— Доброе утро, зайка, ты сегодня… — замолкает, прижимая мокрую тряпку к груди, так как Эмили молча проходит дальше, даже не бросив один из своих разгневанных взглядов в её сторону.
Хоуп спускается вниз на первый этаж, и подавляет чувство голода, проходя мимо кухни, с которой пахнет тостами. Девушка подходит к входной двери, быстро распахивая, и не щурит веки, лишь слегка морщась, когда бледный свет падает на белую кожу. У калитки никого нет. А она ждала? Может, Дилан и стоял здесь, но посчитал, что девушка ушла раньше, поэтому направился в школу. Но ему-то откуда знать точно?
Эмили сует руки в карманы кофты, медленно, лениво шагает к тротуару, так же не торопясь. Её впервые не мучает то, что она опаздывает, то, что учитель в ярости будет приставать и донимать её до конца урока, то, что на неё подаст жалобу преподаватель, первый урок которого она проспала. Эмили Хоуп всё равно. Впервые. Она не радуется облачному небу, не прислушивается к ветру, что путает её волосы, не улыбается, слыша крики чаек и не представляет, закрыв глаза, как бродит вдоль берега, вдыхая аромат соленой воды. Эмили не делает, как раньше. Но точно знает, что именно такое состояние — состояние полного душевного «отсутствия», ощущение серости вокруг и болезненного равнодушия — это и есть — она. Она такая. Будто вот оно — то, чего ей так не хватало, чтобы почувствовать себя собой. Вот та самая часть пазлов.
Эмили Хоуп впервые не опускает взгляд. Она смотрит перед собой даже тогда, когда навстречу идут люди. Её больше не заботит то, как они смотрят на неё, ведь она не смотрит на них. Социума вокруг — не существует. Хоуп живет своей жизнью, в своей реальности. И теперь она понимает, что именно таким образом выживала всё это время. Все эти три с лишним года, пока её мать спокойно себе «отрывалась» в Нью-Йорке. Девушку не должно заботить мнение остальных, ведь никого, кроме неё самой, в её жизни нет. И быть не должно. Именно. Истина настолько проста, что Эмили поражается, как не могла раньше понять это.
У школьных ворот толпятся «куряги», видимо, звонок с урока уже был. Хоуп не опускает глаза, голову держит прямо. Смотрит перед собой, игнорируя голоса и смех, игнорируя шум и отвратительным дым сигарет, игнорируя взгляды и неодобрительные смешки. Игнорирование — её путь к нормализации жизни. Девушка не чувствует тяжести на плечах, не ощущает потребность в кислороде, ведь впервые может дышать полной грудью в общественном месте. Поднимается по ступенькам, оказываясь в переполненном подростками широком сером коридоре. В хаотичном порядке люди бродят от угла в угол, общаясь, но Эмили даже не думает обходить, даже тех, кто идет прямиком ей навстречу. У неё есть выбранный путь — она будет следовать ему. Какого черта Хоуп должна пропускать, уступать дорогу? Эмили никому ничем не обязана. Никто не обязан. Каждый человек способен познать одну единственную правду — всем на всех плевать. Если тебе кажется, что кто-то беспокоится о тебе, то забудь. Это не показуха, это вынужденное волнение, забота, которая должна быть, потому что так правильно. И истина в том, что Эмили должно быть всё равно. Она никак не реагирует, когда видит в толпе Дилана, который замечает её, толкая людей, чтобы выбиться вперед:
— Эй, — что это было? Его голос. Хоуп почти ощутила беспокойство за него. Парень встает перед ней, загораживая дорогу, и только потому она останавливается. Ложь.
Дилан ищет слова. О чем он хочет спросить? Как нужно построить вопрос, чтобы услышать в ответ именно то, что необходимо знать?
— Как всё прошло вчера? — моргает, нервно поправляя бейсболку, ведь замечает перемены в выражении лица девушки, голубые глаза которой приобрели серый оттенок. Эмили смотрит на его шею, прежде чем поднять взгляд выше. Не меняется в лице даже тогда, когда видит волнение в глазах ОʼБрайена. Он хочет взять её за руку, но его сил и уверенности хватает лишь на касание пальцами её запястья. Опускает взгляд на её руки, слегка приподнимая ткань рукава красной кофты. Хоуп не отводит взгляд, не чувствует вины или сожаления за содеянное. Почему она должна стыдится того, что естественно для неё? Дилан проводит пальцем по глубокому порезу, заглотнув пыльного воздуха, и вновь смотрит в глаза Эмили, слегка щурясь:
— Что произошло? — верно. Всё ведь было в порядке. Вчера. До того, как вернулась её мать. — Эмили, — требовательно произносит её имя, ведь девушка отводит взгляд в сторону, желая обойти его, чтобы продолжить идти. Терзания в груди. Неприятный комок мешает заговорить, а ведь она так жаждет этого, желает выплеснуть злость, поделиться ею с кем-нибудь. Дилан хватает обеими руками её ладони, начиная грубо гладить пальцами костяшки:
— Помнишь, ты можешь говорить со мной, — напоминает, и ОʼБрайен правда готов на время забыть о своих проблемах и окунуться в её переживания. Он готов слушать, но Эмили не готова говорить. Ей нужно справиться с чувством пустоты внутри. Девушке уже надоело рыться в себе, искать ответы и жить с ощущением, что все вокруг лгут ей. Она больше не хочет быть частью этой реальности.
— Я устала, — шепот. Хриплый шепот сорванного голоса. Девушка резко впивается своим взглядом в лицо Дилана, который еле удерживается, чтобы не сделать шаг назад. Такое выражение он видит впервые. Глаза, полные обиды и давно сидящей в тишине злости, которая уже готова вырваться наружу. Взгляд человека, который всего за одну ночь устал, лишился всех тех сил, которые бурлили в его груди ещё вчера утром.
Эмили не хочет пока говорить о матери. Она, если быть честной, совсем не желает открывать рта, поэтому обходит парня, который сам разжимает пальцы, отпуская её руки. Девушка не поправляет съехавший ремень рюкзака с плеча. Дилан оборачивается, медленно последовав за ней, сохраняет расстояние, но не отходит далеко. Смотрит в затылок, при этом следя за тем, что все бросают взгляды на девушку, но та не опускает голову. Продолжает идти, не уступая дорогу людям, следовательно тем приходится обойти её. Дилану уже стоит бить тревогу или просто порадоваться, что она наконец может противостоять обществу?
ОʼБрайен смотрит только на Эмили, поэтому не замечает Томаса, стоящего у двери в уборную. Он провожает равнодушным взглядом друзей, прикусывая разбитую в драке губу, и продолжает идти в противоположную сторону, набрасывая на голову капюшон. Пальцами касается очередной полученной ссадины на лице, и опускает взгляд в пол, избегая зрительного контакта с людьми вокруг.
Урок химии. Что может быть «лучше»?
Эмили садится на свое место у окна, не поднимая глаз на Дилана, который опускается рядом, даже не думая вынимать какие-либо вещи из рюкзака. Хоуп так же сидит неподвижно, уложив рюкзак на колени. Смотрит в стол, молча пропуская сквозь себя разговоры одноклассников, шум громкого звонка.
Дилан и Эмили чувствуют себя разбитыми, пустыми, а всё почему? Даже удивительно, как сильно один человек может повлиять на двоих сразу. Мать Хоуп. Чертова. Мать. Хоуп. Кажется, именно она принесла с собой из Нью-Йорка облако дыма, серость и холод, которым теперь вынуждены давиться эти двое «баранов».
ОʼБрайен вздыхает через нос, когда в кабинет входит учитель, начиная громко о чем-то «верещать» своим писклявым голосом. Парень прижимается спиной к стулу, сдерживая желание закинуть голову и прикрыть уши руками. Эмили вовсе игнорирует присутствие кого-либо здесь. Вокруг неё никого.
— Ох, вы только посмотрите, — после этих слов постоянно следует нечто, что заставляет Хоуп сжаться, но сейчас она продолжает сидеть смирно, даже когда учитель громко произносит её имя. — Хоуп решила наконец объявиться на занятиях, — оглядывает класс, ублажаясь их одобрительной реакцией. Работает на публику, добиваясь всеобщего признания. Этого мужика явно недолюбливали в его школьные годы, вот и самоутверждается. — Не хотите выйти к доске? Уверен, вы пропускали занятия потому, что хорошо разбираетесь в химии, — улыбается желтыми зубами, стоя у стола, и чиркает что-то в журнале.
Дилан напряженно стучит пальцем по столу:
