весь садизм Дэвида Райхмана. В нём была жестокость. Но это была не та уродливая жестокость, которая свойственна людям, избивающим детей и убивающим собак и кошек. Это была красивая величественная жестокость, делавшая его отчасти похожим на какого-то первобытного дикаря. И когда всё закончилось, и Патрик, вскочив с кровати, начал одеваться, Дэвид молча наблюдал. Взгляд этих «ледяных» глаз ранил в самое сердце, и Патрику подумалось, что, наверное, именно так клиент публичного дома смотрит на проститутку. На шлюху, которую поимел. Его чувство собственного достоинства не выдерживало такого. По бёдрам стекала сперма этого ублюдка — он ощущал это, когда застёгивал джинсы, и это было невыносимо. Пересилив собственный стыд, он взглянул в эти «ледяные» глаза и тихо, но отчётливо произнёс:

— Не подходи ко мне больше, Райхман. Никогда. Забудь о моём существовании. Забудь — не то я вырву тебе челюсть, ты, чокнутый хренов садист.

Взгляд холодных светло-голубых глаз, казалось, стал ещё более насмешливым. Патрик развернулся и вышел из комнаты.

Вон отсюда. Вон из этого места. Уйти и никогда не возвращаться.

Чтобы больше не видеть этого ублюдка.

Никогда.

Но когда Патрик был уже у дверей, Дэвид вдруг бросился за ним. Патрик оттолкнул его. И продолжал отталкивать, когда Дэвид хватал его за руки и пытался обнять. «Прости меня, пожалуйста, прости». Патрик снова и снова его отталкивал и даже залепил оплеуху, но Дэвид продолжал обнимать. В конце концов Патрик сдался и опустил руки.

— Ты грёбанный мудак, — сказал он.

Дэвид взглянул ему в глаза:

— Да. Я грёбанный мудак. И садист. И ещё я свинья. Нечистое животное.

— Пусти.

— Нет. Прости меня, я… я… — он отвернулся. — Господи, Пат…

Патрик усмехнулся:

— К чему такие терзания, Дэйв? Тебе хотелось меня трахнуть — ты своё получил. На том и закончим.

Дэвид покачал головой.

— Пожалуйста, не уходи, — сказал он. Голос его звучал почти умоляюще. — Тебе было очень больно?

Патрик усмехнулся:

— Когда именно? Когда ты пихал мне в жопу или когда пытался свернуть мне шею?

Дэвид погладил его по лицу. Патрик попытался оттолкнуть его руку:

— Оставь.

Но Дэвид всё же обнял его, и почему-то Патрик не отпрянул. Злость и агрессия начали отступать. Он уже знал, что простит. Простит, даже если когда-нибудь возненавидит себя за это.